– Что, прав… Правда? – он даже расправляет плечи.

– Ну или я физик-ядерщик, – усмехаюсь я, вставая, – Спасибо за еду. Думаю, вам нужно поговорить. Прояви терпение и такт. У вас может что-то получиться. А теперь прощай.

Я ухожу быстро. Не хочу слышать его «спасибо». Так будет лучше, ведь, по сути, в нём был растоптан опытный и всезнающий альфа-самец. Не хочу быть его могильной плитой на этом поприще. А история интересная, не могу не признать.

На пути к грифоновым стойлам меня внезапно хватают сильные ручищи.

– А. Вероятно, ты и есть Брин, – ничуть не пугаюсь я, глядя на мощную девушку перед собой.

– Кали, простите, я слышала ваш с Мидалом разговор, я… Извините его! Я благодарю Вас за то, что побеседовали с ним.

– Можно на «ты». И не за что, я просто оказалась в нужном месте в нужное время, – повожу плечами я. Брин настоящая деревенская громила, по виду способная завалить лошадь или построить военное укрепление из столетних дубов. У неё и правда восхитительный цвет глаз, а по носу рассыпаны яркие веснушки.

– Но я прошу ответить и мне. Что если он… подойдёт и вспомнит… – она ужасно мило краснеет, и изнутри я просто умираю от умиления.

– А чего бы тебе хотелось? Обнять его, получить ещё один поцелуй, доверить своё тело? Дерзай, ты сама себе хозяйка.

– Да! Тысячу раз «да»! – она переходит на монолог-скороговорку, – Но он такой придурок, совершенно восхитительный, хронический придурок!

– Ох как всё непросто, – я успокоительно хлопаю её по плечу, – Кто-то ведь должен любить хронических придурков, верно?

Она смеётся, заходится от смеха, и, успокоившись, снова останавливает меня:

– Постой! Я хочу подарить тебе кое-что в знак признательности. Это не фонтан что такое, но я фибернетик… – Брин расстёгивает сумочку на поясе и достаёт оттуда легчайший полупрозрачный шарфик, – Он моделирует объятья. Если владельцу грустно или одиноко, шарф создаёт иллюзию обнимающего человека. Осталось выбрать цвет.

– Хочу, чтобы он был как твои глаза. На память, – не раздумывая, отвечаю я.

– О… Что ж, можно и так, – она пробегается по изделию пальцами, и тот из белого становится льдисто-голубым, – Отныне от твой.

Я повязываю подарок на шею. Ткань лёгкая, гладкая, как шкурка тюленя, и очень, очень приятная на ощупь.

– Огромное спасибо. Удачи тебе, Брин. Надеюсь, у вас всё получится.

Она обнимает меня на прощание, и тут я кое-что замечаю:

– Похоже, у тебя не осталось времени на репетицию.

Она оглядывается и замирает, и, пока Мидал осторожно приближается к ней, я тихонько сваливаю.

Орешку вдоволь накормили, и она везёт меня вниз с явственным чувством неизъяснимого грифоньего превосходства. Я думаю о новой истории и её героях, вероятно, даже слегка шипперю их, шипперю прямо там, в саду, в сетчатой тени раскидистых деревьев – и шарф обнимает меня, расслабляя напряжённый от полёта живот. Я втягиваю носом воздух. Удивляюсь.

– Эй, ты чувствуешь это? – я легонько шевелю ухо грифона кончиком пальца, но моё транспортное средство не отвечает.

Однако я явственно ощущаю. Даже здесь, на такой изрядной высоте пахнет такой долгожданной весной.

Воскрешающей весной.

========== Конфигурация шестьдесят седьмая ==========

Сегодня мне просто влом что-либо делать.

Я просто выворачиваю себя до оволчения, и, повертевшись на месте, плюхаюсь под деревом животом вверх.

Вы только посмотрите. Разрастается, как раковая опухоль без кислорода, с тем же отчаянным желанием существовать. Ствол уже едва можно обхватить руками.

Я лежу, расслабив задние лапы и сложив передние на груди, и лишь изредка подёргиваю хвостом в такт своим мыслям, вязким и тягучим, словно фруктовая тянучка.

Моё небо розоватое, как перед рассветом, а по краям, у самого горизонта, едва заметно мерцают, словно крупинки сахарной пудры, мои личные звёзды.

Я смотрю, как диковинно закручивается ветка прямо над моей головой. Там будет цветок, белый и восковидный, как у магнолии. Мы с Голем были правы. Это – магнолия, хоть и несколько авторская.

– А, вот ты где.

– Изволь не тыкаться в мою морду, – полулениво произношу я, когда демонические чёрные очи нависают над моей переносицей, – Если ты за рассказом, то я не в настроении. Умахалась, знаешь ли.

– Лечь можно? – внезапно спрашивает он.

– А. Милости просим.

Он копирует мою позу, тоже поворачиваясь сводом рёбер к небу. Кто бы мог подумать, что с его худобой незрелого стручка фасоли он в принципе может лежать на спине. Мир полон открытий.

Но факт остаётся фактом: Тварь Углов разместилась со всеми удобствами.

– Пока я шёл сюда, я уже какой раз заметил пенёк, – говорит он после нескольких секунд блаженного молчания, в котором я бы охотно осталась. Но от его фразы у меня непроизвольно морщится нос, и тут уже не отвертеться.

– Когда у меня есть желание, я точу об него когти.

– Это что-то важное?

– Было. Когда-то. Как по мне, это в категории «давно», – для разнообразия я приказываю паре звёзд изменить цвет на бутылочно-зелёный.

– Это тоже была любовь. И страдания.

Я закрываю глаза. В меня вцепляется череда смутных воспоминаний, словно и не моих, а чьих-то ещё. Будто я листаю чужой фотоальбом, разбирая пожелания на полях, написанные неразборчивым, блёклым от прошедшего времени почерком.

– Это был момент моего рождения, – собственный голос звучит глухо, словно доносится из-под земли. Голос археолога, залезшего в раскоп в надежде отыскать мастодонта посреди доисторической окаменелой грязи.

– А Голем?

– Голем появилась позже. Хотя… Она в какой-то мере старше… Нет, после.

– Ничего не понятно. Кажется, я запутался.

Его требование на грани просьбы переводится как демоническая вежливость, так что я не вижу смысла и дальше отмалчиваться.

– Спрашивай.

– Какое твоё первое воспоминание? – удивительно, но мне ни разу не приходилось слышать у него такой интонации.

На дереве с хлопком распускается цветок. Я чувствую, как язык с неохотой начинает ворочаться в клети зубов:

– Боль.

Причиной моего появления на свет была боль.

***

Если подумать, я – одна из немногих счастливчиков, которые помнят момент своего рождения.

Но я дитя насилия, поэтому моя память переходит в категорию удовольствий крайне сомнительных.

Моей милой, тихой, доверчивой матери – той субстанции, из которой я появилась на свет – жизнь внезапно нанесла три метких удара в морду, для вкуса ещё и поменяв один раз измочаливающие саму сущность колени.

Я уже начала ворочаться в ней, когда…

– Помогите мне!

Держись, ты отлично держишься!

– Пожалуйста, я устала!

Такова жизнь.

– Я люблю тебя…

И что?

– Лучше бы я умерла, чем так жить!

Скажи спасибо, что вообще появилась на свет.

И однажды просто… Я появилась.

Родилась из кровавого пузыря, покрытая едкой слизью, словно какое-то уродство.

Объяснять, что да как, мне никто не собирался.

И вот бестолковое тело встало среди клочковатого тумана и неявно просвечивающих сквозь него руин.

Сознание моего носителя претерпело коллапс, потеряв веру, надежду, любовь и доверие.

Меня выблевали. Исторгли наружу как удушенного, перепачканного грязью кролика, кашляющего от дыма и вынужденного сразу же пуститься вскачь от невидимой опасности.

Я была брошена жить любой ценой.

Ибо смерть тут уже побывала.

Увы, с моей замедленной реакцией и некоторым удивлением в тот момент я недвижимо стояла посреди ошмётков своей утробы и своей родительницы. Чувствовала ли я что-то? Грусть? Благодарность? Нисходил ли на меня экстаз просветления?

– Дерьмо, – помнится, пробормотала я, и, сев на колени, ногтями принялась рыть яму для того, чтобы хоть куда-нибудь спрятать раскиданный по округе суповой набор.

Потом, умываясь, словно кошка, я смыла с себя следы рождения. У меня оказалось изящное тело. Такое крепкое и чувствительное одновременно.