Встречается редко.

========== Из «Бестиария». Птица-прищепка ==========

Длина: 40-45 см

Вес: 300-400 г

Порождение мифа о безногости райских птиц, красивое животное с красно-рыжим оперением и сливочного цвета брюшком, увенчивающимся раскидистыми нитеобразными мягкими перьями с зеленоватым отливом. Маленькая головка переходит в длинный изрезанный выемками клюв, при стыке образующий отчётливые щели (отражено в названии). Благодаря клюву птица способна повисать на ветвях и таким образом отдыхать, поскольку не имеет лапок. Живут большими шумными стаями до пятидесяти особей; чаще всего колония занимает одно старое раскидистое дерево. Образуют сезонные моногамные пары, поскольку самка, высиживающая яйцо, находящееся в складке на её животе, не может слететь с дерева, и самцу приходится её кормить. Птенцы обладают зачаточными когтями на сгибе крыльев, поэтому некоторое время могут летать вместе с матерью, уцепившись за её спину. Вид многочисленный и обычный для тропических лесов; питаются птицы-прищепки семенами и плодами, но при случае не откажутся и от жирных личинок насекомых. Летают неважно, чаще используют стратегию шмеля и перемещаются по строго намеченным маршрутам.

========== Конфигурация шестьдесят пятая ==========

Нет ничего увлекательнее, чем с утра (точней, с ночи, если считать земными сутками) пораньше погоняться за грифоном.

– Да стой ты! – я из последних сил пытаюсь заарканить полудикую тварь цвета ядра грецкого ореха. Будь проклята Небесная Академия с их полубезумными правилами приёма!

Мне и нужно всего-ничего – но поди ж ты! К ним полагается прилетать на грифонах. А спорить с вооружённой до зубов стражей мне как-то лень. Потрачу на разборки слишком много времени, засну у них на входе, а проснусь уже в воздухе, в кольце из Мигрирующих.

Не, вообще не мой вариант.

Так что…

– Лежать, курица ты пустоголовая!! – я словно паук вцепляюсь в жилистую шею животного. Грифоны настоящие нарциссы. Если она (это – особа женского пола) решит меня стряхнуть – я выдерну ей пару пучков перьев. Так что она выполняет команду «лежать» с изяществом Тунгусского метеорита.

Так, теперь перелезть… Отлично!

– В Небесную Академию, пожалуйста, – я прижимаюсь к ней, берясь за кисточки на её ушах. Это единственное место, за которое можно держаться, находясь верхом на грифоне. Ну ведь никто и не говорил, что будет легко, верно?

Орешка разгоняется и взлетает, прыгая с обрыва, а потом начинает набирать высоту. Она пыхтит, и я чувствую каждый мускул её разгорячённого тела. Неплохо бы научиться превращаться в грифона, но нельзя. Как я уже говорила, в таком случае вирт может просто взять и без спроса внести экспериментатора в реестр собственных тварей. Земные же животные ему неподвластны, и превращаться в них относительно безопасно.

Мы тем временем рассекаем облака, окунаясь в голубизну и солнце. Это как лететь на самолёте, но только снаружи. А ещё этот самолёт покрыт шерстью и перьями. Ерунда, если подумать, и уже давно всем приелась. В наш-то высокотехнологичный век!

Академия начинается с золотистой вспышки, которая увеличивается при моём приближении. Она родилась в сознании какого-то арабского путешественника после явления, известного как фата моргана, увиденного им посреди пустыни. Так что теперь это строение со множеством башенок и пристроек летает себе по миру сновидений на антигравитационной подушке и нянчит в своих стенах из кахолонга и белого мрамора изобретателей, по каким-то причинам опередивших своё время и способных раздобыть материалы для своих изысканий только здесь и нигде больше.

Были случаи, когда они уходили – и заставляли мир захлёбываться от восторга, а то и скандалить до пены на губах. Хотела бы я тут поучиться, будь я помоложе и будь у меня то, что можно дать этому или тому миру – миру плоти, крови, сухожилий и костей. Но мы с этими ребятами – разные клетки в мировом живом организме. Они мозги, ведь они изобретают, изящные нейроны с длинными усиками. А я фильтрую, разбираю на составляющие, бросаю грязь на бумагу и терпеливо откладываю в шкатулку те сокровища, что иногда нахожу. Как печень. Клетка печени.

Так или иначе, а эта клетка долетела.

– Эклипс, – узнаёт меня один из стражников. Я дежурно улыбаюсь, замечая озорные огоньки в его глазах. Мы с ним знакомы, с того самого раза, как я припёрлась без грифона, и потом этому доблестному молодцу выпала честь выкидывать меня с платформы, пока я в это время вопила, брыкалась и намеревалась трижды, если не четырежды расцарапать ему лицо. Весёлые были времена…

Я слезаю со своего извозчика и наколдовываю собачье печенье. Моя служба доставки жеманно вынимает лакомство из моих рук, и, сделав отличное позёрское сальто, исчезает где-то внизу.

– Назовите место, в котором хотите оказаться после возвращения в вирт, – просит меня существо, напоминающее красного, чрезвычайно лохматого упыря.

– Я сюда на две ночи. Потом – мой личный Шпиль, – я протягиваю руку, на которой покачивается меркаба, и менеджер считывает координаты, переводя их на браслет:

– Держите. Хотите увидеться с кем-то конкретным?

– С Роборосом, химиком, – отвечаю я, надевая пропуск на левое запястье, – Дорогу я знаю. И где он обычно бывает в это время тоже.

Мой знакомый так предсказуем, что я даже чувствую подобие чего-то схожего со скукой, когда нахожу его на пустой веранде, застеклённой витражами в человеческий рост. Роборос терпеть не может эти стёкла, поэтому кормит пространство вокруг них своей энергией, чтобы те становились прозрачными. Помещения без окон его тоже не устраивают: по понятной причине, Небесная Академия является желанным пристанищем для ветров всех мастей, в том числе и самых буйных. Бывает время, когда Робороса не колышут и витражи – например, когда он вовсю химичит. Но это не тот день. Сегодня определённо намечены испытания.

Иногда его пугают голос или мысль, поэтому я вбрасываю в окружающее пространство частицу своей энергии и терпеливо жду.

Заметил меня. Может, пока не видит из-за чёлки, но что почувствовал это точно. Даже в дни, определённо лишённые творческого кризиса, этот юный изобретатель более всего похож на нелюдимое и в придачу коренастое животное вроде дикого хомяка, сейчас расположившегося посреди бумаги разных сортов и тут же захлопнувшего свой вместительный кейс при моём малейшем приближении.

– Готова спорить на что угодно – у тебя есть для меня бомба, – усмехаюсь я, когда он наконец изволит поднять на меня свои разноцветные глаза. У Робороса гетерохромия: одна радужка грязновато-коричневая, другая словно вырезана из чистейшего, наполненного голубизной неба. Уже за один этот промельк неземной чистоты можно простить ему то, что он говорит мне вместо «А! Рад тебя видеть».

– Ты рано. Я как раз собирался обложить дверь пластидом, чтобы ты наконец перестала сюда шастать, тварь ты бесстыжая.

– Имела неловкость нарушить монашеское уединение великого Робороса? – я подхожу ближе, и он тут же утыкает глаза в пол. Тело мальчишки как раз начало долгий путь пробуждения, так что сейчас ему и хочется, и не хочется смотреть на меня. Общаться с людьми ему сложновато; отчасти потому, что он здесь. Его земное тело благополучно застыло в коме после почти удавшейся попытки самоубийства из-за того, что Робороса травили в школе. Возможно, предвкушение новых ощущений заставит его вернуться назад. Я не знаю, но моя нагота ничего мне не стоит, а для него особо и не жалко. Он хороший парнишка с телосложением барсука и пытливым умом на борту. У нас с ним одинаково хреновая степень приживаемости где бы то ни было, если там полно людей. Умные настораживают…

Ладно. Я сажусь рядом с ним – для Робороса «рядом» это на расстоянии трёх-пяти метров – следя за тем, чтобы не потревожить разложенные тут и там материалы.