========== Конфигурация тридцать четвёртая ==========

Если уж жизненная ситуация совершенно перестала радовать, по моему твёрдому убеждению, не помешает сделать пробный запуск хоть чего-нибудь.

– Как насчёт немного пожариться на солнышке? – спрашиваю я Тварь Углов. Кажется, этим вопросом я слегка застала его врасплох.

– У тебя есть локальное солнце? – наконец, реагирует он, отчаявшись до конца сладко потянуться после моего внезапного предложения.

– Да, валяется в запасниках, – утвердительно киваю я, – Так что?

– Даже не знаю, у моего вида крайне чувствительная кожа, – он даже встряхивает лапкой, изображая кокетку.

– Ох, бедный ты бедный, – сюсюкаюсь с ним я, – Но не бойся, тётя Над сделает для тебя солнцезащитный крем.

– Тогда ударим по лапам и посмотрим, как выглядит твой хаос при солнечном свете.

– Хорошо… ГОЛЕМ! ЖМИ НА РЫЧАГ! – во всю силу лёгких отдаю команду я. Поначалу механизм запускается неохотно, с глухими ударами в своём основании. По своду купола начинает ползти яркий диск, становясь из красного пастельно-жёлтым. Оно к лучшему. Телу полезно вспомнить о лете, когда землю нещадно хлещут бесчисленные осенние дожди и кажется, будто весь мир превращается в сопли и носовые платки. И в платки с соплями – но это по праздникам.

– Ты только глянь на нас, – фыркает Тварь Углов, пытаясь сдержать смех, – Ну совсем бледные. Как вампиры.

– Как личинки в формалине, – я вытаскиваю язык и в шутку потрясаю кистями рук.

Солнце заливает собой город, и четыре моих квартала начинают казаться почти что игрушечными. В переулках лихорадочно прячутся тени. Голем выплывает из-за угла; её шерсть победоносно золотится. Желтоватая и бурая трава на пустыре наливается зеленью, да так стремительно, будто вот-вот лопнет от энергетического обжорства. Даже акониты немного приподняли свои шлемовидные цветы.

Там есть ещё кое-что зелёное и уже на секундочку раскидистое, но я старательно делаю вид, будто кроме разнотравья там ничего нет. Я пока не могу принять это дерево. Не сейчас.

Шпиль совершенно не смотрится при новом освещении. Он лепился второпях, поэтому сейчас кажется неоднородным и угловатым. Окна пыльные; вроде бы я нём отродясь не убиралась. И, насколько я помню, уборка успокаивает…

– Как насчёт погонять мыльные потоки? – спрашиваю я Голем, и она кивает с абсолютно искренним воодушевлением.

– А. Ну, удачи, – Тварь Углов выволакивает наружу поистине колоссальную подушку, отыскивая местечко потеплее, – Вечно вам, самкам, не сидится.

– Какой редкостный беспардонный сексизм, – качаю головой я, впрочем, без особой обиды.

– Да, я такой… Где там мой крем от загара, женщина?

В общем, он сваливает, а мы с Голем принимаемся за уборку. Чем-чем, а чистоплюйством мы вовсе не отличаемся, однако умудряемся даже получить некоторое удовольствие, глядя на исчезающие пятна.

Внутри Голем, к моей вящей гордости, моет как раз в обход хламовых куч. Ещё немного – и я лопну от гордости.

Нет, не лопну.

Я чувствую, что в Шпиль с ненормальной торопливостью влетает Тварь Углов.

– Я прибью тебя, если ты с грязными лапами, – предупреждаю гостя я, но увидев, что он прячется в мольбертах, меняю тон, – В чём дело?

С лестницы, словно богиня Ниагарского водопада, в сопровождении мутного потока воды скатывается Голем, встряхивается с собачьим озорством и внезапно начинает вострить уши.

– Что? – спрашиваю я уже у неё.

«Кто-то у купола».

– Да, – подаёт голос надёжно спрятавшийся гость, – Это посол от религионеров.

Мне кажется, что в Шпиле заметно холодает.

– Что ему нужно? – в недоумении хмурю брови я.

– А я почём знаю? – несколько ворчливо отзывается Тварь Углов, выглядывая из зазора между коробкой с пастелью и банкой полузасохшей гуаши, – Одно могу сказать точно: я не пойду это выяснять. Эти упоротые на всю голову не слишком-то жалуют демонов.

– Едва ли к атеисткам они относятся лучше, – я откладываю тряпку и отряхиваю руки, – Что ж. Хотят поговорить – я с ними поговорю.

Сказано – сделано. Вот я уже на месте происшествия. Но молоденький адепт сходу сообщает мне о нежелании говорить со мной на равных:

– Женщина, прикрой свой срам!

Я безмолвно закатываю глаза:

– На мне нет ничего, что могло бы называться таким словом. Говори, зачем пришёл, и убирайся восвояси. Мне неинтересны твои морали.

– У меня послание, – он со скрипом убирает руку от лица и изо всех сил старается смотреть мне в глаза, Просто делает вид, что меня ниже чем носа не существует, как эдакой глазастой версии Чеширского кота.

– Я слушаю.

– Мы нашли снятую уздечку. Ты воспротивилась наказанию, призвав на помощь презренную тварь.

– Она помогла мне по своей воле, – возражаю я, – К тому же я не принимаю вашего наказания. Я ни в чём не виновата.

– Это не обсуждается!

– Нет, обсуждается. Я не позволю ровнять себя под ваши бестолковые критерии.

– Но…

– Скажи-ка мне, мальчик, – я чуть склоняю голову набок, – Ты рождён от женщины?

– Д… да, – несколько удивлённо соглашается он.

– А все, кого ты знаешь и любишь, рождены от женщины?

– Да, а…

– Погоди. А ваши самые достойные умы рождены от женщины?

– Да, но при чём тут это?

– А вот представь, что вместо законного уважения все, кого ты знаешь, в том числе и ты сам, стали бы надевать на своих матерей уздечки вроде той, что вы разместили на моей голове. Как по-твоему, это справедливо? Ну, скажем, затыкать им рты только за то, что они имеют иную точку зрения на твой порядок в комнате. Что скажешь?

– Не сравнивай себя с нашими матерями, ты… Ты, безбожница! – он выходит из себя ещё легче, чем мне казалось. Жаль, что он отказывается думать. Но я всё же попробую воззвать к его разуму.

– Поразмысли над тем, как вы обходитесь с подарившими вам жизнь. Вы клеймите всё женское племя за его тайные желания и за умение радоваться жизни. За нежность и за сексуальную ненасытность. За то, что в принципе женщины способны выполнять любую вашу работу, да и ещё и иметь больше на целый пункт, решающий пункт, – я усмехаюсь, – Ни один мужчина ни разу ну не родил. Он умрёт даже от попытки.

Кажется, я что-то сломала в его мозгах. Он шевелит губами, соображая, что же мне сказать.

– Может быть, я не рожала. Но я знаю, что я такое. Моё тело прекрасно – не срамно и не грешно. Как и мои мысли. Если бы не наше тепло, наша смелость, наш жар – в этом мире не было бы мужчин. Мы не только рожаем вас – мы же делаем из вас полноценных взрослых людей. А это значит, что я не позволю унижать меня и пытаться пересадить из чистого поля в горшок для бонсая… Не старайся смотреть мне в глаза, я знаю, что ты хочешь взглянуть и на остальное. Вот оно, это тело. С одной стороны плоть и кровь, с другой – мечты и табу. Я не собираюсь испытывать стыда за то, с чем появилась на свет. Не собираюсь стыдиться того, что под хранилищем знаний расположено прибежище удовольствий и создания новых людей. Я сказала достаточно, и если ты просто пришёл меня хаять, я буду вынуждена показать тебе на дверь. Так что говори по существу и не трать моё время. Ты на моей территории, и здесь действуют мои правила.

– Твой город собираются уничтожить.

До этой фразы я и не подозревала, что волосы на висках и затылке могут вставать дыбом.

– Точней, – он откашливается, чтобы вернуть себе морализаторский тон, – Мы всё ещё рассчитываем на твоё здравомыслие. Тебе будет дано время поразмыслить над своей ересью и прийти к истинному положению молодой женщины по отношению к мужчине. Возможно, однажды ты станешь достойной матерью семейства и покаешься в грехах молодости.

– Извини, – пожимаю плечами я, – Притворяться, будто у меня пустота между ног – это не совсем моё. Хотя кто спорит? – фантазия интересная.

– Одумайся! Вернись к истинной вере!

– Люди изобрели просто фантастическое количество «истинных» вер, лишь бы только не мыслить самостоятельно и всегда иметь невидимого родителя и советчика.