Она была спасена тем, кому теперь принадлежала её душа. Люди Полока тащили её через лес к реке и лесные деревья под влиянием демона деревьев сделали своё дело: слуги Полока заблудились в чаще и бросили свою пленницу, пытаясь спастись, найти дорогу.

А Нэгог предъявил ей счёт и утащил её на остров Плачущих Деревьев, где она и осталась на долгое время — деревом.

И теперь у неё не осталось ничего, кроме ясновидения.

И взгляд её был устремлён на ту, кого она когда-то ненавидела чуть меньше, чем самого демона Свири.

Она вдруг поняла — она хочет быть прощённой своей бывшей дочерью. Сначала ей казалось, что если бы та, что была Джанкой, простила её, она бы смогла избавиться от страшного плена, в котором пребывала. Но время шло и Джанка даже не догадывалась, в каком аду пребывала когда-то родившая её. И не прощала.

Затем к мукам женщины в облике плакучей ивы добавились другие — угрызения совести, нараставшие с течением времени. Осознание того, что она заслужила свой ад и не скоро от него избавится. А возможно — никогда. Чувство вины давило так же сильно, как страх.

Перед ней, как на киноплёнке, пробежала жизнь Джанки — подростковый возраст, выход из повиновения у Полока, замужество, предательство, дети, красивые, послушные, причина для гордости, но всё же убившие свою мать; жизнь Майи — невероятно красивой женщины со странным сердцем и душой, которая была способна творить преступления, от которых у обычного человека встали бы дыбом волосы на голове и одновременно беззаветно и безрассудно любить демона с бычьей головой; несуразная судьба простолюдинки Решмы, чем-то напоминавшая бурную извилистую реку, мечущуюся в бессмысленном существовании; и вот — Ялли, снова в возвышении, снова в княжении, у власти, достигшая пика своей внешней красоты, не принесшей ей счастья…

Малентина знала: корабль, на котором находится её бывшая дочь, уже приближался к острову Плачущих Деревьев. Дан укажет ей, какое из деревьев — та, что дала ей начало начал в мире Великой Тыквы…

Внутреннее зрение напряглось, нервы натянулись, как струны.

Вот она, вот она. Совсем другая, такая красивая, краше солнца. Она сошла на берег — тёмно-красное шёлковое платье облегало её стан, приталенное кожаным поясом, расшитым драгоценными каменьями. Белокурые волосы вокруг головы напоминали ореол, нимб, они падали на плечи, рассыпались по ним золотом, искрящимся на солнце. А тогда-то и волос никаких не было, рога вздымались — её слабое место, её смерть. И вокруг рогов — что-то вроде пуха, жиденького, липкого. Вот оно, преображение. Что уж говорить о чертах лица: теперь они такие утончённые, правильные, яркие. Красота, добытая ею — за муки всеми ненавистной демоницы…

И возраст не имел власти над ней. Рядом со своим шестнадцатилетним сыном — долговязым, немного сутулившимся, одетым в белые лёгкие одежды, она казалась его сестрой-двойняшкой, настолько они были похожи. И ничуть не старше его.

Их сопровождала её сестра, так и не решившаяся отпустить Ялли без своего сопровождения в дальнее странствие. Она шагала рядом — прямая и высокая, плечистая, в коричневом военном кафтане и сапогах, широко, по-мужски расставляя большие ноги и чуть раскачиваясь при ходьбе. Рука её постоянно лежала на рукояти меча — очевидно, эта мужеподобная сильная женщина всегда была начеку.

Они сошли на остров — первая на его землю ступила Эльга, настороженно озираясь кругом. Следом — Ялли, за ней — её сын, а за ними — ещё несколько солдат-телохранителей.

— Солдаты могут остаться на берегу, — сказал Дан. — Нам ничего не грозит. Это всего лишь остров очень, очень несчастных живых существ. Здесь нет ни нечисти, ни разбойников.

— И всё же я отправлюсь с вами, — ответила Эльга. — Отпустить вас в глубь неизвестного места одних? Да никогда!

Княгиня отдала приказ солдатам оставаться на берегу и вместе с сыном и сестрой направилась к чаще ивовых деревьев.

Оказавшись в самой чаще, странники на самом деле не обнаружили ничего опасного для себя, кроме дискомфорта, который создавали для них плачущие деревья, поливая из солёными слезами — быть намоченными такой влагой было не очень приятное ощущение. Ялли то и дело раздражённо вздрагивала и морщилась от брезгливости, Эльга старалась сносить всё более мужественно, но слёзы ив также вызывали в ней отвращение и она то и дело поводила плечами, что было у неё признаком величайшей досады.

И только Дан, казалось, совершенно не придавал значения, что его белоснежная рубашка промокла насквозь от древесных слёз, он пристально озирался кругом, подняв ладони и поворачиваясь в пространстве.

Малентина видела: они приближались. И слёзы хлынули из неё так, что это были уже не капли, но струи.

Дан первым приблизился к ней и его ладони легли на ствол ивы. Он повернул лицо в строну, где находилась его мать, удивлённо смотревшая на происходящее.

— Я знаю, мама, ты простила её, — произнёс он. — Душа твоя простила. Давно ведь это было. Значит, — он вновь обратился к иве, — именем бога деревьев, моего отца Али, я освобождаю тебя от власти демона Нэгога.

Малентине показалось, что её насквозь пронзила сильнейшая судорога — тысячи острых спиц. Она бы закричала от невыносимой боли, но не могла. Дерево задрожало, изогнутые ветви его затряслись и с них посыпались листья — обильнейшим листопадом.

Затем начали ломаться ветви и несчастная Малентина испытывала такие же страдания, как если бы её начали дробить кости.

Кора шелушилась на её стволе и отпадала огромными кусками — это была мучительнейшее ощущение, когда сдирают кожу живьём.

Корни тянулись из земли вверх — это было что-то подобное растягиванию на дыбе.

И когда начал сжиматься ствол, обретая контуры человеческого тела, это оказалось ужаснее всего, потому что Малентине казалось, что на неё навалилась огромная скала, которая давит нестерпимой тяжестью, но никак не расплющит настолько, чтобы смерть избавила от мук.

Она завалилась на бок — корни больше не держали её в вертикальном положении, потому что они обратились в нормальные человеческие конечности — ноги, только очень грязные, перепачканные землёй. Она разбросала в разные стороны не ветви — руки. И глаза её, уже не внутреннее зрение, а обычные глаза смотрели неотрывно в синее небо, парящее над ней бездонным океаном. Она не могла произнести ни звука — силы куда-то исчезли совершенно после пережитых страданий. Боли уже не осталось, только совершенное бессилие.

Ялли склонилась над ней. И не могла понять, каковы черты лица этой женщины — настолько оно было бледным и искажённым.

— Теперь остаётся только отправить её на материк, — промолвила она, — значит, надо позвать солдат и приказать им взять для неё носилки. Но, — обратилась она к сыну, — что же теперь будет с другими деревьями? Ведь мы-то знаем теперь, что все они — несчастные мученики, страдания их ни с чем не сравнимы. Только никакие страдания не должны длиться вечно. Когда же наступит освобождение для них?

— Когда их простят, как ты простила её, — ответил Дан, махнув в сторону лежащей на земле Малентины.

— Простят? Значит, они в чём-то виновны?

— И не за мелкие проступки.

— Ну, что ж, если они всё ещё виновны, значит, мы бессильны, — промолвила Ялли. — Но как бы ни были страшны их преступления, — пожелаем им добра — обрести как можно скорее прощение и освобождение!

— И себе пожелай того же, — разбухшими и растрескавшимися губами произнесла Малентина. — Императрица Майя!..

— Что? — удивилась Ялли.

Корабль покачивался на океанских волнах, направляясь к берегам острова Фаранаки.

В каюте княгини царил полумрак — горел лишь один светильник, его золотое сияние освещало жалкую ссутуленную фигуру Малентины, укутанную в тёплый шерстяной плед, ютившуюся в глубоком кресле.

Малентине было очень холодно, несмотря на то, что погода над океаном стояла довольно жаркая. В руках её была кружка с горячим напитком из трав, она то и дело прихлёбывала его, но согреться никак не могла. Вероятно, циркуляция крови в её теле была нарушена после того, как оно пробыло не один век в состоянии дерева.