Когда Ялли услышала о ритуальном домике из досок, страшная догадка пронзила её мозг.

— Вы хотите меня сжечь? — с ужасом проговорила она. — И моего ребёнка?

Карун передёрнулся всем телом, а Шандрок, игнорируя вопрос Ялли и даже не глядя на неё, как ни в чём не бывало, говорил дальше:

— Обряд лучше сделать ночью. Днём всё-таки больше может оказаться любопытных, желающих пробраться в княжескую усадьбу и быть свидетелем того, что мы хотим скрыть. А ведь мы хотим, верно, князь?

Карун не отвечал: его затрясло, как в лихорадке.

— Или ты предпочитаешь огласку? — спросил жрец. — Чтобы я передал это дело в суд, а суд дело публичное, значит, чуть ли не вся Фаранака узнает о том, что жена князя Шабоны оказалась с кровью демона и родила демонское отродье? Ты не хочешь утаить этот позор?

— Хозяин, соглашайся! — прошипел на ухо Каруну Тафин. — Подумай о своей чести!

— Я… Я должен согласиться, чтобы Ялли сожгли? — у Каруна от волнения застучали зубы.

— Да её всё равно сожгут теперь, хоть через суд, хоть без суда! — не унимался Тафин. — Она же нечиста!

Ялли пребывала в состоянии кошмара, не веря, что это происходит с ней. Её хотят сжечь?! Это ей, а не кому-нибудь угрожает такая страшная кончина?

Прежде от сильного страха она теряла сознание, но неожиданно в ней открылся скрытый резерв внутренних сил и она поняла, что должна спасаться, используя для этого всё, что может. Она поднялась к табуретки, подбежала к Каруну и положила похолодевшие ладони на его скрещенные руки:

— Карун, Карун, не слушай их! Вспомни, ведь я твоя жена, ты же любил меня с самого детства! Неужели ты позволишь им сжечь меня, твою Ялли? Ты же князь, на твоей стороне сила, тебе подчиняются воины! Неужели какая-то горстка жрецов может указывать тебе, как поступить с твоей женой? Разве ты не защитишь меня?

Карун молчал, глядя на неё печальными страдающими глазами. В Ялли всё больше пробуждался боец, готовый защищать не только собственную жизнь, но и своё потомство и для этого не брезгующий ничем, даже самой отъявленной ложью.

— Карун, ведь этот ребёнок, как бы он ни выглядел — твоя плоть и кровь! — она прямо смотрела мужу в глаза самым невинным взглядом. — Это твой сын, Карун! Ты и его сожжёшь, да? Но разве может отец сжечь своего родного сына?

Но муж был по-прежнему безмолвен — казалось, он умер живьём. В отчаянии Ялли пустила в ход третий аргумент, который считала самым сильным:

— Ты любил меня, но ведь я тоже всегда любила тебя! Ты согласишься на смерть женщины, которая подарила тебе взаимную любовь? Карун, вспомни, вспомни прошлое, вспомни нашу любовь, наши прогулки по саду, как ты держал меня за руку, как нам было хорошо! — последние слова она прокричала со слёзным надрывом.

Ей показалось, что Карун дрогнул, в глазах его мелькнули искры тепла и жалости, но Тафин протиснулся между им и ею:

— Хозяин, помни о долге и чести перед Фаранакой! — жёстко проговорил он, бесцеремонно оттесняя хозяина к двери и отстраняя Ялли, свою недавнюю хозяйку в глубину комнаты. Ялли попыталась его оттолкнуть и снова броситься к мужу, умолять о милости, но Тафин загораживал ей путь. Карун, не в силах выдерживать всё это, покинул спальню жены, Шандрок последовал за ним. Последним вышел из спальной Тафин, которого Ялли в бешенстве колотила по чём ни попадя, и не забыл запереть за собой дверь, взяв у хозяина ключ — чтобы преступница не сбежала.

Ялли забила кулаками в дверь, выкрикивая имя мужа.

Затем заметалась по комнате, сполна осознавая грозившую ей гибель. Она была в западне. В спальной не было никаких лазеек, на окнах стояли прочные решётки, такие были во всём княжеском доме, не то, что в келье загородного храма. ” — Карун, неужели ты сделаешь это? — её трясло, как в лихорадке. — Нет, ты не можешь, ты не станешь, ты же так любил меня! Не проще ли тебе убить этого жреца и Тафина, чтобы они не выдали меня? Карун, в твоём доме так много потайных комнат, неужели мы не смогли бы спрятать этого ребёнка в одной из них?»

Она приблизилась к ящику и, наконец, решилась протянуть руки к своему дитяте, коснуться его и поднять на руки. Она переложила его на край кровати, на которой она прежде спала с Каруном.

— Надо немного подождать, — вслух проговорила она, — Карун не допустит, чтобы мы были сожжены. Не бойся, сынок.

Она принялась рассматривать лежавшее на кровати дитя, осторожно ощупывая его. Кожа его оказалась шершавой, как кора дерева, а веточки и сучки — совсем мягкими, тянущаяся от него пуповина, лежащая на простыне — как у обычных новорожденных детей. И в голову вдруг заструились сладкие воспоминания о тех коротких днях счастья, когда она горячо любила бога деревьев, которому дала имя Али…

Внезапно грёзы были прерваны странным стуком, доносившимся из сада.

========== Глава 8. Первое проявление силы бога деревьев ==========

Ялли взволнованно придвинула табуретку к окну, поднялась на неё — так можно было лучше рассмотреть, что происходило в саду за окном спальной.

И чуть не упала с табуретки в обморок — из-за ветвей деревьев можно было рассмотреть двух незнакомых мужчин, что-то сооружавшим из досок.

Ялли поняла: ритуальный домик всё-таки строили. В нём должны были ночью сжечь её и её сына.

Каруну нелегко было согласиться на это. Он всё ещё любил Ялли, даже считая, что в ней течёт кровь полудемона. В его душе творилась буря, его одолевали сомнения, а не попытаться ли спасти любимую жену, не спрятать ли где-нибудь её вместе с её злосчастным плодом чрева. Но Шандрок и Тафин в два голоса твердили ему о долге и чести, о том, что это необходимо для спасения Фаранаки, приводили в пример историю прошлого на материке Гобо, когда к отродьям демонов относились более мягко и это закончилось внедрением страшного культа приношения в жертву детей демонам стихий и продлилось это не такое уж короткое время. И они всё же уломали Каруна, нажимая на его слабые места — повышенное чувство долга перед отчизной, перед Фаранакой. Они заставили его отдать приказ всем людям в его доме и усадьбе покинуть и дом и усадьбу. Это всё что от него требовалось. Дальше Шандрок и Тафин собирались всё взять на себя. А Карун заперся в спальной отца, ни живой ни мёртвый от горя.

Ялли сползла с табуретки, села на неё. Ей пришло в голову, что если бы она смогла послать весточку Эльге, находившейся неподалёку от Шабоны, та бы спасла её, приведя своих воительниц и напав на дом князя. Но оповестить Эльгу было невозможно никак.

За окном стоял вечер, ещё не стемнело, но солнце уже склонялось к закату.

— Значит, скоро мы умрём в огне, — пробормотала Ялли, поднимая с табурета, приближаясь к кровати и взяв с неё одну из подушек. — Гореть в огне, это очень больно сынок, — отрешённым голосом произнесла она. — Но я не допущу, чтобы ты принял такие страдания.

Она стояла над своим странным младенцем с подушкой в руках, никак не решаясь этой подушкой его задушить, чтобы избавить от мучений в огне. Слёзы лились из её глаз.

Внезапно до её слуха донёсся скрежет. Ялли удивилась: он был похож на крысиную возню, но крыс в княжеском доме не водилось. Она медленно повернула голову в сторону, откуда доносился этот звук.

И выронила подушку от изумления: из стены между кирпичей торчала ветка дерева и она росла, пробиваясь в комнату. Рядом появилась другая ветка, третья, четвёртая, а затем вся стена оказалась пронзённой множеством ветвей садовых деревьев, что росли за окном.

Кирпичи начали сдвигаться с места и один из них сполз на доски пола.

За ним посыпались другие кирпичи.

Ялли воскликнула от восторга. Она всё поняла и повернула сияющее лицо к лежащему на кровати младенцу-чудовищу:

— Это сделал ты, малыш! Ты — сын бога и в тебе сила бога! Ты — сын бога дерева и деревья повинуются тебе, уже сейчас, такому крохе!

Стена должна была рушиться с величайшим грохотом, но ветви стелились на доски пола и ловили кирпичи, смягчая шум.