Другой жилец считал себя торговцем овощами и, так же, как горе-молочник, ходил по деревням, скупая у крестьян овощи, но у него хватало ума не заламывать цены, чтобы полностью продать свой товар, поэтому доходы у него были больше, чем у молочника, и у него хватало средств платить за свой угол.

Третий подрабатывал грузчиком в порту, много пил и платил за свой угол тогда, когда Квина успевала перехватить у него его заработок раньше, чем он его пропивал.

Четвёртый был переростком-подмастерьем, бравшим уроки у сапожника, живущего с Квиной по соседству. Родители его имели хозяйство в деревне и он время от времени навещал их, чтобы разжиться продуктами и кое-какими денежками. Учился он плохо и отнюдь не старательно, уже несколько лет подряд и за угол платил хозяйке пансиона нерегулярно.

Ещё две комнаты Квина сдавала жильцам поприличнее и поплатёжеспособнее, но у неё был странный характер и она плохо ладила с людьми, которые стабильно платили ей за отдельные комнаты и вели себя интеллигентно. Она вела себя с ними сварливо и грубо, часто затевала ссоры, придиралась. Они заказывали ей готовить для них пищу и она часто недоваривала её или, наоборот, подавала пригорелое или недосоленное или переперчённое. Она не любила благополучных людей, дававших ей стабильный доход, и жалела неудачников, разорявших её. Такова была мать Решмы.

Сама же Решма зажила самостоятельной жизнью после того, как ей едва исполнилось три года. Ежедневно она уходила из дома и ареал её гуляний становился всё обширнее.

Она часто бывала на рынке. Ей было любопытно толкаться среди множества людей, рассматривать их, слушать разговоры, в которых она не понимала ни слова. Иногда кто-то из торговцев сладостей давал ей конфеты — только за её улыбку. Из всех детей, когда-то рождавшихся у её матери она была особенно красивым ребёнком и её большие синие глаза и отросшие очень светлые, с золотистым отливом волосы очаровывали окружающих. Стоило ей быть поласковее, поулыбчивее — и она пленяла сердца, оборачивая это себе на пользу.

Правда, ранняя красота не спасала её от побоев мальчишек, преследовавших её, как осы. Они были старше, сильнее и нападали обычно целой стаей на одну трёхлетнюю девочку и колотили её, как мальчишку, равного им по силе и по возрасту. Но не убивали, а то, что не убивает, обычно делает сильнее. То же произошло с Решмой: не в силах давать сдачи, она была вынуждена убегать от своих обидчиков и ноги её со временем развили такую скорость, что ловить её было делом бесполезным и утомительным.

И ещё она научилась спасаться на деревьях. Она ловко и быстро карабкалась на них, добираясь до самой верхушки. Обидчики пробовали лезть по дереву за ней, но она цепляясь за самые верхние ветки, гибкие и тонкие и начинала раскачиваться на них. Преследователи не решались добираться туда за ней, догадываясь, что это может кончиться для них трагично, и у них начинали трястись поджилки и дрожать коленки, когда Решма, издевательски хихикая, начинала качать верхушку дерева. Мальчишки изучили её этот трюк и если она успевала залезть на дерево, они понимали, что последовать туда за ней — себе дороже.

В тот злополучный день, когда Решма оказалась в келье в храме Свири в качестве предназначенной ему в жертву, удача была не на её стороне. В последнее время, пользуясь быстротой своих ног и умением ловко лазать по деревьям, она нередко сама начинала дразнить мальчишек, заставляя их гнаться за собой. Она доставала их этим так, что они уже сожалели, что вообще когда-то связались с ней. Но в тот день в их компании появился новенький, ещё не знавший приёмов Решмы, он-то и погнался за ней.

Как всегда, она забралась на верхушку орехового дерева, уселась на гибкие ветки и принялась кидать в мальчишку, карабкавшегося внизу, зелёными незрелыми орехами.

И тут внезапно случилось то, чего раньше не было: обломилась ветка за которую она держалась и Решма с криком полетела вниз. Густые ветки дерева задержали её падение и это спасло ей жизнь. Но внизу, где-то в трёх метрах от земли её платье зацепилось за ветки и она повисла вниз головой, не в силах никак спастись из этой ловушки.

И тут она попала из одной ловушки в другую. Из беды её выручили двое юношей из лахи — приветливые, улыбчивые. Они принялись наперебой расхваливать её, какая она маленькая красавица и расспрашивать о её семье. Решма, хоть и находившаяся по целым дням среди людей и слушавшая их разговоры, тем не менее, ещё не знала, что она живёт в краях, где сирота вполне может ритуально умереть под новогодний праздник. А это было именно предновогоднее время и улицы города украшали высокими шестами с голубыми лентами и трёхметровыми куклами в красных платьях, символизирующими благополучие в грядущем году. И сдуру соврала жрецам лахи, что она сирота, опасаясь, что они расскажут её маме о том, что она залезла так высоко на дерево и мама рассердится.

Это было несколько весьма неудачных стечений обстоятельств: предновогоднее время, красивый ребёнок, назвавшийся сиротой именно жрецам лахи.

Лахи, услышав, что она сирота, принялись щёлкать языками в притворном сострадании и предложили ей пойти с ними, обещая накормить её сладкими пирожками. Она любила сладкое и, не раздумывая, подалась вслед за жрецами.

Её привели в храм, в какую-то маленькую комнатушку и на самом деле дали сладкий пирожок. И оставили одну.

Когда она пирожок съела, ей стало скучно одной и она решила выйти, но вот тут-то поняла, что её заперли. Она подняла крик, принялась колотить в дверь руками и ногами.

К окошку её подошли двое детей лахи, чуть постарше её и предложили сыграть в игру, чем-то напоминавшую «напёрсток». Она согласилась и они играли на подоконнике, через решётку, незнакомы дети снаружи, а она — в келье. Детям лахи никак не удавалось обмануть её, она постоянно угадывала, под какой чашечкой спрятан камешек и они начали злиться. И старший, как бы в отместку, объяснил ей, что её не выпустят из кельи и зажарят живьём. Он очень подробно описал ей, что её ждёт и Решма сильно испугалась. Слёзы хлынули из неё градом, она забралась с ногами на каменную глыбу в углу, покрытую соломой, сжалась в комочек и плакала, плакала, плакала. Никогда ещё она не испытывала такого страха. Её трясло, ей было холодно в жаркий день.

А потом и плакать не смогла — холодный ком ужаса застрял в горле и пришло спасительное притупление, которое бывает на грани безумия.

Она так просидела несколько часов.

И вдруг пришло неожиданное спасение.

Решма почему-то сразу доверилась неизвестной девушке в странном пёстром и ярком шахматном костюме, хотя так же не знала, чего от неё ждать. Но эта девушка вынесла её из страшной кельи — и только это имело значение.

Ханита была намерена показать девочке корабль, этот ребёнок, так чисто внешне непохожий на детей её страны, но такой ласковый, доверчивый, тронул её сердце, ей хотелось его удивить, развлечь. Но Самин вдруг встал на дыбы и категорически воспротивился этому. Он возмущался, твердил, что в их миссию не входит потешать туземных детей, призывал девушку к её долгу и ответственности, и добился того, что уже в порту Ханите пришлось отпустить Решму и распрощаться с ней, к взаимному сожалению.

С этого дня жизнь Решмы изменилась. Её неожиданно зауважали мальчишки, прежде так жестоко преследовавшие её. Они видели, как её увели жрецы-лахи и слышали, как она назвалась сиротой, и понимали, чем ей это грозит. Никто из мальчишек не попытался остановить жрецов и сказать, что у девочки на самом деле есть мать — оробели, растерялись. И мысленно похоронили девчонку. А затем начали терзать угрызения совести, что, вот, обижали ни за что ни про что девочку, а после даже не попытались спасти и теперь она умрёт тяжёлой смертью, будет сожжена заживо. Пусть она дразнила их и бегала быстрее и лучше, но так тяжело погибнуть за это — уж слишком.

А на следующий день они увидали её живёхонькой и невредимой и тут же ощутили по отношению к ней благоговение, как к существу, прошедшему ад и вернувшемуся из него без повреждения, как чистейшее существо, которое не осмелилось коснуться зло даже в самой его клоаке. И как-то само собой получилось, что они помирились с ней и она оказалась в их компании, где отныне проводила дни с утра до вечера.