— Что же тебе помешало это осуществить?
— То, что мешало всегда и всему: супружеская жизнь.
— Пристало ли женщине роптать на супружескую жизнь и мужа? — нахмурился Шива.
— Не пристало. Но Нергал не позволил мне строить этот раёк.
— Что плохого он видел в рае для чистых и благородных душ?
— То, что он сам не мог создать этот рай. Не было дано. Он не смог бы простить женщине то, что она что-то сумела, что не умел он сам.
— Не понимаю! — глаза Шивы округлились. — Не понимаю! Что плохого в том, что жена способна на что-то, на что не способен ты сам?
— Нергал считал унижением, если женщина, его жена, в чём-то превосходила его.
— Но все боги в чём-то превосходят друг друга, не даром мы разделили обязанности.
— Поначалу мы пытали вдвоём перестроить. И у него ничего, совсем ничего не вышло. А я материализовала несколько маленьких солнц, иллюзию голубого неба, у меня начала прорастать зелёная трава возле ручьёв. Это привело его в ярость, он всё разрушил и запретил мне этим заниматься.
— Да он самодур!
— Может быть… Но мне не пристало роптать на супружескую жизнь и на мужа.
— Но… Кто же знал, что этот Нергал так безумен! Даже мне, с моим третьим глазом это было неизвестно! Что за ярость в нём жила, что за гордыня? Если женщина обладает каким-то талантом или способностями, муж должен гордиться этим! И даже наоборот, помочь своей жене проявить их, даже если они сидят в ней глубоко…
Эрешкигаль вынула трубку изо рта и пристально посмотрела в лицо Шивы, как бы изучая его красивые, но грубоватые и не совсем правильные черты.
— Значит, ты считаешь, что муж должен гордиться способностями жены? А если они окажутся выше способностей мужа, как он переживёт такое унижение?
— Для мужчины, имеющего чувство собственного достоинства, это не должно стать унижением. Каждому своё. Муж и жена — единое целое. Всё, что принадлежит одному, принадлежит и другому. Если один достиг славы и успехов, это перейдёт и на другого, как будто это достигнуто вдвоём. Но дело даже не в этом. Я говорю это не к тому, что муж обязан поощрять проявление талантов и способностей жены, потому что хотел бы, чтобы половина её славы и успеха достались ему, вовсе нет. Благородный муж помогает проявиться способностям жены, потому что если это не случится, её способности, не нашедшие применения, начнут угнетать её и лишат счастья. Как жаль, что она этого не поняла…
— Ты о ком говоришь?
— О жене, с которой мы расстались не так давно. О Парвати.
— Ты расстался со своей женой?
— Правильнее было бы сказать, что это она ушла от меня. Всплыли обиды прошлого. Когда-то я целенаправленно не защитил её от полчища демонов, потому что знал точно: она справится сама. Это было необходимо, чтобы в ней проснулась Кали, способная уничтожать демонов. Она произошла от богов, но была смертной, а став моей женой, обрела божественность. В ней дремали колоссальные силы. Не прояви она их тогда, в битве с демонами, не выполни предназначения, кто знает, что бы сотворила эта сила с ней самой? Я пытался втолковывать ей это. Я твердил, что следил за ходом битвы с демонами, не справься она сама, я бы пришёл к ней на помощь. А она ответила: «Может и так. Я не спорю, это воля судьбы, что именно ты стал причиной проявления моей силы. Но кто теперь вернёт мне мою слабость? Став слишком сильной, я перестала ощущать свою женственность. Может, ты и не виноват в этом, ты был всего лишь орудием судьбы, но каждый раз, когда я гляжу на тебя, я вспоминаю о том, что ты стал причиной этому.»
— Она такая же безумная, как Нергал…
— Она не безумна. Вероятно, хоть мы и были предназначены друг другу сценарием судьбы, но не мы выбрали друг друга.
====== Часть 33 ======
Ведя беседу, они не заметили, как за их спинами появились Нана и Мохан.
Но тут особенное явление внезапно отвлекло внимание богов.
Небо, полуденное небо было синее, чистое, без единого облачка. И внезапно его безупречную синеву распороло нечто бесформенно-сверкающее, с розовым оттенком, рассыпавшееся на тысячи ослепительных искр. Можно было подумать, что это праздничный салют, но он проходил беззвучно, а главное, необычные флюиды исходили от этого.
— Как всё это странно! — промолвил Мохан.
Шива и Эрешкигаль поднялись со ступеней и повернулись лицами к Нане и Мохану.
— Вот, Нана, это ещё один бог из Тримурти и зовут его Шива, — произнёс Мохан, поворачивая лицо к Нане и указывая ладонью на Шиву, — а тебя он знает, кто ты, ведь он был со мной рядом, когда я пытался с тобой познакомиться.
Нана и Шива, улыбнувшись, отвесили друг другу приветственные поклоны.
— Мой привет благому богу, одному из правителей Тримурти.
— Мой привет, великая многопочитаемая богиня любви олимпийского и месопамского пантеона.
Однако, долго обмениваться любезностями не пришлось. Явление в небе повторилось многократно: снова и снова небо рождало нечто сверкающе-бесформенное, разрывающееся на искры, как падающие миллионы звёзд.
— Шива, — обратился Мохан к другу, — с твоим третьим глазом ты способен быстрее других понять, что бы значило то, что происходит в небе.
— Да, да, конечно, — пробормотал Махадев и, прикрыв глаза, расставил руки в разные стороны, ладонями вверх.
Мохан, Нана и Эрешкигаль переводили тревожные взгляд то на него, то на сверкающего от изобилия искр небо.
Наконец, Шива открыл глаза и навёл их на троих богов, вопросительно взиравших на него. Во взгляде его тёмных суровых глаз отражался ужас.
— Рушится рай, — прочеканил он. — Наш рай. Тримурти.
Теперь страх появился в глазах Мохана.
— Он медленно разрушался до сих пор, — промолвил он. — Ты хочешь сказать, что теперь он разваливается полностью?
— Да. Всё до основания. Нашему раю пришёл конец.
Нана подумала, что конец раёв наступил уже давно. После того, как она выбралась из Тартара, она успела побывать в опустевшем Верхнем Мире, побродить между наполовину исчезнувшими дворцами богов. Она обнаружила там своё зеркальце — давнее благословение отца и только его и унесла с собой. А через несколько дней после этого события Верхний Мир перестал существовать. И она даже не знает, искрило ли вот так небо, когда месопотамский рай исчез окончательно. Возможно, прощальные звёзды падали ночью или она и Эрешкигаль были пьяны в драбадан и валялись без памяти.
Да и гора Олимп перестала быть пристанищем богов. Великая гора, с которой по нескольку часов падали сброшенные боги, наказанные Зевсом, значительно просела и стало обыкновенной горой, доступной смертным.
А Шива продолжал:
— Но это ещё не всё. Кажется, некоторых малых богов и апсар затянуло в жерло Эреба. Мы обязаны немедленно прити к ним на помощь.
— Мы с сестрой можем чем-то помочь? — спросила Эрешкигаль.
— Нет, — лицо Мохана сделалось суровым. — Лучше останьтесь здесь. Так будет спокойнее. Мы со всем справимся.
Он наспех попрощался с Наной, поцеловав её, и они вдвоём с Шивой исчезли из поля зрения богинь.
— Это всё очень серьёзно, — с тревогой прокомментировала Нана. — Что если теперь достаточно долго я не увижу Мохана из-за этих событий? Это ведь не шутка: потерять рай.
Эрешкигаль пожала плечами:
— Я не знаю. Я никогда в раю не была. Но мне было бы и в аду неплохо, если бы не… Мы поговорили об этом немножко с Шивой.
— Ого! Ты так хорошо знакома с этим богом, что разговор у вас дошёл до личного?
— У меня было странное чувство, как будто я знаю его уже давно и он поймёт меня.
Нана опустила голову, прикрыла ладонью улыбку.
— Мне всегда не хватало именно понимания, — добавила Эрешкигаль.
Насчёт нелёгкого сосуществования в плену подземелья с Нергалом — тут Нана могла отлично понять Эрешкигаль. Нана ненавидела Нергала за то, что он слишком отличался от других мужчин, которых она так или иначе умела заставить относиться к себе снисходительно, уступить. Обычно она делала это с помощью лучезарной улыбки: широкой, сверкающей белоснежными зубками, играющей ямочками на щеках, а главное, она научилась улыбаться глазами, до умопомрачения обаятельно их сощурив — так, по-доброму, игриво, искристо, поблёскивая озорными глазками под пышными длинными ресницами… Если это не срабатывало, она отыскивала слабости в мужчинах и умело ими манипулировала. Иногда приходилось прибегать к крайнему средству: истерикам, которые никто не выносил. А на Нергала не действовало ничего. Он всегда смотрел на богиню Инанну так, как будто видел её насквозь и презирал.
