====== Глава 3. ======

Здоровье Чандра пошло на поправку и он объявил молодой жене, что отправляется в ней в Берос. Она принялась уговаривать его взять и Кити и Магаму с ними.

 — Ведь у тебя там очень большой дом, Чандр, целых пятьдесят одних только жилых комнат, ты говорил! Неужели там не найдётся места моей Кити, её мужу и ребёночку, что должен у них родиться? Чандр снисходительно улыбнулся и ответил:  — Дело не в том, сколько там места, а в том, что в мой до вхожи не все люди. Только учёные жрецы и высокопоставленные сановники могут гостить у меня. Даже очень богатые люди не могут запросто бывать у меня, если у них нет других достоинств, кроме богатства. А Кити и её муж — кто они? Они осквернят мой дом своим присутствием.  — Ты отзываешься о моей сестре, как о грязи! — глухим от обиды голосом проговорила Марана.  — Я не это имел в виду. Разумеется, твоя сестра такое же дитя богов, как и мы все. Но я очень дорожу своей репутацией. Моему обществу избранных людей может показаться странным, что я позволил жить в своём доме простолюдинам.  — Но я тоже из простых!  — Ты — другое дело. мои друзья меня поймут, когда я объясню им, что за ребёнка ты способна мне родить. И довольно говорить об этом, Марана. Я вижу, ты волнуешься, а беременной женщине это вредно. Чтобы как-то тебя успокоить, я разрешаю тебе обеспечить твою сестру материально. Мне ничего не стоит подарить ей и её мужу, скажем, небольшую лавочку, что даёт больше дохода, чем палатка еды. У них уже есть раб, я дам им ещё одного, чтобы им самим не пришлось трудиться тяжело…  — Ещё двух рабов! — неожиданно твёрдым голосом проговорила Марана. — И квартиру! Три комнаты — не меньше! Только так я буду относительно спокойна за Кити и смогу благополучно выносить твоего ребёнка!  — Хорошо, — промолвил Чандр, — твоя сестра всё это получит. Но помни, Марана, что ты должна во всём подчиняться мне и не пытаться поступить по-своему! Он тёр продолговатый камень о камень-булыжник, пытаясь сделать заточку. Если у него будет эта вещь, его, восьмилетнего сопляка, будут бояться даже взрослые. Взрослые такие же трусы, как детвора. Конечно, с дядей и тётей не надо ссориться. Люди они добрые, но всякой доброте есть предел. Племянник, которого они взяли на воспитание, ещё в раннем детстве так измучил их дурным поведением, что они начали поколачивать его. Но физическая боль была не самым худшим для Рахома. Порою, ему казалось, что она не так уж плоха, потому что отчасти утихомиривала его недетскую ярость и злобность, изнурявших его самого. Если чего-то мальчишка и опасался, то только того, что дядя и тётя могут выгнать его из дома. А дом в степи нужен обязательно. Степь очень страшна. В ней водятся опаснейшие гавы, разбойники, беглые каторжники, зимой в ней очень холодно, летом — невыносимо жарко. И ещё в ней трудно найти еду. Поэтому годам к пяти Рахом понял, что до поры до времени благоразумнее быть послушным племянником своим дяде и тёте и выполнять всю работу по хозяйству, что ему поручали. Однако, ещё в очень раннем возрасте он начал носить при себе что-то острое: то осколок от разбитой бутылки, то гвоздь, то шило. Не только для защиты, но и для нападения на сверстников, а также на тех, кто был младше или даже старше. Нередко он и сам оказывался нещадно бит и ранен собственным оружием, но с годами он всё меньше боялся боли, потому что она отчасти успокаивала его душу, полную ненависти и враждебности по отношению ко всему миру. Тётя приписывала его недобрый нрав тому, что родители дали ему нехорошее имя. Она сама звала его Небу, что означало «нежность». Он ненавидел это имя, но терпел, когда его так называли дядя и тётя. Другим же он этого не позволял, взрослым он грубил, когда они так пытались его звать, на сверстников бросался драться. Ему приходилось по вкусу собственное грозное имя. Чем больше он подрастал, тем сильнее боялись его даже те ребята, что были старше его. Когда он дрался, им овладевало сумасшедшее бешенство, он не чувствовал боли, а главное, в любой момент он мог как из ниоткуда выхватить что-то острое и нещадно ранить. Причём, стараясь попасть в вену, чтобы кровь было трудно унять или шаркнуть по лицу, чтобы изуродовать. На него часто жаловались, дядя Люк порол его, но он стойко терпели наказание и делался ещё злее, хитрее и искуснее в драках. К восьми годам он собрал себе компанию из друзей и её боялись даже те, кто был старше его. Ему нравилась власть и он всё больше обретал её. Заточка была готова и он спрятал её за голенище старых потрёпанных полусапожек. Затем поднялся, взвалил на плечо корзину с ягодами и зашагал по пыльной тропе. ягоды были собраны им и тётей в степи, тётя осталась там, чтобы собрать ягод ещё, а эти велела племяннику отнести домой, разложить на лыжи свака, чтобы высушить. Приближаясь к дому, Рахом ещё издалека увидал ссутулившуюся тучную фигуру дяди Негола. Прошли годы и после того случая с просыпанной Рахомом мукой Негол и его сестра успели помириться. Им после доводилось не раз ссориться именно из-за Рахома, но они всегда мирились — чувство родства брало своё. Рахом ненавидел дядю Негола особенно. Потому что тот постоянно вмешивался в его дела, поучал, наставлял, обвинял. Не обошлось без этого и в этот раз. Рахом вошёл в хижину. Там, на земляном полу уже лежало несколько лыжин свака, их затащила сюда тётя перед тем, как отправиться в степь по ягоду. На таких лыжах обычно сушили ягоды в помещении, чтобы они не покрылись песком. Рахом присел на корточки возле пластин свака, поставил рядом корзину с ягодами, принялся горстями выгребать их и раскладывать на лыже. Солнечные лучи, проникавшие в хижину через окошко, освещали свак. Рахом услышал за спиной чьи-то шаги, значит, кто-то ещё вошёл в хижину. Шаги приближались и продолговатая теь нкрыла мальчика. Рахом поднял лицо, оглянулся и от ярости сжал зубы: ненавистный Негол был уж тут как тут.  — Ты помогал своей тёте, — произнёс он, — это хорошо. А вот молитвы, что я велел тебе выучить наизусть, ты выучил?  — Ты дал мне тряпку с буквами, а я ещё не умею читать! — злобно огрызнулся мальчик, глядя на Негола исподлобья недетским свирепым взглядом. Неголу всегда было не по себе, когда Рахом так смотрел на него. Но ему не хотелось выдать себя, что он испугался какого-то сопляка и он продолжал нравоучительным тоном:  — Во-первых, это не просто тряпка, это текст священной молитвы. Я же говорил тебе об этом, как же ты не запомнил! Или ты нарочно так сказал? Нарочно или нет?  — Я забыл! — сквозь сцепленные зубы процедил мальчик.  — Это очень плохо — забыть то, что связано с религией! Неужели ты не понимаешь, что важнее богов ничего быть не может? Неужели тебе неизвестно, что на их милости держится весь наш мир и то, как много всего они нам дали? И он нудным монотонным голосом начал перечислять всё то, что боги сотворили. Рахом тяжело задышал от душившего его бешенства. Негол раздражал каждую его нервную клетку. Он надеялся, что вот сейчас к дому дяди и тёти подойдут покупатели и Негол отстанет от него со своими проповедями, начав торговать сесовой мукой. Но никто не шёл, а от голоса Негола начинало тошнить. Наконец, все ягоды из корзины были разложены на сваке и Рахом, поднявшись на ноги, поспешил прочь из хижины к небольшому сарайчику, где хранились овощи. Отправляя его с ягодами из степи домой, тётя дала ему поручение очистить от кожуры турес и он принялся за работу прямо в сарайчике, чтобы не возвращаться в дом, не слышать голоса Негола, казавшегося ему невыносимо мерзким. Но вскоре Негол тоже оказался в сарайчике. И встал за спиной у мальчика, сидевшего на корточках, наблюдая, как пальцы того ловко снимают кожуру с туреса. Негол. кряхтел и посапывал и это ещё сильнее раздражало Рахома.  — Если ты не умеешь читать, попросил бы, чтобы кто-нибудь из старших тебе прочёл и помог заучить, — голос Негола сделался ещё нуднее. — Ты ведь просто не хотел? Тебе лень молиться и ты горазд радовать ордием? А ты знаешь, что это очень большой грех? Он принялся разглагольствовать о ордиеме и зле, а Рахом лишь ощущал в себе рост злобы и ненависти с каждым его словом. Они переполняли его, растягивали внутренний мир, как бурдюк водой и, наконец, это сделалось нестерпимо. Он вытащил из-за голенищ полусапожек заточку, сжал в руке каменную рукоять и, вскочив на ноги, развернулся к Неголу и резким движением всадил острие заточки ему в живот. К счастью, заточка оказалась недостаточно остра, да и силы ребёнка оказались не так велики, чтобы Неголу был причинён серьёзный вред. Было много крови и крику, Негол носился по всей Киле, вопя, что мальчишка выпустил ему кишки и с перепугу ему казалось, что это на самом деле так. Но когда его осмотрели, оказалось, что у него только в низу живота немного порезана кожа, а маленький Небу горячо клялся, что Негол сам оступился и напоролся на ножик, которым он, Небу, собирался порезать турес. Однако, его слишком хорошо знали, чтобы поверить. Дяд Люк выпорол его в очередной раз, но мальчишка в душе лишь жалел, что на самом деле не выпустил кишки брату своей тёти. В посёлке долго обсуждали этот случай. Небу, с его нежным прозвищем, давно был в Киле как бельмо на глазу. Поселяне считали дни, когда его отправят в самый большой посёлок в Урр-Шту — Навал, уже превратившийся в небольшой городок, где была школа-пансион для детей-селян. В Локаде было обязательным четырёхлетнее образование для всех, кроме рабов. Для детей из бедный семей существовали бесплатные школы, даже школы-приюты. В такой школе Рахому предстояло жить и учиться на содержании государства. Но старший жрец в храме Навала, услышав о злодеяниях мальчика из Килы, решил, что его надо отправить на перевоспитание в самую настоящую жреческую школу в Пальвах. Служение богам, изучение, как это следует делать, пойдёт на пользу душе маленького негодяя — так рассудил этот жрец. Узнав, что он поплывёт на купеческом корабле в Пальвы через всё море, Рахом пришёл в неописуемый восторг. Правда, он опасался, что дядя откажется оплатить ему даже самое скромное место на корабле, но Люк был готов отдать все деньги, что копил годами, лишь бы надоевший племянник исчез с глаз долой. Один из купцов, считавший богоугодным делом помочь в пути будущему ученику жреческой школы, взялся передать послание от жреца навальского храма насчёт устройства в жреческой школе в Пальвах Рахома ректору этой школы. Он же обязался кормить за свой счёт мальчика в течении всего путешествия на корабле и его самого проводить в Пальвах в жреческую школу. На корабле Рахому отвели место в большой каюте для матросов. Но он лишь ночевал в ней, проводя целые дни на палубе и любуясь открытым морем. Он пребывал в эйфории от путешествия и считал дни, горя от нетерпения увидеть Пальвы. Наконец, этот день настал. Пальвы поразили его резким отличием от того места, где он жил раньше. Он ехал вместе со своим провожатым в нанятой тем повозке с запряжённым в неё гионом, озирался кругом и его поражало всё. Раньше он слышал от жрецов их описания этого города, но это было совсем не то, что увидеть всё лично. Открыв рот, он с удивлением и восхищением рассматривал огромные многоэтажные дома из оранжевых кирпичей, высоченные деревья — фруктовые и нефруктовые, какие никогда не росли в Урр-Шту, клумбы с цветами, множество повозок и клеомб, фонтаны и дороги, мощёные булыжникам. В школу его приняли без заминок. Это была начальная благотворительная школа для детей из бедных семй, за обучение в ней не только не надо было платить, но при школе находилась казарма, в которой ученики жили под надзором воспитателей. В основном, в этой школе учились сироты или прибывшие из Урр-Шту, а Рахом относился и к тем, и к другим. В школе, кроме основных наук, больше изучали религию и окончившие эту школу могил стать учениками высшей жреческой школы. Все школы в Локаде предусматривали изучение религии, но в этой школе её постигали в деталях. Учиться Рахом начал усердно не потому, что был набожен, а из-за того, что вдохновляли иллюзии перспектив грядущего. Он мечтал стать жрецом и навсегда остаться в этом красивом и богатом городе и уже никогда не возвращаться в ужасные степи Урр-Шту. В учёбе он превзошёл своих соучеников, у него оказалась отличная память и это для учёбы послужило главным. Кроме того, от природы он был остроумен и сообразителен не по годам, но эти качества уходили у него на то, чтобы держаться на хорошем счету у учителей и подчинять себе других учеников, держа их в страхе перед собой. Злобность его никуда не делась, она просто обрела маску. Он старался быть почтительным с учителями и воспитателями, чтобы они не возненавидели его и отправили обратно в Урр-Шту. Из учеников же такого склада, как у него — жаждущих кого-то мучить и делать несчастнее, он создал свою команду и возглавил её. В здании и во дворе школы были свои тёмные углы и закоулки, в которые можно было кого-то затащить и жестоко избить или обобрать. Кое-кто из старших учеников обучил Рахома бить так, чтоб на теле не оставалось синяков. Кроме того, можно было истязать в анус или ущемлять гениталии. Самого Рахома не заставлял страдать никто, даже те, кто был старше и сильнее его. Он сумел всего через год пребывания в школе поставить себя так, что его боялись даже они. Кроме того, он проникся интригоплетением и доносительством учителям на тех, кто был ему неугоден и доносы эти были часто несправедливы, но он научился преподносить их, как чистую правду. В Пальвах у него начал развиваться вкус к богатству после того, как он посетил храм Амалис в первый раз, войдя в него в сопровождении своего воспитателя и одноклассников. Храм богини Амалис был поистине роскошен: статуя богини, колонны, свод, стены — всё было вытесано и облицовано из лучших пород поделочных камней и деревьев, украшено барельефами, инкрустацией. В храме было много золота: ритуальные чаши, светильники, ложки из этого благородного металла, но главной гордостью храма были золотые браслеты на запястьях исполинской статуи богини, которая была высотой в семь метров. Браслеты постоянно подсвечивались, чтобы их блеск подчёркивал богатство храма. Были в Пальвах храмы и другим богам и они были устроены достойно, но роскошь храма верховной богини Амалис, возглавлявшей пантеон саломских богов, превосходила все остальные храмы в этом городе. Рахом наблюдал за людьми, приходившими в этот храм. Почти все они были хорошо одеты, у многих были дорогие украшения. И Рахому, мальчику из-за моря, из нищего посёлка, казались богатыми абсолютно все обитатели этого огромного и чудесного города, все, кроме него, одетого в тёмно-синюю форменную хламиду, выданную ему школой-приютом. Он видел лишь школу, казарму и храмы. Бродить по городу ученикам жреческой школы без сопровождения воспитателя было запрещено. И Рахом видел лишь маленький мир Пальв. В храмы было принято являться в лучших своих нарядах, оборванца могли не пустить в зал для моления, заставить молиться на заднем дворе, где ученики жреческой школы не бывали. Не видел Рахом и нищих, обитавших, как муравьи, в окраинных трущобах этого города. Поэтому в то время Пальвы казались ему земным раем — все четыре года обучения в начальной школе. Когда он окончил начальную школу, он получил браслет лучшего ученика и право продолжить учёбу уже в другой школе — высшей жреческой. Эта школа содержалась на благотворительные подношения и в ней можно было обучаться бесплатно, школа даже предоставляла ученикам место для проживания в казарме, наподобие как в жреческой начальной школе для детей из бедных семей, а также обеспечивала трёхразовым питанием. Правда, ха это ученики были обязаны в свободное от учёбы время выполнять в храмах грязные работы, трудиться в садах при храмах, прислуживать старшим жрецам. Такая жизнь не понравилась Рахому. Он ощущал себя униженным, когда его заставляли мыть полы в туалетах храмов, чистить от навоза гионники и загоны для ликков, принадлежавших храмам, да ещё и старшие жрецы обращались с ним, как с рабом. Если он и продолжал это терпеливо сносить и прилежно учиться в школе, то только потому, что ещё больше не желал возвращаться в Урр-Шту. Просто выбрал из двух зол меньшее. Его по-прежнему изнурял внутренний жар злобы и приходилось искать, куда его можно было бы слить. Как и в начальной школе, он обзавёлся друзьями и вместе с ними взял в кулак всю казарму, каждый день кого-то заставляя страдать и добывать для него хотя бы мелкие деньги. Это был его подростковый возраст. Он начал понимать, что обладает привлекательной внешностью. В высшей жреческой школе ученикам разрешалось покидать казармы и после учёбы и работ в храмах выходить в город. Когда Рахом бродил по улицам Пальв, просто так, чтобы изучить их, на него то и дело заглядывались девочки, а иногда и взрослые женщины. Да и во время службы в храме, когда ему поручали выйти в зал для прихожан, чтобы, например, подлить масла в светильники, он слышал, как прихожане отзываются о нём, какой он красивый мальчик. Он был на самом деле очень красив. Это подавало надежды ему, что, когда он достигнет брачного возраста, у него будет возможность найти себе богатую жену и завладеть её богатством. Богатый супруг или супруга были вожделенной мечтой большинства неженатых мужчин и юношей, незамужних женщин и девушек Локады. Молодёжь любила много говорить на эти темы, в них не было ничего зазорного, такое желание считалось разумным и хорошим, даже если оно начинало вытеснять другие желания. В Локаде даже была популярна песенка: