– Мне нужно поговорить с Шолоховым Романом Андреевичем! – возмущаюсь, когда охранник, схватив под локоть, вытаскивает меня из офисного здания.

– Вам запрещено сюда заходить. Вы в чёрном списке генерального.

И почему я даже не удивлена?

Бывший муж знатно постарался, а его отец, который даже во снах мечтал избавиться от неугодной снохи, поспособствовал, чтобы мы с Романом не смогли встретиться.

Чёрный список генерального…

Бывший свёкор не забыл обо мне даже после развода с мужем. Интересно, сам Рома знает, что я в каком-то там списке? Или он меня туда и внёс?

Однако я пришла сюда не для того, чтобы обелить себя и вытащить из их списка. Мне нужно поговорить с бывшим, и я сделаю это.

– Послушайте, это вопрос жизни и смерти! Я должна попасть к нему, – с мольбой в голосе пищу, глядя на мужчину.

– Приказы начальства не обсуждаются, – категорично отвечает мне здоровенный амбал, и тут я вижу ЕГО.

Широкая белоснежная улыбка моментально сползает с лица бывшего мужа, стоит только нашим взглядам встретиться. Он кривит уголки губ, с презрением разглядывая меня, а потом умело делает вид, что не заметил: возвращается к разговору со своими спутниками.

А меня всю трясёт, как безумную.

Выдёргиваю руку из цепких пальцев охранника, который и опомниться не успевает, когда я сбегаю по ступенькам и хватаю Шолохова за рукав дорогого пиджака, вынуждая мужчину остановиться.

Не просто так я пришла сюда, переступив через себя: ему придётся выслушать меня.

Шолохов смотрит на меня, и на мгновение я вижу человека, которого полюбила когда-то, но бывший муж быстро меняется в лице. Он стряхивает мою руку и кривит губы, словно соприкоснулся в эту секунду с чем-то омерзительным.

Впрочем, всё так.

Он ненавидит меня.

Презирает.

Я для него никто.

И он для меня тоже, но я пришла не ради себя.

– Что тебе нужно? Мне кажется, мы с тобой уже обсудили, что между нами не осталось ничего общего, – со злостью цедит сквозь зубы Шолохов.

Обсудили? Это, конечно, мягко сказано, потому что его обсуждения больше походили на монолог, слова, которые каждый хозяин вбивает себе в голову, выкидывая ненужного питомца на улицу. Так Рома поступил со мной тогда…

– Есть кое-что, – отвечаю и кошусь на мужчин, стоящих рядом с бывшим мужем. – Мы можем поговорить? Пожалуйста! – перехожу на писк, но тут же осекаюсь.

Покашливаю, чтобы прочистить горло.

Конечно, я не должна ползать перед таким ничтожеством на коленях, но что мне остаётся? Он один способен помочь вернуть нашу дочь. Дочь, которую он похоронил, даже не попытавшись разобраться во всём.

– Поговорить? Хочешь поговорить наедине со мной? О чём? – ухмыляется Шолохов.

– Это личное, – продолжаю тушеваться я.

Ну не могу я раскрыть душу перед всеми. Я больше чем уверена, что этот разговор должен оставаться между нами, пока мы не доберёмся до своего ребёнка, пока маленькая пуговка не окажется в родных руках. Шолохов ещё спасибо мне скажет за то, что не говорю об этом при всех, ведь чем больше людей знает правду, тем сложнее добиться справедливости.

Мурашки бегут по коже, а одежда прилипает к телу от мерзкого пота, пропитавшего её.

– Между нами не может быть ничего лично, – с пренебрежением отвечает бывший. – Впрочем, я могу уделить тебе минуту своего драгоценного времени. – Он отворачивается от меня и обращается к своим спутникам: – Обсудим всё после обеда. Вы можете идти.

Мужчины кивают и уходят, а мы с Шолоховым остаёмся одни. Если, конечно, не считать поток людей, которых я совсем не знаю, но те идут в здание по своим делам, поэтому вряд ли станут прислушиваться к разговору бывших мужа и жены.

Мне страшно.

Господи!

Как же сильно мне страшно.

Трясёт от его близости, но не из-за томительной дрожи, как это было раньше. Нет. Я боюсь этого человека. До чёртиков. До проклятого сумасшествия. Он отнял у меня всё, вырвал из сердца любовь и веру в людей.

– Что ты хотела? Говори быстрее, я не хочу остаться из-за тебя без обеда, а у меня назначена важная встреча через час.

И зачем он отчитывается?

Какая разница, что у него там назначено?

Мне просто следует собраться и взять себя в руки.

– Наша дочь жива, – едва слышно шепчу я, не решаясь посмотреть в глаза Шолохова. – Помоги мне вернуть её.

– Жива? – с усмешкой спрашивает мужчина и кряхтит, словно поперхнулся. – Ты врёшь! Наша дочь мертва. Ты не смогла уберечь её. Ты во всём виновата! – он переходит на рычание, и я вижу, как сжимаются его пальцы в кулаки.

Мне тоже есть что сказать бывшему, но я молчу. Ради дочери, которую могу вернуть только с его помощью. Я не могу плюнуть в лицо человеку, который всё это время верил всем вокруг, но не мне. Который вместо поддержки просто вышвырнул меня на улицу, не позволив объясниться, сказать хоть слово в своё оправдание. Он сделал свой выбор – это его право. Мне остаётся лишь плыть по течению без него. Только единожды его помощь необходима, а потом пусть катится на все четыре стороны.

– Тебя обманули. Нас обманули, – всхлипываю и смотрю в янтарные глаза, где так и плещется ненависть. – Я клянусь тебе, что говорю правду. Наша дочь жива. Я слышала всё своими ушами и видела её.

– Если это очередная ложь, ты пожалеешь, что родилась на свет, – рычит бывший, пальцами обхватывая мой подбородок.

Уже жалею, но ему совсем необязательно знать об этом, потому что как только я верну дочь, мы исчезнем из его жизни, ведь однажды он уже предал нас.

– Что тебе известно? С чего ты взяла, что она жива? – спрашивает Шолохов и делает шаг вперёд.

Его пальцы всё ещё на моём лице, и у меня нет ни единого шанса отступить. Продолжаю смотреть в глаза, которые когда-то наполняла нежность, а теперь тьма.

Кромешная, беспросветная, полная безразличия и ненависти.

Такую я никогда раньше не видела.

Уверена, что она не завладеет по-настоящему счастливым человеком. Значит, Шолохов не стал таким после развода со мной. И вряд ли станет. Для счастья нужно куда больше, чем безмерные богатства, особняки и дорогие машины.

– Вчера, – заикаюсь я и дёргаюсь в попытке избавиться от его близости, но Шолохов не отпускает. Он сильнее сжимает мой подбородок, заставляя поморщиться от боли. Больше от душевной, потому что какая-то часть меня всё ещё помнит сильнейшую любовь, пылавшую между нами. Хотя любовь ли это, если забылась так быстро? – Вчера я была на смене и услышала пьяный разговор врача с товарищами. Он признался, что подменил ребёнка. А потом… – Я замолкаю и хватаю ртом воздух. Бывший отпускает меня и делает шаг назад.

Шлейф цитрусовой мужской парфюмерии бьёт в нос, но я никак не реагирую, хоть и хочется сбежать. Этот запах напоминает мне о пережитой боли, об ужасе, с которым я оставалась один на один несколько месяцев, старательно делая вид, что пришла в себя.

– И он назвал твоё имя? Так, Ника? Он сказал, что забрал нашего ребёнка? – повышает голос Шолохов, и люди, проходящие мимо, оглядываются в нашу сторону.

Понимаю, что выгляжу не лучшим образом. У меня слёзы льются по щекам, а я никак не могу унять их. Тяжело. Крайне тяжело взять себя в руки.

– Я нашла женщину, которая сейчас растит нашу дочь… Она выкладывает много фотографий девочки у себя на странице, и я увидела это…

Трясущимися руками достаю телефон из кармана, дрожу, когда нахожу нужный снимок, показываю его бывшему и оголяю собственную шею. Родимое пятно в виде месяца: оно передавалось всем женщинам в нашем поколении. Бывшему мужу хорошо известно это пятно, ведь он так сильно любил покрывать его поцелуями. Горечь вновь заполняет душу болезненными воспоминаниями.

– Быть такого не может, – бормочет Шолохов, а сам запускает пятерню в волосы и взъерошивает их. – Не может! Это игры твоего воспалённого мозга. Это неправда. Ты снова врёшь мне. Нагло врёшь, потому что быть такого не может.