-- Не знаю. Может быть.
-- Да нет, конечно, -- рассеянно сказала Гермиона, не отрываясь от письма.
-- А ты-то почем знаешь? -- с некоторой настороженностью спросил я.
-- Потому что Чжоу теперь все время плачет, -- рассеянно сказала Гермиона, -- и за едой, и в туалете, повсюду.
-- Надо думать, поцелуи ее немного развеселят, -- ухмыльнулся я.
-- Рон, -- назидательно сказала Гермиона, погрузив перо в чернильницу. -- Ты самое бесчувственное животное, с каким я имела несчастье познакомиться.
-- Это что же такое? -- вознегодовал я. -- Кем надо быть, чтобы плакать, когда тебя целуют?
-- Да, -- сказал Гарри с легким отчаянием в голосе, -- почему так?
Гермиона посмотрела на друзей чуть ли не с жалостью.
-- Вам непонятно, что сейчас переживает Чжоу?
-- Нет, -- ответили они хором. Гермиона вздохнула и отложила перо.
-- Ну, очевидно, что она глубоко опечалена смертью Седрика. Кроме того, я думаю, она растеряна, потому что ей нравился Седрик, а теперь нравится Гарри, и она не может решить, кто ей нравится больше. Кроме того, она испытывает чувство вины -- ей кажется, что, целуясь с Гарри, она оскорбляет память о Седрике, и ее беспокоит, что будут говорить о ней, если она начнет встречаться с Гарри. Вдобавок она, вероятно, не может разобраться в своих чувствах к Гарри: ведь это он был с Седриком, когда Седрик погиб. Так что все это очень запуганно и болезненно. Да, и она боится, что ее выведут из Равенклоской команды по квиддичу, потому что стала плохо летать.
Речь была встречена ошеломленным молчанием. Затем я сказал:
-- Один человек не может столько всего чувствовать сразу -- он разорвется.
-- Если у тебя эмоциональный диапазон, как у чайной ложки, это не значит, что у нас такой же, -- сварливо произнесла Гермиона и взялась за перо.
-- Она сама начала, -- сказал Гарри. -- Я бы не... вроде подошла ко мне, а потом смотрю, чуть ли не всего слезами залила... Я не знал, что делать.
-- Не вини себя, сынок, -- сказал я, вообразив эту тревожную картину.
Гермиона оторвалась от письма:
-- Ты должен был отнестись к ней чутко. Надеюсь, так и было?
-- Ну, -- Гарри покраснел, -- я вроде... похлопал ее по спине.
Еще бы чуть-чуть, и Гермиона, кажется, возвела бы глаза к небу.
-- Могло быть и хуже, -- сказала она. -- Ты намерен с ней встречаться?
-- Придется, наверное. У нас же собрания ОД, правда?
-- Ты знаешь, о чем я, -- в сердцах сказала Гермиона. Гарри ничего не ответил.
-- Ну что ж, -- сухо сказала Гермиона, с головой уйдя в свое письмо, -- у тебя будет масса возможностей пригласить ее.
-- А если он не хочет ее приглашать? -- сказал я, наблюдавший за Гарри с пристальностью.
-- Не говори глупостей. Она давным-давно ему нравится.
Гарри промолчал.
-- А кому ты вообще пишешь этот роман? -- спросил я у Гермионы, пытаясь прочесть ту часть пергамента, которая свесилась уже на пол.
Гермиона отдернула ее.
-- Виктору.
-- Краму?
-- А сколько еще у нас Викторов?
Опять. Да когда она уже его забудет?
Я ничего не сказал, но вид у меня был недовольный. Двадцать минут мы провели в молчании: я дописывал сочинение по трансфигурации, то и дело раздраженно крякая и зачеркивая фразы; Гермиона неутомимо писала письмо и, исписав пергамент до конца, свернула его и запечатала; Гарри смотрел в огонь.
-- Ну, спокойной ночи. -- Гермиона широко зевнула и ушла по лестнице в девичью спальню.
-- И что она нашла в Краме? -- сказал я, когда они поднимались по лестнице.
Гарри подумал и сказал:
-- Наверное, он старше... и играет за сборную страны в квиддич.
-- Ну, а кроме? -- досадовал я. -- Мрачный тип, и всё.
-- Да, мрачноват, -- согласился Гарри.
Молча мы разделись и надели пижамы; Дин, Симус и Невилл видели уже десятый сон.
-- Спокойной ночи, -- буркнул я.
-- Спокойной ночи.
я отрубился. Разбудил меня крик Гарри.
-- Гарри! ГАРРИ!
Он открыл глаза. простыни опутывали его, как смирительная рубашка.
-- Гарри!
я перепугано стоял над ним. В ногах кровати маячили остальные. Он схватился за голову... Потом свесился с кровати, и его вырвало.
-- Он заболел, -- послышался испуганный голос Невила. -- Надо кого-то позвать.
-- Гарри! Гарри!
