Белая блузка. Шерстяная юбка. Розовые кончики волос.

Алек расплакался еще до того, как посмотрел на лицо.

Николь.

Каспер приподнял голову девушки, повернул в сторону и посмотрел на затылок. Цыкнул:

— Явно знали куда стрелять, уроды.

Потом, спустив руки ниже, он поднял на ней юбку, и Алек возмутился сквозь слёзы — что он делает! Но Каспер тут же отпустил ткань обратно, сказав:

— Изнасиловали, а потом убили. Впрочем, ничего нового.

Алек плаксиво произнёс:

— А если бы мы взяли её с собой…

— А если бы мы взяли её с собой, — перебил Каспер, — мы бы далеко не ушли!

Мальчик, отвернувшись от трупа, заныл, обняв себя за колени, а Каспер начал причитать:

— Теперь ты понимаешь, о чём я говорю? Ты думаешь, с тобой как-то по-другому поступят, если найдут? Или ты вправду считаешь, что люди — хорошие? Кто тогда с ней это сделал? И зачем?

Алек, подняв заплаканный взгляд на куратора, просипел:

— Они просто тоже думают, что мы… все одинаковые. Они просто не знают правду…

— Чего? — насмешливо переспросил Каспер. — Ты их жалеешь, Волков? Тебе жаль несчастных жертв пропаганды?

Алек не знал, кого ему жаль. Он уже ничего не понимал. Во всем происходящем кошмаре больше всего ему было жаль жизни — той жизни, которая могла бы быть спокойной для всех, но была адом для каждого. Почему из всех возможностей, которая предоставляет жизнь, люди выбрали возможность убивать? Почему Каспер её выбрал?

Наверное, больше всего он жалел о прежней нормальности. О нормальности, в которой трупы, прикрытые ягелем в лесу, шокировали, а не вызывали усталые слёзы. Жалеть каждого в отдельности у Алека больше не было сил.

— Я уже ничего не понимаю, — устало проговорил Алек, поднимаясь на ноги.

Он поплелся в обратную сторону, подальше от ягелевой поляны — и думал о том, что прежний Алек ни за что бы не оставил так просто, посреди леса, труп своей… ну, пусть не подруги, но девушки, с которой они провели не один день, строя теории о загадочной школе. Нынешнего Алека сохранность чужих трупов уже перестала волновать. Что-то умерло в нём, когда подстрелили Иво, и теперь это что-то только разлагалось и гнило внутри его души. Внутри шестой схемы.

Каспер нагнал его и неожиданно искренним тоном попросил:

— Не уходи от меня, пожалуйста.

Алек бросил на него уставший взгляд:

— Зачем я тебе нужен?

— Низачем. Просто они убьют тебя, если ты останешься один.

— А тебе какое дело?

— Я боюсь тебя потерять.

Алек скривился:

— Что ты несешь? Говоришь, как в мелодрамах.

Каспер резко схватил его за руку и развернул его к себе, останавливая. Положил жесткую, холодную ладонь на его щеку. Мальчик часто задышал от подкатившего напряжения.

— То, что ты чувствуешь, — произнёс Каспер. — И то, что чувствую я — не просто так. Мы связаны.

Алек попытался отстраниться, но куратор крепко держал его за запястье.

— Я ничего не чувствую.

— Чувствуешь, — настаивал Каспер. — Но боишься признать, потому что считаешь меня убийцей. Думаешь, я плохой, да? А плохого нельзя любить. Мама читала тебе добрые сказки, но в мире вокруг нас нет ни рыцарей, ни драконов. Это другая сказка. В ней мальчик со спичками в конце умрёт, — сделав шаг назад, он поправил кобуру на плечах и деловито добавил: — Если, конечно, не будет держаться вблизи парня с пистолетом.

У Алека заболело в висках — от давления, от постоянного нарушения дистанции, от слов, таких складно звучащих, что невозможно спорить. А он и не знал, хочет ли спорить. Может, Каспер прав? Может, его двухмесячное сознание воспринимает мир слишком наивно, и в реальности всё гораздо сложнее: убийства могут нести благо, а жизнь — разрушения?

Алек с недоверием потребовал:

— Расскажи, кто ты. Что было до «Люксферо»? Кто тебя создал и зачем? Я устал ничего не знать. Ты пугаешь, я не хочу идти за тем, о ком ничего не знаю.

— Ой, ты опять расплачешься, — глумливо ответил Каспер.

— Расскажи, — твердо произнёс Алек. — Или я уйду.

Куратор вздохнул, огляделся по сторонам и попросил:

— Давай отойдем подальше от твоей подружки и… сядем куда-нибудь.

.

Каспер помнит себя с двенадцати лет — возраст, в котором он появился на свет, как мальчик-биоробот. Его создали в 2034 году, уже при диктатуре Матео Матеосовича, но Рональд Ролан не был обеспокоен возможными визитами сотрудников Центра «П» — на его ферме всё было схвачено.

Они жили в большом доме: четырнадцать мальчиков и семнадцать девочек, таких же биороботов, как и сам Каспер. О них заботилась жена господина Ролана — ученого-робототехника — и заботилась неплохо: кормила, меняла постельное белье, шила разную одежду, и, казалось, вообще не уставала от такой оравы детей. В начале своей жизни Каспер любил госпожу Ролан, считая самой доброй и справедливой женщиной в мире, пока с возрастом не понял горькую правду: она принимала участие во всём, что происходило.

Каспер слышал, как Рональд Ролан однажды объяснялся с сотрудником Центра «П».

Он говорил:

«Вы же знаете, эта проблема неискоренима. Еще ни одна страна мира не смогла с ней справиться».

Сотрудник в маске-балаклаве, внимательно слушая ученого, кивал.

«Управление настаивает, чтобы роботы были полезны обществу, и, мне кажется, с этой целью мои образцы справляются. Вы же понимаете, если это не будут они, это будут наши с вами дети?»

В Центре «П» всё понимали. Управление считало Ролана гением, нашедшим спасение от главной беды человечества.

Его ферма, которую он с иронией называл: «Детская Ферма», была фабрикой по производству специальных детей. Детей, которых не жалко.

Это снизит уровень преступлений против настоящих детей, говорил Ролан.

Годы борьбы дали понять, что человеческие пороки неискоренимы. Если мы не можем побороть педофилию, мы должны взять её под контроль.

Ни одно министерство Полонии не взяло на себя ответственность признать, что «Фабрика Детей» существует, и они действительно продают детей-роботов педофилам. Ни один чиновник с высокой трибуны не решился объявить об этом эффективном методе защиты «настоящих детей».

Но, тем не менее, Фабрика была. И Каспер был на ней создан. И Каспера продавали — девятьсот двадцать два раза за пять лет. Потом он стал слишком «старым» и его отправили в утиль — в «Люксферо».

— Это значит, девятьсот двадцать два разных человека, — пояснил Каспер, отвлекаясь от рассказа. — А бывали и те, кто повторялись, я их не подсчитывал. Так что, Волков, не один ты озабочен счетом.

Они сидели на поваленном дереве, как на бревне, и Алек покачивал его ногами из стороны в сторону.

— И это всё с двенадцати лет? — поразился он.

— Увы.

Голова заработала, как счетчик, и мальчик начал молотить, не думая:

— В пяти годах тысяча восемьсот двадцать шесть дней или двадцать семь, если есть високосные. Это значит, ты встречался с новыми педофилами чаще, чем через день. Это же кошмар как много.

— Да, спасибо, что так подробно акцентировал на этом внимание, — со скепсисом произнёс Каспер.

Алек смутился:

— Извини.

— Кстати, всех роботов на ферме делали сразу двенадцатилетними. Они изучили статистику, двенадцать лет — самый популярный возраст у педофилов.

Алек поверить не мог в то, что слышит.

— И в Центре «П» про всё это знали?

— Еще как.

— И Матео Матеосович в курсе?

Каспер не без иронии приподнял правую бровь:

— Ты что, серьезно?

— Ну, мало ли… Но это же преступление! В смысле, связь с роботом — это же нельзя!

— Нельзя всерьёз. А в целях сексуальной эксплуатации — можно. По крайней мере, они закрывали на это глаза ради «своих детей».

Куратор рассказал, что его часто покупал один из телохранителей Матео Матеосовича — и это был его любимый «клиент»: он хорошо с ним обращался, требовал «технически несложные вещи» (Алека передернуло от этой фразы), а самое главное — научил его стрелять из пистолета. Они выезжали в лес, где Касперу разрешалось палить по стеклянным банкам. Многие годы этой связи мальчик воображал, как пристрелит самого телохранителя, но так и не решился.