Губы дрожат, подергиваются веки. Дрожь охватывает его тощее тело. Резко запрокидывает голову, бормоча что-то, словно одержимый. Ему снится кошмар, а я не хочу будить его, ведь он не поспал еще и двух часов…Потом громкий прерывистый вздох, рывок, словно кто-то невидимый всадил ему в спину нож. Он открывает глаза и сразу отворачивает от меня истомленное лицо, проводит по нему ладонями, изгоняя из себя этого невидимого…

– Опять кошмар снился?

– Не помню.

Почему-то, я хочу сказать ему: «Ты не виноват»…или просто – «Вернись»…

Я молчу.

Кома… Иногда я надеюсь, что мой Сани не умер, а находится в коме. И, каким бы странным это ни казалось, именно его отягощенную воспоминанием, воспаленную и больную совесть я воспринимаю как синдромом жизни. Именно на нее я украдкой уповаю, когда хочу сказать «ты не виноват», но молчу.

Он встает, одевается, уходит. А время еще 5 утра.

5 утра…

Эти мысли мучают меня, потому что время 5 утра. Час волка. Час хищника. В каждом из нас живет хищник, и если его не поить чужой кровью, как это делает мой отец…или даже Рамин, он начинает глодать нас самих. Предрассветный час – час агонии.

А днем все пройдет. Днем я попытаюсь убедить себя, что ложь – правда, а правда – ложь, и искренне буду играть роль нас прежних. Хотя опять придется играть за двоих…

Вот поэтому мне легче сейчас находиться с Анхелем. Ему не нужно играть в самого себя, чтобы смеяться, шутить и верить.

И он уж точно не террорист. Какой там! Даже тот случай… Да что тот случай? – Подумаешь – тупая бессознательна месть за сестру. Не больше. И то, что мы устроили в «Континентале» после – его это ни капли не изменило. Он не террорист. Он обычный бесшабашный 20-летний парнишка: мечтает о светлом будущем, смеется, шутит, дурачится.

И делает бомбы.

Это то, чем он занимается в данный момент.

Я тихо стучусь, прежде чем войти к нему. Нужно стучаться осторожно, но так чтобы он услышал. Нельзя появляться внезапно, нельзя пугать…Вообще-то, входить, пока он работает, тоже нельзя. Но он всю ночь просидел в этом чертовом сарае, трудился. Пора ему сделать перерыв. К тому же, мне самой просто необходимо с кем-то поговорить. Даже не с кем-то, а именно с ним – с Анхелем, с бесшабашным парнишкой, который одним своим видом развеет мою назревающую как опухоль тревогу и избавит от этого омерзительного газетного словечка, обжигающего будто пощечина – «террористы».

Как нарочно, я застаю его в самый ответственный момент – он опускает колбу с гремучей смесью в короб. Медленно, аккуратно, не дыша…Только руки недозволительно дрожат. Зайди я минутой раньше, я бы заставила его прекратить работу немедленно. Но сейчас поздно останавливать. Пусть завершит начатое. Хорошо, что он не отвлекся на мое появление. Хорошо, что он действует осторожно, не торопясь. Выдержка у него есть и нервы крепкие. Вот только руки…

Я, не отрываясь, слежу за его руками, за гибкими мальчишечьими пальцами, зажавшими смерть…Я тоже не дышу. Кажется, даже сердце замирает от напряжения.

Вот колба целиком прячется среди шрапнели. Анхель разжимает пальцы…Я чувствую его нестерпимое желание одернуть руки прочь от этой адской штуки… Но если он это сделает…

Он этого не сделает. Он хорошо знает свое дело. Не в первый раз орудует со взрывчаткой. И нервы у него крепкие. Именно поэтому Рамин доверил изготовление бомб ему.

Анхель накрывает короб крышкой. Его кисти двигаются все также медленно, но рывками.

– Сделано, – докладывает он (для меня это звучит как сигнал «отомри»), – Чертик в коробке.

– Все. На сегодня хватит.

– Но нужно еще хотя бы один сделать.

– Ты слышал, что я сказала?

– Но Рамин сказал…

– К черту, что там сказал Рамин. Я говорю тебе как врач. Отдыхай.

– Ладно, немного передохну, – нехотя говорит он, будто делает мне одолжение, – Но потом вернусь.

– Потом, видно будет. Пошли на улицу, проветришься.

Светает. Легкая пелена облаков быстро рассеивается, обнажая разрумянившееся ото сна солнце. Оно выглядывает лениво и робко, разливаясь на горизонте маслянисто мягкой негой. И утренняя прохлада, которая, впрочем, скоро уступит место знойному дню, еще шелковисто окутывает кожу, и голова кружится от томной эйфории этих ветреных ласк.

Анхель выбегает во двор, ополаскивает руки в чане с ледяной водой, жадно зачерпывает, окунает лицо. Потом скидывает рубашку, подставляя крепкую грудь для нежного прикосновения солнца. Лучи игриво поблескивают, запутавшись в его влажных кудрявых вороных волосах, крошечными радугами вспыхивают алмазы капель, инкрустируя мускулистое бронзовое тело. Анхель вздыхает…Так беззаботно и легко, будто это вовсе не он десять минут назад изготавливал бомбы.

Почувствовав на себе мой взгляд, он смущенно улыбается, снова надевает рубашку.

– Не смотри так. А то Алессандро меня убьет.

Я невольно улыбаюсь.

– Успокойся. Я на тебя не ТАК смотрю.

– А как?

– Просто любуюсь. Ты знаешь, что ты чертовски красив.

– Знаю, – смеется он.

– Ну! Только не зазнавайся!

– Кто зазнается? Я? Вовсе нет! Просто знаю, что я красивый, умный, смелый, сильный и невероятно скромный.

– А еще ты умеешь улыбаться. А я так истосковалась по нормальной искренней улыбке.

Анхель опускает мне на плечо горячую влажную ладонь, дружески похлопывает – жест (увы, это я знаю наверняка), позаимствованный у Алессандро.

– Не волнуйся, скоро мы все сможем нормально жить и радоваться жизни.

– Ты так думаешь?

Он удивленно смотрит на меня. Бесхитростно и по-детски наивно звучит его вопрос.

– А ты разве, нет? Если не верить, то зачем всем этим заниматься?

Я пожимаю плечами, понимая, что не смогу возразить ему.

– Конечно, верю. Просто устала ждать этого светлого будущего. Устала на него надеяться.

– Мы не надеемся на светлое будущее – мы его воплощаем. Это ведь слова Алессандро?

Я киваю. Да, точно, и это его слова. Только эти слова он произносил до того, как стал другим. Но Анхель этого не знает. Да и ни к чему ему это знать.

– А теперь прекрати думать о плохом, закрой глаза и вдохни глубоко- глубоко… Ты чувствуешь ветер перемен?

Будто в подтверждение его слов, действительно усиливается ветер, принося с собой пьянящий аромат прелых трав с полей и блаженную прохладу.

Мы располагаемся на крыльце. Молчим, стараясь каким-нибудь неловким движением не разрушить хрупкое очарование этого ясного утра с тонкотканным узором дурманящих запахов, с розово-золотым свечением, затопившим всю долину, с беспечным щебетом вольных птиц, пронизывающих небесные просторы, с томной обволакивающей свежестью, рожденной мирным и свободным дыханием далекого океана… С Анхелем – его глазами, прикрытыми от яркого солнца, от удовольствия и от усталости, и его скромной улыбкой, лишь слегка подернувшей уголки губ, но при этом настолько настоящей, естественной и живой, что мне самой хочется жить. И так хочется погрузиться в этот миг, проникнуться им, впитать в себя все предлагаемое им блаженство вплоть до мельчайшей частицы, а, между тем, так страшно упустить его, растерять, дать ему просочиться сквозь пальцы и уйти в то ледяное бесчувственное небытие, куда уходит каждый радостный миг времени, не убранный в сокровищницу памяти.

«Страх не стать счастливой не даёт шанса насладиться сиюминутным счастьем – точно так же как и страх смерти толкает прямо в ее объятия» – думаю я.

– Ты выйдешь за него замуж?

Я настолько погружена в свои мысли, что и голос Анхеля звучит, словно откуда-то изнутри меня.

– Что?

– Ты, ведь, выйдешь за Алессандро, когда все это закончится?

Этот нелепый инфантильный вопрос озадачивает. И совершенно точно – его задал Анхель, потому что я бы никогда не осмелилась спросить саму себя об этом. Неловкость ситуации усугубляет и то, что как-то внезапно я понимаю – его голова лежит на моих коленях, и я бессознательно тереблю эти непослушные черные кудри. Он смущен, но продолжает лежать и смотреть на меня, в ожидании ответа.