– Он доверяет только мне, – подтверждает сын Хакобо, – Потому что знает, что я не доверяю никому.

– А дашь мне хотя бы шанс заслужить твое доверие? – спрашивает он, немного сконфуженно.

Не удостоив взрослого даже мимолетным взглядом, бесенок молча подергивает плечом. Что ж, учитывая обстоятельства, это вполне снисходительный ответ. Даже шанс на доверие теперь придется долго и скрупулезно завоевывать. Но он не отступится. Глядя на этого прелестного малыша под боком у бесенка, он готов сделать все, что в его силах! И может, когда-нибудь… Но он думает не о том, что, может, будет когда-нибудь, он вспоминает, как три дня назад они с Хоком вызволили малыша из самого ада, как три дня назад, он занес это хрупкое, истерзанное тельце сюда – к себе домой, и тоже клялся сделать все, что в его силах… А после стоял, поглаживал бесчувственное серое личико, прислушивался к неумолимо затихающему сердечку, и, сглатывая слезы, думал: «Поздно… ничего уже не сделаешь – слишком поздно…». И продолжал так думать, возвращая его Хакобо: – «Вот… Он так больше и не приходил в себя. Пять швов, отвар гуарамы, глицеринофосфат, но… Хок, что я еще мог? Что я ещё мог?!» – продолжал не верить в чудо. А оно-таки произошло! Мальчонка… – как там его бесенок назвал? – сидит перед ним живой, и уже не выглядит таким мертвенно-серым. Господи, даже вон румянец заметен! Впрочем, нет, это не румянец. Похоже, успел немного обгореть на солнце. Надо будет придумать что-нибудь, чтобы защитить его нежную светлую северную кожу от здешних жестоко-палящих лучей. Но это не первоочередное.

– Так его зовут – Сани? – уточняет Тито, любуясь издали своим маленьким гостем, который потихоньку потягивает какао, продолжая меж тем украдкой рассматривать обстановку комнаты.

– Алессандро – его полное имя. Это мы с отцом его называем Сани, что значит «древний дух», потому что он седой и похож на привидение.

– Для меня он точно как привидение – ни дотронуться, ни посмотреть поближе, – с грустью соглашается Тито, – Но, я очень рад, что он хотя бы тебя не боится. И вообще, что вы друг с другом так сдружились.

– Что значит «сдружились»? Мы же братья. Как можно сдружиться или не сдружиться с братом? – с упреком заявляет бесенок, да так уверенно, что ему – взрослому становится немного не по себе за это неудачно подобранное слово.

– Я хотел сказать, хорошо, что вы теперь вместе, – смущенно поясняет он.

Тем временем маленький Алессандро, похоже, что-то замечает на шкафу, что-то завладевшее всем его вниманием. Даже про какао позабыл – так и замер с приоткрытым ротиком, смотрит туда. Интересно, что могло его так заинтересовать? Там только старая рухлядь, до которой у него никак не доходят руки, чтобы разобрать починить или выкинуть: сломанная керосинка, глиняная чаша с отколовшимся краем, никчёмный радиоприемник, дырявая шляпа, прохудившееся корыто и…

И тут до Тито с ужасом доходит, что еще. Музыкальная шкатулка! По коже пробегают мурашки. Шкатулка, которую он вынес из поместья МакЛейнов. Все что-то выносили: деньги, драгоценности, невиданные предметы роскоши – какие-нибудь трофеи. Вот и он, чтоб не отставать… Прихватил эту шкатулку и еще серьги с сапфирами, думал потом подарить все это Скарлет. А, уже отъехав от поместья, понял, какую отчудил глупость. Нужно было быть полным идиотом, чтоб не понять, как Скарлет отнесется к такого рода подарку, да еще добытому таким путем. Да и на что ей эти побрякушки? Красоваться и хвастаться перед мужем? Хуже всего, что она могла именно так и сделать в отместку за его безмозглость – устроить подобное саморазоблачение, чтоб посмотреть, как он, тупица, будет выкручиваться. Передернулся, представив эту сцену и ее последствия, решил – нет. Ни за что. Серьги он отдал сразу же в Рио Палачио первой попавшейся женщине – этой вертихвостке Габриэлле. А музыкальную шкатулку – красивая вещица, да и мелодия в ней – не какое-то режущее слух пеликанье, а плавное, завораживающее своей необычной гармонией и грустью струение нежных звуков – зачем-то оставил себе. И вот теперь она лежала там, притаившимся диверсантом в груде хлама, и выдавала его с потрохами. Если маленький ее заметил, то догадается…

Догадается? Да, как он догадается?! Он же ничего не соображает? И… И как он заметил? – С его ракурса, если и можно что-то разглядеть, то только самый краешек. Нет, не стоит раньше времени паниковать. Просто нужно его отвлечь, а как уйдут, избавится от этой дряни раз и навсегда.

– Ну как, Сани, понравилось какао? – ласково спрашивает Тито, стараясь никоим образом не выдавать свою тревогу, – Может, тебе еще налить, миленький? Или что-нибудь еще хочешь? – и тут же спохватывается: вдруг сейчас на шкатулку укажет, и как тогда быть?

Но маленький игнорирует его вопросы. Да, наверняка, даже не понимает их. Все сидит и смотрит, смотрит туда…

– Сани не говорит, – поясняет бесенок.

– Да, знаю. Просто подумал, вдруг…

– Ничего. Я итак знаю, что ему нужно.

– И что же? – опасливо узнает Тито.

– Думаю, тот черный коробок у тебя на шкафу.

– Черный…? – шкатулка резная, из орехового дерева, и уж никак не черная. Он снова изучает груду хлама наверху, пока не натыкается взглядом на подходящий под это описание предмет, – Радио что ли?

– А, это и есть радио, – протягивает бесенок, – Да, похоже, оно его и заинтересовало. У нас дома такой штуки нет, но Сани любит возиться со всякой всячиной.

– Ну, коль любит… – Тито подходит к шкафу, достает радиоприемник, при этом, не упустив возможность незаметно затолкнуть подальше и прикрыть злополучную шкатулку, – Коль любит, пусть посмотрит. Я сам его редко включаю. Оно плохо работает – из-за помех почти ничего не разобрать, – не отсоединяя от провода, подносит его к дивану. Пронзительные глазки Алессандро теперь перепрыгивают на него.

– Это просто радио, – улыбается он, показывая малышу незамысловатый с виду предмет с регулятором частот и рядами черных отверстий, – Вот, послушай, – плотнее прижимает провод. В ту же секунду динамик едва не разрывается от оглушительного грохота помех, сквозь которые еле-еле пробивается голос диктора. От неожиданности белый мальчонка подскакивает на месте, выронив из рук кружку с недопитым какао, и, тут же – схлопывающийся механизм страха – сжимается, съеживается в комочек, опять прячется за спину бесенка, натягивая на головку пончо… Как ему кажется, мальчик напугался не столько этого громкого треска, сколько своей оплошности, будто ожидая за нее наказания: жестокого, зверского, беспощадного.

– Ничего… Ничего страшного. Не переживай, солнышко, – спешит успокоить Тито, – Это я виноват. Прости. Не хотел тебя пугать.

Его слова уходят в пустоту.

Передает приемник бесенку, замечая, что тот тоже заметно напрягся, вытянулся в струнку, насторожился, как пес, получивший команду «охранять», -Ну, ты-то чего? Я вас не трону. Держи. Попробуй его отвлечь и успокоить, а я сейчас все вытру.

И опять, пока он суетится вокруг детей с тряпкой, слышатся монотонные уговоры старшего: – Не бойся. Слышал?– Он сказал, не тронет. И я рядом, я не дам. Ну, Сани… Хватит так себя вести, ты же не трус. Что же ты так? А? Ты устал? Знаю. Знаю, как тебе сейчас тяжело. Но уже скоро.

– Если он устал, то пусть ляжет, поспит немного, – не разгибаясь, предлагает Тито.

– Нет, спать он сейчас не будет, – отрезает бесенок.

– Почему? Время еще есть, успеете засветло домой добраться. Ничего страшного, если вздремнет часок-другой.

– Ничего страшного, говоришь? – переспрашивает как-то зло и горько, но без каких-либо пояснений снова поворачивается к трясущемуся холмику цветастой ткани.

– Иди сюда. Не бойся. Ложись, – укладывает его голову к себе на колени, осторожно сдвигая с нее пончо, – Вот так, полежи. И не переживай, я не дам тебе сейчас заснуть. На вот, взгляни – радио, – вытаскивает из-под ткани апатичные маленькие ручки, вкладывает в них приемник, – Тебе ведь такие штуки нравятся? Посмотри.

Какое-то время малыш никак не реагирует на врученный ему предмет, а все озирается на ползающего по полу с тряпкой взрослого. Потом, видно удостоверившись, что тот точно не собирается его бить, все-таки приступает к изучению диковиной штуки. На сей раз, к удивлению Тито, сам прижимает провод, чуть морщится от очередного залпа скрежещущих звуков, прислоняет динамик к уху, прослушивая человеческую речь. Потом поднимает глаза на брата.