Вот это адреналин! Даже представить себе не могла, что справлюсь. Что вот уже почти…

Спасибо моему телу – оно берёт на себя ведущую роль, мозги уже в отключке почти. Зато действия у меня резкие и решительные, я и замок в какие-то секунды открываю…

А вот дверь не успеваю. Меня вдруг резко назад отбрасывает – вернее, это чужие руки обхватывают и возвращают в дом.

Мгновенно напрягаюсь, сознавая, что Кирилл какого-то чёрта либо слишком вынослив, либо я не так уж обезвредила его… Как знала, собиралась же ещё один удар в пах добавить, чтобы наверняка.

Но смысл теперь думать, что надо было сделать, когда я уже попалась. Терять больше нечего – и я отчаянно брыкаюсь, пользуясь тем, что лезвие всё ещё у меня. Давлю им на одну из больно стискивающих меня рук, снова пуская кровь, одновременно дёргаюсь, пытаясь избавиться от хватки напряжённого мужского тела, ещё и ногами назад машу. В общем, делаю всё, чтобы меня инстинктивно отпустили.

Но увы. Вместо этого меня встряхивают, так легко, будто ничего не вешу, и так ощутимо, что аж голова кружится начинает. А пальцы руки, которая лезвие сжимает, мне больно выворачивают, вынуждая уронить своё оружие. До последнего держусь, стараясь этого не делать, не сдаюсь, всё ещё пытаюсь высвободиться… Даже когда меня на какие-то секунды застаёт врасплох осознание, что полотенце на мне уже не так крепко зафиксировано, и в любой момент может сползти вниз.

– Лезвие отпустила и замри, – нетерпеливо приказывает похититель, причём тоном, от которого душа чуть ли не в пятки уходит. – Сейчас же. Будешь брыкаться – тебе же хуже.

Я неосознанно разжимаю пальцы, отпуская лезвие, и тут же испускаю жалобный стон. Не собиралась капитулировать. Не сейчас, когда дверь на свободу была так близка… Так какого чёрта я всё-таки теряю оружие? Только из-за его властно непоколебимого тона? Я не сдамся, не позволю ему на меня действовать.

Ведь какое-то оружие у меня всё равно остаётся – ногти, зубы, кулаки.

Вот только, увы, той заминки похитителю хватает, чтобы резко подхватить меня, перекинуть себе через плечо и понести вниз, попутно заботливо поправив почти уже съехавшее полотенце.

В глубине души я уже почти не вижу никакого смысла в попытках продолжать сражаться, да ещё в таком унизительном положении, когда я попой кверху у него на плече лежу. Меня охватывает паническим ужасом и беспомощностью, осознанием – проиграла. Но при этом всё равно старательно стучу кулаками по спине Кирилла, а ногами пытаюсь сдвинуть себя назад, чтобы съехать вниз.

Мои попытки резко прерываются ощутимым и звонким шлепком по попе. Вздрагиваю от неожиданности и поджимаю губы, осознав, что это было предупреждением. Спокойным таким, бескомпромиссным, как бы между прочим выброшенным – похититель невозмутимо продолжает движение.

Я обессиленно опускаю руки, чувствуя, что вот-вот, и зарыдаю в голос. Слёзы уже щипают глаза. Я не только облажалась с побегом, но ещё и, судя по всему, нарвалась на другое обращение, чем было оказано мне изначально. Хладнокровие Кирилла не сулит ничего хорошего. Никогда не чувствовала себя так унизительно и беспомощно… Никогда не боялась кого-то…

А ещё никогда не позволяла себя полуголую нести куда-то, шлёпать и довольно откровенно держать чуть ли не за бёдра.

Эта мысль как-то неожиданно в голову приходит, затмевая возмущение и приступ отчаяния. У меня пересыхает во рту. Я даже замираю неосознанно, настолько вдруг остро ощущаю всю двусмысленность моего положения. И близость похитителя как-то мгновенное окутывает, и прикосновение ладони чуть ли не кожу жжёт, ощутимое сквозь полотенце… И то, как неровно он дышит, тоже улавливаю как на себе, от ног мурашками по телу разносится. Ещё и почти неотрывный взгляд на меня на том благотворительном вечере вспоминается.

Я слегка ёрзаю, не зная, как расположиться, чтобы не настолько тесно соприкасаться с ним самыми разными частями тела. Но, кажется, этим движением только хуже делаю. Мало того, что полотенце слегка съезжает наверх, открывая больше доступа к моим бёдрам, а то и ягодицам, так ещё и волнительная дрожь по телу только активируется. От моего движения словно бы ещё ярче наше соприкосновение чувствуется. Причём каким-то чутьём ощущаю, что не только мне.

Решил же, что нельзя давать девчонке послабления. Раз впрягся за брата и семью, так стоит идти до конца, – но нет, какого-то чёрта разве что дверь перед ней не открыл, чтобы сбежала.

Можно было догадаться, что Марина попытается выкинуть что-то такое. Это ведь чувствовалось хотя бы в том, как она нож держала. Выпустила – и я поверил, что отступила, что поняла, как глупо будет даже пытаться что-то сделать. Расслабился, принял желаемое за действительное, будто начисто стёр воспоминания о её враждебных взглядах и с трудом подавленном мятеже, который даже в голосе чувствовался.

И вот результат. Та самая девчонка, которая с трудом шла со мной до ванной, чуть ли не шатаясь, очень даже бодро полоснула меня бритвой по шее, пустив кровь, нехило врезала между ног, а потом ещё и продолжала лягаться и драться, чиркнув и по руке. Осыпала меня чуть ли не бесконечным количеством ударов, брыкалась до изнеможения, а сейчас смиренно висит у меня на плече в одном полотенце. Притихла совсем. Видимо, хоть теперь поняла, что влипла.

Вот только влип и я. Потому что охренеть как сложно выбросить из головы мысль о том, что она чуть ли не голая совсем, особенно, когда вот так ёрзает тихонько. А ещё более сложно при этом продолжать вести себя как похититель, причём разъярённый, а не как заинтересованный мужчина. Хотя… Почему бы и не проучить Марину по-своему?..

Решительно ускоряю шаг и тут же чутко улавливаю, как она чуть ли не замирает. Сжимаю челюсть, подавив неуместную жалость. Какой бы беззащитной и мирной ни казалась девчонка сейчас, несколько секунд назад эта была та ещё фурия. Крови пустила столько, что до сих пор идёт, размазываясь в том числе и по её телу.

Впрочем, это меня волнует куда меньше, чем то, что я касаюсь нежной и тёплой кожи гладких ножек совсем рядом с открывающимися ягодицами. Буквально впитываю в себя мягкие изгибы пленницы, чувствуя, как вспыхивает желание. Фантазия уже очень ярко воссоздаёт всё то немногое, что скрыто полотенцем. Но мне мало воображения.

Хорошо хоть до той комнатки, куда привёл девчонку брат, остаётся каких-то пару шагов. Иначе, наверное, совсем потерял бы остатки разума.

Какие-то секунды – и вот я уже опускаю Марину на кровать. Полотенце при этом чуть ли не окончательно развязывается, но девчонка испуганно поддерживает его руками.

Ну а я нависаю над ней, даже не думая отрываться. Не сейчас.

Она избегает моего взгляда, не позволяет поймать зрительный контакт. Вглядываясь в её лицо, не могу понять, что у неё на уме на этот раз. Начинаю чувствовать себя чуть ли не насильником, хотя всё, что я делаю – висну над ней на локтях, почти даже не соприкасаясь. Едва уловимо только чувствую её подрагивающее тело под собой. И это полуприкосновение будоражит чуть ли не сильнее, чем когда нёс её, ёрзающую об меня самыми разными частями тела. Неожиданно понимаю, что не хочу грубо напирать. Даже несмотря, что девчонка нарвалась явно, и спуска давать нельзя.

Хочу по-другому.

Негромко и почти даже мягко требую:

– Посмотри на меня.

Марина вздрагивает, но упорно отворачивается. Вот что за глупый детский мятеж? Сейчас, когда она максимально беззащитно и уязвимо лежит подо мной? Боится же разозлить, чувствую. Но всё равно на своём стоит, не покоряется.

Как ни странно, меня это совсем не злит, а наполняет чуть ли не умилительной нежностью. Более того, я вдруг ловлю себя на том, что осадок от недавней выходки пленницы как-то тоже разом испаряется. Шея ноет, конечно, да и кровь от руки тут уже пачкает всё. Но если подумать, ерунда. Ничего такого не произошло.

Вот только Марине о моём изменившемся настрое знать ни к чему.