— Богдан, — срывающимся голосом приказал отец, — идите срочно, ищите барышню! Кого-то надо вам на помощь…
— Север, — очень тихо и четко сказал дед. — Север, срочно звони в полицию. Чем раньше, тем лучше. Что вы с ребенком сделали, что она у вас и полгода не выдержала?
— Да ничего такого мы с ней не делали… Богдан, идите!
— Погоди, Богдан, погоди, дружище. Север, ты понимаешь, что это серьезно? Что вы ей, подарок скверный подарили, что ли?
Садовник пожал плечами и остался на месте.
— А что, ей подарок надо было? — сорвалась мать. — Сапоги ей купили, они стоили триста, куртку перешили ей на пальто, все равно она то кашляла, то чихала, какой ей ещё подарок, другая благодарна бы была, а эта спрашивала… а я ей это все прямо и сказала… ой!
Она сообразила и замолчала. Лицо у нее опять пошло красными пятнами.
— Мама, — спросил я, — то есть вы ей вообще ничего не приготовили?
Дед сухо и коротко рассмеялся:
— Я гляжу, вы и вправду ей ничего не сделали. Абсолютно ничего.
Отец вытащил платок и вытер лоб.
— Ну, Вера… Ты же всегда этим распоряжалась, что-нибудь уж можно было девочке купить.
— Так мне идти на поиски? — уточнил старый Богдан. Дед поднял руку:
— Нет. Надо звонить в соответствующие организации, срочно.
— Не в полицию! — завопил отец. — Только не в полицию, не в полицию, под меня и так копают!
— Папа! — закричал я. — Она же замёрзнет там, а ты… Все, я сам пойду искать!
— Рехнулся? — отец швырнул платок на пол. «Как Отелло», — мелькнуло у меня в голове. — Совсем рехнулся, куда ты пойдешь, или ты влюбился? В твои годы не об этом думать надо! Тем более, в собственную сестру!
— Как?
В зале стало тихо. Очень.
— Вы что ж? — заговорил дед, и лицо у него потемнело. — Вы что же, ничего не сказали? Вы на что рассчитывали? Что ребенок будет как бродяжка под лестницей жить?
— Да так как-то, — пробормотала мать, пряча глаза. — Не пришлось к слову.
— Не пришлось к слову! — возмущённо повторил дед. Тут я быстро выпалил, пока у меня голос срываться не начал:
— А я знаю, все знаю, Гедвика — дочка папы. Я сам догадался…
— Что? — прошипел отец. У него был оскорбленный вид. — Что? Моя… дочь? Да ты понимаешь, что ты говоришь?
Дед перевел взгляд с отца на меня.
— Нет, — сказал он. — Нет, Марек. Не Севера. Веры…
========== Пустая гробница ==========
— То есть? — я перевел взгляд с отца на мать. — Как? Ма… — и слово застряло у меня в горле, переломившись пополам.
Мать вскинула голову и быстро заговорила:
— А что нам было делать? Что нам было делать? Ей в феврале пятнадцать лет, ее должны были переводить в юношеское подразделение, по закону в таких случаях сперва обращаются к родителям, если они есть… А тут ещё и этот негодяй вздумал повеситься… Если бы мы ее не забрали, поднялась бы шумиха, и так журналисты разнюхали!
Она всхлипнула и смолкла.
— Вера, — дед сказал это негромко, но отчетливо. — Мальчик тебя не о том спрашивает. Как она вообще оказалась в интернате? Что вы испугались шумихи, и так понятно.
— Я молодая была, — мать снова всхлипнула. — Школу едва окончить успела. Этот негодяй хорошо умел говорить, они все умеют, это болезнь, я теперь знаю!
— Что такое негодяй? — звонко спросила Катержинка. Она тёрла глазки.
Мать опомнилась, махнула рукой:
— Кто-нибудь, уведите девочку. Ей пора спать.
— Я сам, — спохватился отец. — Пойдем, детка.
Он вывел Катержинку, не глядя ни на кого, но я догадался — он не хотел слушать, о чем мы сейчас будем говорить.
— Я тоже пойду, попробую поискать, пока след свежий, — сказал старый Богдан.
— И я, я с вами, дядя Богдан!
— Марек, сиди! — рявкнул дед. — Помнишь, что я тебе про походы говорил? От неопытного участника больше вреда, чем пользы. Ты хочешь, чтобы и тебя искать пришлось?
Богдан вышел. В зале стало разом и пусто, и тихо. Только на улице кто-то пел, радостно и звонко:
Пастухи пришли в Вифлеем…
— Мам?
Наверное, она и не собиралась ничего больше рассказывать, и я не должен был ничего спрашивать, но так хотелось услышать что-то, что ее обелило бы. Что она не хотела, что ребенка у нее украли или подменили.
— Мам? Так ты замуж вышла и что?
— А что мне было с того замужа? — закричала она. — Дом ветхий, денег никаких, ещё и ребенок… куда ребенка? Я домой вернулась, а там мать сказала: делать что-либо поздно, поэтому оставишь в роддоме, усыновят. А сама не делай больше глупостей.
— То есть просто потому, что денег не хватало?
— Ты-то много знаешь о деньгах! — она вытащила платок и аккуратно, слишком аккуратно поднесла его к глазам. — Ты ни в чем не знаешь отказа, Марек. У тебя с рождения было все. Это благодаря мне! Я правильно выбрала тебе отца.
— Но Гедвика тоже твой ребенок!
— Мой ребенок! Не только мой, от ее так называемого папаши и гроша нельзя было получить! Это он во всем виноват, и усыновить ее он не дал, толкался там в интернате, обещал, что сейчас не может, а как она подрастет, так и заберёт ее! А потом он начал в больницу ложиться каждые полгода, кто бы отдал ему ребенка!
— Мама, то есть, если бы у меня был папа не министр образования, а бедный человек, ты бы меня не любила?
— Что за чепуху ты говоришь, Марек!
Она забыла про все хорошие манеры и громко высморкалась в платок.
— Она вся в него. Вся в него. Наверное, и ненормальная тоже. Такая же неблагодарная. Ничего, кроме добра, она от нас не видела. Так ей ничего впрок не пошло. И хоть бы раз она была благодарна! Хоть бы раз! Ходила кислая… Кормили ее вместе со всеми! Одевали красиво, не в казённые обноски.
— В перешитое…
— А во что же ее одевать надо было? — мать чуть не подпрыгнула на стуле от возмущения. — Ты ни за что не платишь в этом доме, Марек! За все платил твой отец! А все, что куплено для нее, приходилось отрывать от вас!
— Вера, так не брали бы ребенка, — устало сказал дед. — Не трепали бы нервы девочке. Она вам что, собачка? Да и собачек нельзя в дом брать, а потом пинать постоянно. Ведь девочка тебя любила, это видно было. И тянулась к тебе.
— Любила! Она ничего не оценила, жертвы не оценила.
— Мам, — это будто не я говорил. И напротив меня будто не мама сидела. Не моя красивая добрая мама. — Мам, так в Закопане кошка, обычная кошка, взяла чужого котенка.
— При чем тут кошка? Ну при чем тут кошка? — она на меня рассердилась. Она правда не поняла.
Вошёл отец. Он выглядел усталым и постаревшим.
— Девочку укладывает няня. Что Богдан?
— Не приходил…
Это сказал дед. Мать всхлипнула и пробормотала что-то про испорченные лучшие минуты.
— Вера, и ты иди спать. Поздно, — приказал отец.
Меня он отсылать не стал. Мать растерянно поглядела на нас.
— Нет, как это… Куда я пойду? Куда?
Дед сделал Анджею знак, тот подвёз его к телефону.
— Не в полицию! — протестующие вскрикнул отец, но уже как-то слабо и негромко, будто сам примирился с необходимостью. Дед тоже сделал ему знак, дождался ответа телефонистки и быстро назвал чье-то имя, быстро и неразборчиво, но там его поняли.
— Томаш, — заговорил он через минуту, — да, я, да, поздравляю, спасибо… Тут вот что. Пропала девочка. Из дома ушла. Четырнадцать-пятнадцать лет, рыжая, волосы короткие. Рост немного выше пяти футов. Худенькая. Предположительно легко одета. Во что?
Он отставил трубки и вопросительно посмотрел на нас.
— У нее осеннее пальто в клетку, — сказал я. — На ногах туфли осенние, совсем маленькие следы. Берет белый, хотя нет, она его оставила. Скорей всего.
Мать выслушала про берет спокойно. Она опять ничего не поняла.
— Район? Воля. Могла ли уехать? Есть ли деньги?
Он опять посмотрел на нас. Я замотал головой:
— Не было. Ей марки купить не на что было.
