Нуада же, отдав письмо, отошел от сестры, смотря на то, как она пробегает глазами по знакомым ему строкам, изредка задумчиво сводя к переносице брови и поджимая прекрасные розовые губы.

— Если ты пожелаешь… То сможешь покинуть этот дворец сегодня же… Раз и навсегда, — произнес Нуада страшные и болезненные для него слова, ощущая, как с каждой секундой его сердце все более и более разрывается на куски, превращаясь в бесформенную и жалкую субстанцию, слабо бьющуюся в груди.

Нуала, услышав заявление брата, подняла на него свой взгляд, в котором читалась смесь безмерного удивления, недоверия и подозрения.

— Более я не имею права держать тебя в стенах этого замка, — продолжил Нуада, не желая смотреть на сестру, чтобы не видеть ее радости от этих слов. — И если ты пожелаешь, то можешь принять приглашение принца Акэла… Тебе стоит только сказать, и я в этот же момент прикажу слугам собрать тебя в дорогу… — эльф не знал, что сказать, как сформулировать главную мысль.

С каждым словом ему становилось все больнее и неприятнее, и он желал побыстрее прекратить эту пытку и услышать ответ принцессы, чтобы уже раз и навсегда избавить их обоих от этих проклятых уз.

— Ты более не пленница в этом дворце, Нуала, а потому можешь сама решить, что для тебя будет лучше. Я понимаю, что после произошедшего ты возненавидела меня всей душой, а потому считаю со своей стороны подлым и бесчестным держать тебя здесь силой… Так что, выбор делать тебе и только тебе, сестра моя…

Нуала некоторое время смотрела на брата, изучая каждую малейшую деталь. Фейри скользила взглядом по лицу Нуады, стремясь увидеть в янтарных глазах лукавство и ложь, однако в них не было ничего, кроме боли и сожаления.

Впервые за всю их долгую жизнь эльф открылся Нуале с подобной неожиданной стороны. Тысячелетия, что они существовали в этом мире, Нуала полагала, что ее брат не способен на страх, сожаление и переживания, ведь войны, убийства и лишения не просто вносят коррективы в каждое живое существо — они кардинально меняют всех, без исключения.

Не обошло стороной подобное явление и Нуаду, заставив его чувства совести, сострадания и стыда притупиться, стать блеклыми и невидимыми для посторонних глаз. Нуала прекрасно понимала, что ее брат — убийца, стоявший по локоть в крови своих врагов и просто тех, кто когда-то попытался помешать ему осуществить задуманное.

Нуада был проклят на жизнь, преисполненную жертвами и страданиями, и никто не мог омыть его от подобного проклятия, которое, подобно корням векового дерева, оплетало эльфа, делая его своим заложником, пленником.

Осознавая это, Нуала испытывала безмерные жалость и сострадание к брату, и даже несмотря на произошедшее, фейри продолжала любить Нуаду. Это было подобно безумию и сумасшествию — питать нежные и искренние чувства к тому, кто жестоко и непростительно обошелся с тобой, причинив боль.

Однако Нуала, ослепленная любовью к брату, была просто не способна руководствоваться здравым смыслом и полагаться на него, ведь разум не имеет власти там, где правят сердце и чувства.

— Ответь мне, брат мой… Любишь ли ты меня? — вопрос прозвучал неуверенно, голосом, в котором прослеживалась неприкрытая дрожь, будто фейри еле сдерживала подступающие слезы.

Нуада, пораженный подобным вопросом, просто не знал, что ему ответить, и лишь изумленно и печально смотрел на сестру, которая устремила на него свои чистые янтарные глаза.

Когда-то, очень давно, эльф спрашивал у нее подобное, однако тогда принцесса отвергла его чувства, сказав, что любовь между братом и сестрой — это неправильно и аморально, что это идет вразрез со всеми принятыми нравственными законами и с волей Великого Создателя.

Теперь же сама Нуала спрашивала у него, любит ли он ее. Это казалось Нуаде чем-то странным, злой шуткой, сыгранной его больным и отравленным воображением, а потому эльф не знал, что ответить и, самое главное, что желает услышать его сестра.

В любом случае, эльф более не имел права лгать Нуале, притворяться и делать вид, что она для него ничего не значит — это было далеко не так, а потому Нуада решил сказать ей правду, все то, что лежало на его сердце тяжким грузом долгие столетия, что убивало в нем остатки благородства и чести, остатки правильного.

— Ты прекрасно знаешь, сестра, что я не просто люблю тебя, я одержим тобою, — горько усмехнувшись, проговорил Нуада, поднимая свои глаза на принцессу. — Уже много сотен лет это неправильное и недопустимое чувство, которое я, однако, питал к тебе, резало мои сердце и душу сильнее самого острого клинка, заставляя меня страдать, биться в агонии, ища пути избавления от него. Однако вскоре я понял, что невозможно избавиться от того, что является частью меня самого, и я смирился с его существованием. Через какое-то время ты узнала о моей к тебе любви, но сочла ее недостойной и неправильной, а потому отвергла меня… Прошли сотни лет, и судьба вновь свела нас вместе, и тогда я понял, что все эти годы любил и желал только тебя, ведь ты была не просто фейри, ты являлась частью меня самого. С самого рождения нас связывали самые прочные цепи, избавлением от которых могла стать лишь смерть… И что же в итоге принесла эта проклятая связь? — на этих словах Нуада глубоко вдохнул, сдерживая предательскую слезу. — Она превратила мою любовь в одержимость, в безумное и неправильное чувство, недостойное представителя королевской крови. Однако я уже ничего не мог с собой поделать, ведь был полностью отравлен. А когда я узнал о том мерзком водоплавающем, что посмел питать к тебе чувства, то меня обуяла безумная ревность, и я возненавидел его, и тебя, и себя… Мне казалось, что если удастся запереть тебя, заставив терпеть одиночество и боль, то ты поймешь, какого этого, быть брошенным теми, кого любил и ценил более всего на свете. Однако я вновь просчитался, наивно подумав, что этим помогу себе избавиться от одержимости, поглотившей меня в свои пучины. Моя любовь к тебе, Нуала, стала только сильнее, и я не желал, чтобы ты принадлежала кому-нибудь, кроме меня. И вот, к чему в итоге привела моя одержимость тобой, — на этих словах Нуада вновь усмехнулся, пустым и невидящим взглядом смотря на свою сестру, которая не отрывала от него своих глаз, полных невысказанных чувств, сожаления и боли.

— Я настолько обезумел, что даже не погнушался тем, чтобы силой взять тебя в этих самых покоях, наплевав на твои слезы и просьбы. Я — монстр, сестра моя, — в глазах Нуады стояли слезы, которые он более не мог сдерживать, даже несмотря на то, что такие же капли образовались и у Нуалы, впервые показывая его как эльфа, у которого есть душа, есть сердце, которое бьется в груди.

— И я прекрасно понимаю, что ты ненавидишь меня, презираешь и, что самое болезненное, боишься. И неудивительно почему… В любом случае, сестра моя, я более не имею права держать тебя, подобно цирковому зверю, в клетке, а потому ты свободна, — голос Нуады стал совсем бесцветным и отстраненным, а все его тело дрожало, — Я знаю, что не достоин просить прощения, поэтому не жду от тебя милости…

Нуала, слушая своего брата, не могла не испытывать противоречивые чувства, ведь даже несмотря на совершенное им преступление, она по-прежнему любила его, однако простить Нуаду значило смириться с политикой, которую он избрал для себя.

Фейри не желала, чтобы собственные чувства затуманили ее разум, вынудив принять неправильное и недостойное решение. С самого начала этого ужасного кошмара Нуала всей душой жаждала помочь человеческому роду спастись, и теперь наступил момент, когда она могла осуществить задуманное, сохранив жизни миллионам невинных людей.

Принцесса медленно встала с кровати и подошла к брату, который напрягся всем телом, устремив свой взгляд на сестру, что стояла теперь совсем близко, на расстоянии протянутой руки, и смотрела в его некогда полные уверенностью и гордостью глаза, в которых в этот момент сквозь слезную пелену отражались лишь боль и отчаяние.

Не зная, что сделать, Нуала аккуратно подняла руку и прижала холодную бледную ладонь к щеке Нуады, большим пальцем проведя вдоль линии церемониального шрама, этим нежным и чувственным касанием заставив эльфа с надеждой посмотреть на свою сестру.