Более того, все сказочные народы, объединенные общими взглядами, идеями и, главное, врагами в лице людей, не желали разрывать дружеских уз, позволявших им чувствовать себя единым целым, одним народом, расселенным по всему миру. Нуада знал, что еще многое предстояло решить, а потому нельзя было пренебрегать любой возможностью обзавестись новыми союзниками.

Именно поэтому он с такой охотой отвечал на приходившие письма, в которых предводители орков, гоблинов, троллей, эльфов, фей и еще многих и многих сказочных рас высказывали свои почтение и благодарность обладателю Золотой Армии и освободителю волшебных существ.

Губы Нуады тронула едва заметная улыбка, когда он вспомнил послание гоблинского короля Дрого, в котором тот с особым почтением говорил о мужестве и дерзости эльфа, не побоявшегося бросить вызов всему человечеству. Старый гоблин в своем письме заметил, что ни один король до Нуады не смел даже думать о столь безумном и отчаянном шаге и что такое бесстрашие эльфа достойно похвалы и награды.

Нуада, вспоминая это письмо, не раз задумывался о том, на что именно он пошел ради достижения цели и что еще готов был совершить, если бы эта попытка не увенчалась успехом. Эти мысли заставляли сердце короля наполняться гордостью за то, что кровь предков не позволила ему как трусу отступить, предав свои идеалы и убеждения.

В отличие от отца, который предпочел закрыть глаза на унизительность и жалкость положения, в котором оказался его народ, уступив людям все то, что раньше было гордостью сказочных существ: цветущие сады, чистейшие реки и обилие живности, которая населяла все территории, не боясь быть уничтоженной в угоду чванливых и ненасытных богачей, беспокоящихся лишь о том, как еще больше выделяться среди других.

Люди с жадностью, словно голодные хищники, бросались на новые земли, как на беспомощную добычу, пожирая их, превращая идиллию в хаос. Кто-то просто обязан был это остановить, положить конец правлению угнетателей и тиранов. И эта участь выпала именно ему, Нуаде.

Однако, в отличие от отца, предпочевшего сотни лет назад заключить с людским родом мнимый, ничем не подкрепленный союз, который те нарушили, воспользовавшись первой же возможностью, он не стал преклоняться и ползать перед этими хитрыми созданиями — его действия имели более глобальные масштабы и радикальные последствия.

И эльф планировал довести дело до конца, раз и навсегда дав понять горсткам уцелевших людишек, что теперь не они хозяева в этом мире, но те, кого человеческий род так долго притеснял, заставляя скрываться под землей, чтобы своим нелицеприятным видом не мозолить его глаз.

Король вновь улыбнулся, кладя распечатанное письмо в стопку прочитанных. Откинувшись на спинку резного деревянного стула, он размял затекшие плечи и шею, прикрывая глаза от приятной боли.

Селин, которая полулежала на красной бархатной тахте, читая книгу и изредка поглядывая в сторону своего любовника, который уже больше часа сидел почти в одном и том же положении, просматривая новые послания и отвечая на них. Желтыми глазами в обрамлении черных густых ресниц, изучающе и с интересом следя за каждым движением короля, она старалась угадать его настроение, мысли, следующие действия. Получалось неважно, однако Селин все равно было приятно находиться в обществе своего любовника, зная, что из других фейри она подобралась ближе всех.

Единственная, кто могла составить ей конкуренцию, сидела сейчас в заточении в дальних комнатах дворца, а потому была не опасна. Селин никогда не видела принцессу Нуалу, а сам король никогда и словом о ней не обмолвился, поэтому эльфийской девушке было крайне любопытно узнать о сестре-предательнице Нуады, увидеть ее вживую.

Этот интерес появился еще и потому, что пару месяцев назад королевская любовница от служанок услышала о том, что давно, еще до изгнания, Нуада питал к собственной сестре совсем не братские чувства, но, получив отказ, предпочел уйти в добровольное изгнание.

Однако Селин не верила в правдивость этих слухов, помня, что эльф покинул отцовский дом из-за того, что король Балор заключил шаткий мир с людьми, а вовсе не из-за безответных чувств к принцессе Нуалы. Уверенностью в правдивость этих мыслей Селин подбадривала себя.

К тому же, она знала, что для благородных эльфов близкородственная связь, тем более, отношения между родными братьями и сестрами, была недопустима, она презиралась. Именно поэтому Селин не сомневалась в том, что Нуада никогда не допустил бы любовных чувств к принцессе Нуале — сама мысль об инцесте между ними заставила любовницу короля передернуться от отвращения, однако этот жест не остался незамеченным эльфом.

— Что-то не так, Селин? — спросил он, впервые за полтора часа нарушив тишину. Нуада на считанные секунды поднял свои желтые выразительные глаза, задавая вопрос, но этого ничтожного времени хватило для того, чтобы тело Селин пропустило волнительную дрожь.

— Нет, мой король, все замечательно, — лукаво улыбаясь, ответила эльфийка, не сводя глаз с фигуры Нуады.

— Приятно слышать, — равнодушно произнес эльф, вновь погружаясь в чтение. Селин не понравилось то, как он с легкостью переключил внимание с нее на свое занятие. Будто его вовсе не интересовал ответ на заданный вопрос.

— Что же пишут Ваши союзники, господин? — Селин решила сделать попытку и разговорить Нуаду: ей надо было знать, что она не просто наложница, согревающая его постель холодными ночами, не просто красивый предмет декора, аксессуар, который служит лишь для того, чтобы придать богатства и изящества комнате.

— А что они могут писать? — вопросом на вопрос ответил Нуада. — Предводители множества народов поздравляют меня с грандиозной победой, выражают свое почтение и просят о том, чтобы вновь, как в забытые времена, объединиться как единый сказочный народ, — быстро, без особого интереса, проговорил Нуада, не поднимая глаз от желтого листа пергамента, на котором под его рукой появлялись новые и новые строки.

— Это прекрасная новость, мой король, — с энтузиазмом проговорила Селин, стараясь показать всем своим видом, что она рада за своего господина.

Нуада на ее слова лишь поднял голову и, увидев в женских глазах смесь заинтересованности, кокетства и радости, подумал о том, что даже взглядом своим его сестра отличалась от других эльфиек.

Глаза — зеркало души, — так гласила одна старая мудрость. Что ж, в этой строке было заложено много правды. И сейчас Нуада, смотря на свою наложницу, вновь сравнивал ее с сестрой, понимая, что ни одна, даже самая совершенная эльфийка, не заменит ему Нуалу с ее чистым и невинным взглядом, водопадом белых волос, наполовину покрытым золотом, и каждым, даже самым малым шрамом, покрывавшем ее тело.

Эти раны и порезы не принадлежали сестре — это были напоминания об ошибках и промахах, совершенных им, Нуадой, а не его миролюбивой Нуалой. Именно поэтому он никогда и никого не полюбит так, как сестру. Признать это Нуаде было не просто тяжело, а почти непосильно.

И как бы не задело его предательство Нуалы, как бы глубоко не зашло его желание сделать ей больно, сломить ее, он не мог не признать, что уже давно безудержно одержим ею. Отрицать это эльф более не мог, да и смысла продолжать убеждать себя в обратном не было никакого.

Ведь ни одну фейри он не полюбит так, как любит Нуалу, ни одна из них не сможет заменить его сестру. И даже Селин, любимая наложница, никогда не станет для него кем-то большим, потому что их плотская связь-ничто, по сравнению с тем единством душ, что связывало брата и сестру, делая их единым целым, заставляя нуждаться друг в друге. Нуада ненавидел эту связь и обожал одновременно, она будоражила кровь, сводила с ума.

Эльф безмерно жалел о том, что полностью закрыл сердце и мысли от Нуалы, что прервал их связь, игнорируя редкие зовы сестры, которая пыталась достучаться до него. Нуада утешал себя лишь тем, что в скором времени принцесса отчается, сломается, и тогда-то только поймет, что они не могут друг без друга, что сломанный надвое клинок не будет так смертоносен, как единый и целый. И он будет ждать этого дня столько, сколько понадобится, ведь сотни лет-ничто в жизни бессмертных созданий.