Эльф любил ее, до боли, до безумия, более того, Нуала была для него самой желанной и дорогой фейри на свете. Однако Нуада не мог даже представить, что эта страсть, больше напоминавшая одержимость, застелет глаза белой пеленой, сделает его слепым к пониманию собственных чудовищных поступков.

Нуада сидел на каменном холодном полу, вновь и вновь вспоминая, как слезы скатывались по бледным щекам его сестры, когда он грубо и резко входил в нее, не взирая на невинность и чистоту принцессы. Эльф снова и снова возвращался мыслями в тот момент, воскрешая в голове образ Нуалы, которая просила, умоляла его не делать ей больно, остановиться, но он не послушал, не внял ее словам.

Нуада вспоминал, как любимая сестра, его единственная и самая дорогая сердцу ценность, пыталась подстроиться под грубые движения ослепленного ревностью любовника, чтобы хоть как-то облегчить боль и неудобство. Эльф многие столетия желал владеть Нуалой, однако он всегда думал, что момент их первого соития будет самым прекрасным и сокровенным для них обоих: король представлял, как он будет нежно оставлять почти невинные поцелуи на теле сестры, как их губы сольются в страстном и таком желанном поцелуи и как он станет с ней единым целым.

Нуада хотел разделить с принцессой свое наслаждение, открыть ей душу, чтобы она чувствовала то же, что и он. Эльф желал забрать у сестры часть боли и страха, чтобы ей не пришлось испытывать дискомфорт и напряжение. Однако мечты Нуады слишком отличались от жестокой и черной реальности, в которой попросту не было места нежности, любви, чистым и прекрасным чувствам. В настоящей жизни этого не существовало.

Вместо любви — всепоглощающая похоть, вместо нежности — насилие и боль, вместо чистых и прекрасных чувств — недостойная и опасная одержимость.

Нуада попросту не мог понять, когда одно заменило другое, сделав его чудовищем не только в глазах сестры, но и в собственном представлении. Эти мысли не давали эльфу покоя, они, словно кинжал, вонзались в мужское сердце, принося невыносимые мучения и безмерную боль.

И Нуада несколько раз за ночь думал о том, чтобы навсегда оборвать свою ничтожную и ужасную жизнь. Однако единственной причиной, заставившей короля отбросить столь страшные и неправильные мысли, было осознание того, что он никогда не имел никакого права на подобный поступок: эльф не смел эгоистично и подло распоряжаться судьбой невиновной в его безумии сестры.

Именно поэтому Нуада, опустошенный и убитый размышлениями о содеянном, беспомощно прижимался к холодной каменной стене, сдерживая крики: впервые за невероятно долгую жизнь он желал крушить все на своем пути, орать во весь голос, чтобы хоть как-то избавиться от переполняющих его чувств и эмоций.

Однако эльф не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его в подобном ничтожном, жалком и сломленном состоянии, ведь в глазах волшебных существ их лидер являлся сильным и непоколебимым воином. Какое бы разочарование им принесло осознание, что он — всего лишь живое создание, такое же, как и любое другое, у которого есть эмоции, переживания, душевные страдания и чувства. Нуада натужно усмехнулся, однако взгляд янтарных глаз остался полным боли и вины за собственное преступление.

«Она никогда меня не простит… Я уничтожил ее, уничтожил ту, которую долгие столетия видел не любовницей, но супругой своею. Она не простит одержимого чудовища, которым я стал…» — думал Нуада, чувствуя, как по телу пробежала волна холодного ужаса, заставившая эльфа вздрогнуть, прижав к себе колени.

Король на секунды посмотрел в окно и, заметив, что уже рассветало, горько и болезненно усмехнулся. Совсем скоро принц Акэл покинет его владения и даже не узнает, что произошло в эту ночь с сестрой эльфа, которого он долгие годы считал не только своим другом, но и примером для подражания и гордости.

«О, ты бы еще сильнее, нежели вчера вечером, разочаровался, Акэл, узнав, какого на самом деле монстра почитал все эти годы… Я готов был убить тебя из-за ревности, а ты даже не знал этого, продолжая наивно верить в короля Нуаду. Ты любил мою сестру, восхищался ею, а я, уподобившись грязному животному, изнасиловал ее, навсегда сломив.

И из-за чего? Лишь потому, что она старалась быть приветливой и вежливой с тобой, лишь потому, что с тобой ей было намного лучше и приятнее, нежели со мной…» — вел внутренний монолог эльф, пустым взглядом смотря в окно на алый рассвет, что становился более пастельным и нежным с каждой минутой, оповещая тем самым о приближении утра.

Нуада не знал, сколько еще времени он смотрел пустым и мертвым взглядом в окно, будучи погруженным в размышления об ужасном и непростительном преступлении, совершенным им же самим. Да, за свою длительную жизнь эльф совершил немало плохих и недостойных поступков, однако для него они не шли ни в какое сравнение с изнасилованием собственной сестры, которую он безмерно любил, которая была частью его самого.

От этих мыслей становилось еще больнее, а потому Нуада с силой сжал веки, надеясь отогнать их, избавиться от них раз и навсегда, как от ужасного кошмара. Однако это не удавалось эльфу, и он отрешенно продолжал смотреть на открывавшийся перед ним вид прекрасных лугов и лесов, думая о том, что это — его наказание, кара за содеянное, которую он обязан принять смиренно, согласившись со своей участью, как и подобает преступнику.

Эта мысль заставила Нуаду устало и беспомощно опереться головой о стену, вновь сомкнув веки и безжалостно сжав зубы, чтобы не выплеснуть все накопившиеся эмоции, подобно вулкану, что извергает огненную лаву.

Эльф не слышал, как в дверь кто-то упорно стучал, не слышал, как эта же деревянная дверь открылась, впустив в покои молодого слугу, который непонимающим и пораженным взглядом посмотрел на своего короля, сидевшего в углу, отклонившись на каменную стену, прижав к себе колени и закрыв устало глаза.

— Ваше Величество, — тихо, боясь королевского гнева, позвал юный эльф, пораженный открывшейся перед ним картиной. — Ваше Величество, принц Акэл скоро отбудет из дворца, Вы просили разбудить Вас…

— Да, я помню это. Как видишь, я не сплю, поэтому можешь идти, — устало и отрешенно проговорил Нуада, не открывая глаз.

— Вам не нужна какая-либо одежда, Ваше Величество? — тихо и неуверенно спросил слуга, которого не на шутку беспокоило поведение господина.

— Нет, благодарю тебя, — посмотрев, наконец, на вошедшего слугу, ответил Нуада. — Я скоро спущусь.

— Прикажите ли передать служанке, что бы она разбудила Вашу сестру? — слова о Нуале резанули слух Нуады, подобно острой, заточенной косе, что одним движением срубает колосья, заставив его болезненно поморщится, словно в попытке отогнать неприятное ощущение.

— Нет, не стоит… Она ужасно чувствует себя после вчерашнего вечера, не стоит беспокоить принцессу, — Нуада ненавидел себя в момент, когда произносил эти лживые и подлые слова.

— Конечно, мой король. Надеюсь, что принцессе Нуале станет лучше, — поклонившись, участливо и обеспокоенно произнес юноша, покидая комнату короля, чем вызвал у того горькую усмешку.

«Нет, наивный юноша, ей не станет лучше, и, скорее всего, никогда. Ведь невозможно изменить то, что уже произошло. Невозможно восстановить то, что сломано, разрушено, разбито… И в этом виновен я и только я» — подумал Нуада, закрыв бледными ладонями лицо, желая спрятать полный отчаяния и боли взгляд.

***

Нуада спускался по белокаменным ступеням во двор замка, где уже стоял подготовленный и подкованный вороной конь принца, рядом с которой стоял и сам владелец, что-то негромко говоря своему спутнику-слуге, молодому эльфу с темными, заплетенным в точно такую же, как и у его господина, тугую косу, доходившую ему до лопаток.

Нуада медленно подошел к Акэлу, поприветствовав его легким, едва заметным, поклоном. Однако глаза эльфийского принца не выразили ничего, кроме непонимания и удивления: и король прекрасно знал, почему.

— Доброе утро, Акэл, — негромко, но уверенно проговорил Нуада, стараясь скрыть дрожь во всем теле, что опоясывала, подобно тугому ремню, напоминая о себе, вынуждая вновь и вновь непроизвольно разжимать и сжимать ладони.