— Впервые за эти месяцы я увидел сестру, а она не желает даже поздороваться со мной, — во взгляде, как и в голосе Нуады читалась неприкрытая ирония. Он внимательно смотрел в лицо сестры, восхищаясь тем, как упрямо она старается сохранять невозмутимый вид, хотя ее учащенное дыхание и выразительный и испуганный взгляд выдавали всю гамму чувств и эмоций, вызванных неожиданным приходом брата к ней в покои.
— Здравствуй, брат мой, — дрожащим голосом ответила Нуала, внутренне ненавидя себя за столь жалкое поведение, совсем не вяжущееся с образом сильной и смелой принцессы, которой ее считал отец.
— Рад, что за время твоего непродолжительного заточения ты не разучилась говорить, — вновь усмехнувшись, сказал Нуада, чем вызвал в эльфийке смесь обиды и огорчения.
— Ты все так же прекрасна и непоколебима, как и сотни лет назад… — тихо и задумчиво проговорил Нуада, большим пальцем нежно проводя по подбородку, вызывая в теле фейри приятную и волнительную дрожь, принуждавшую прикрыть глаза. — Ничто не способно сломить тебя, и никто… Отец ценил в тебе это качество, помнишь? Он видел в тебе одни только достоинства, только самое лучшее… Ты всегда была его любимицей: такая добрая, такая послушная, такая справедливая. Ты вызывала у всех восхищение, и я не стал исключением, ведь как раз-таки меня ты покорила более других. Сестра моя, ты сделала меня своим рабом… Я готов был пойти на что угодно, лишь бы заслужить твои внимание и любовь, — на этих словах губы Нуалы задрожали, и она попыталась отвести взгляд, но эльф только сильнее сжал ее подбородок, заставляя смотреть на себя.
— Меня печалит то, что я так никогда и не узнаю, за что ты так поступила со мной, за что предала того, кто когда-то любил тебя больше жизни, — принцесса глубоко вдохнула, сдерживая подступающие слезы: только что брат сам сказал ей о том, что более не любит ее, и от этого хотелось рыдать, однако она не могла, ведь Нуада до сих пор находился в непозволительной близости, не позволяя отступить, отойти, скрыться от его внимательного и изучающего взгляда, пробиравшего до дрожи.
Нуада же не понимал, как так вышло, что он начал изливать ей свою душу, как смог так скоро забыть, что перед ним стоит источник всех его безумий и бед. Принцесса была так близко: он ощущал ее дыхание на своей шее, касания женских одежд к своим, гладкость кожи под пальцами.
Это все казалось эльфу чем-то непередаваемым и прекрасным, и он едва смог пересилить безумное желание прижаться своими губами к столь манящим устам сестры, впиться в них страстным и обреченным поцелуем, заставив их обоих уже наконец переступить все существующие границы запретов, поддаться сладким и томительным чувствам.
Однако Нуада поспешил отступить от принцессы, отойдя на более приемлемое для этой встречи расстояние. Нуала же, потеряв ощущение тепла чужого тела, вздохнула, одновременно огорченно и облегченно, и опустила голову, пытаясь справиться с собственными чувствами и эмоциями, вызванными близостью брата.
— Я кое-что принес тебе. Своего рода, подарок… — стараясь сохранить спокойствие в голосе, произнес Нуада, двумя руками протягивая Нуале мраморную шкатулку и демонстративно открывая ее.
— Это украшение станет прекрасным дополнением для твоего восхитительного образа, — довольно произнес эльф, показывая принцессе шкатулку, в которой лежал золотой венец, напоминавший переплетенные стебли роз с искусственными шипами, на которых располагались прекрасные багровые цветки, инкрустированные гранатовыми камнями, переливающимися на солнце.
Венок был действительно изумителен, а потому Нуала восхищенно вздохнула, не скрывая благодарного взора своих удивительных янтарных глаз. Нуада, увидев этот взгляд, хотел было провести пальцами по волосам сестры, однако вовремя себя одернул: одно лишнее движение, и он уже не сможет более сдерживать себя от недостойных и неправильных желаний и возьмет Нуалу прямо здесь и сейчас, в день торжества, в священный для фейри праздник Звездного Света.
— Позволь мне… — сипло и слегка грубовато произнес эльф, желая надеть сестре на голову венец. Нуала едва заметно кивнула, однако взгляд ее остался напряженным и напуганным: она не знала и не понимала, чего можно ожидать от собственного брата, чье поведение было столь же противоречиво и непостоянно, как погода весной, меняющаяся изо дня в день.
Нуада аккуратно взял венец в руки, кладя шкатулку на постель, и медленно и плавно надел его на голову сестры, ощущая прикосновение шелковых белокурых волос к своей коже. Эльф немного отошел, обводя Нуалу довольным и восхищенным взглядом своих янтарных глаз, обрамленных темными пугающими тенями.
Фейри, видя реакцию брата, легко и смущенно улыбнулась одними лишь уголками губ, вызвав в сердце Нуады томительную и сладкую боль, что, словно огонь, охватила все тело, заставив его пылать, гореть изнутри, будто опаленному куску пергамента.
— Ты прекрасна, сестра моя, — взяв ладонь принцессы в свою и нежно и почти невесомо поцеловав ее, произнес Нуада, желая вновь, хоть и ненадолго, прикоснуться к самой дорогой и обожаемой эльфийке на свете.
Король только сейчас в полной мере смог понять, насколько же он скучал по своей сестре, насколько же пламя любви сильно и жестоко жгло его сердце каждый день их разлуки, заставляя страдать и мучиться. Нуада более не желал, чтобы Нуала томилась в тех ужасных и холодных комнатах, каждый день чувствуя себя одинокой и брошенной.
Эльф хотел, чтобы его сестра осталась с ним навсегда, навечно, чтобы она стала ему единственной супругой, королевой, которая бы делила вместе с ним власть и свободу. За всю жизнь у Нуады было всего два желания: освободить волшебных созданий, уничтожив людской род, тщеславный и жадный, и заполучить свою сестру, ту, которую он любил столь безумно и сильно, ту, что была с ним единым целым.
— Принц Акэл совсем скоро прибудет, и нам необходимо будет встретить его так, как подобает представителям королевской крови… — Нуада безмерно не желал уходить, покидать общество сестры, которая одним своим присутствием, взглядом заставляла его черное стальное сердце биться сильнее.
Однако эльф обязан был покинуть ее, чтобы помутившийся разум не сыграл с ним злую и жестокую шутку, которая могла стать для близнецов роковой.
— Я покину тебя, сестра, — не зная, что сказать, проговорил Нуада, чувствую, как бешено бьется его сердце, готовое, словно вольная птица, вырваться из груди, взлетев ввысь.
Когда Нуада уже хотел покинуть комнату принцессы, остановившись у двери, чтобы вновь посмотреть на любимую сестру, Нуала, очнувшись от собственных размышлений, растерянно и вместе с тем чувственно посмотрела на него, желая что-то сказать, но не находя подходящих и правильных слов.
— До встречи, брат мой, — только и смогла проговорить Нуала тихим и дрогнувшим голосом, не смея при этом смотреть в выразительные и пугающие глаза брата, который, секунды помедлив, вышел из покоев, тихо закрыв за собой дверь.
Когда же Нуада покинул комнату, фейри, громко выдохнув и прикрыв ладонью лицо, села на край кровати, чувствуя, как бешеным галопом скачет непослушное и необузданное сердце, заставляя свою обладательницу часто и глубоко дышать.
Нуала не могла понять, как могла столь короткая и незначительная встреча с братом так повлиять на нее, как могли несколько его предложений и жестов разыграть в ее душе настоящий каскад разных чувств и эмоций, приносивший и томительную боль, и волнительный и сладкий трепет.
Фейри хотелось плакать и смеяться одновременно, однако она лишь странно и мечтательно улыбалась, сдерживая ладонью готовый вырваться безумный смех. Впервые за всю свою жизнь Нуала чувствовала себя подобным образом, и это безмерно пугало ее, заставляя думать о том, что, возможно, ее настигло помешательство, однако она тут же отметала эти мысли, будучи уверенной в том, что безумство не настигает тех, кто уже им заражен.
А она была безумной, ведь зараза, поразившая и губившая ее брата, просто не могла не оставить следа в ее чистой и доброй душе. Нуала никогда, ни на мгновение, не забывала, что у них с Нуадой-одно тело на двоих, одни на двоих мысли и чувства, одна на двоих душа, и если поражен он, то и она погибла, и неважно, внутренне ли или внешне.
