Она произнесла эти несколько слов твёрдо и спокойно, вложив в них всё презрение и всю ненависть, которые питала к сидящему перед ней фашисту. Шошанна знала, что её ответ может повлечь за собой, однако отступать было поздно. Впрочем, она и не собиралась этого делать, не собиралась раболепствовать и унижаться перед штурмбаннфюрером Дитером Хельштромом. А потому девушка, выпрямившись в полный рост и расправив плечи, с вызовом и потаённой гордостью окинула взглядом немца.
— Что ты сделала? — первые секунды Хельштром молчал, словно не мог поверить, что еврейка сказала это взаправду. В его глазах на мгновения даже отразилась насмешка.
Однако насмешка тотчас исчезла, стоило только Хельштрому заметить гордый и уверенный взгляд Шошанны. Нет, она не блефовала и не шутила…
— Я сожгла его, — чеканя каждое слово, повторила свой ответ Дрейфус, одарив Хельштрома злорадной и презрительной улыбкой.
И только эти слова сорвались с её губ, как Хельштром, резко поднявшись с дивана, сделал несколько твёрдых, чеканных шагов по направлению к ней. Смелость и бесстрашие Шошанны испарились вмиг, стоило лишь немцу приблизиться к ней вплотную, с нескрываемой злостью и кипучей яростью посмотрев на неё сверху вниз. Однако Шошанна продолжала храбриться, не позволяя себе ни одной лишней эмоции, ни одного трусливого порыва.
Наконец тонкие губы Хельштрома скривились в презрительном и надменном оскале, и он, небрежно кинув бычок в сторону, выпустил клуб табачного дыма прямо ей в лицо.
— Какая же ты дрянь, — злобно выплюнул Хельштром и, не дав Шошанне и слова вставить против, ударил её наотмашь.
Шошанна ожидала чего-то подобного, однако удар, пришедшийся по щеке, оказался настолько звонким и сильным, что она едва устояла на ногах. Закрыв обеими ладонями горящую щёку, девушка, бросив на стоящего совсем близко немца уничижительный и испепеляющий взгляд, не думая ни секунды, плюнула ему в лицо, вынудив его поражённо отшатнуться.
Воспользовавшись дарованными ей секундами «форы», Шошанна бросилась в сторону входной двери, намереваясь выбежать из квартиры в одном лишь халате (если потребуется). Однако, не успела она даже коснуться медной ручки, как мужская ладонь резко и грубо схватила её за ворот халата, рванув на себя. В то же мгновение послышался треск ткани и выразительный вскрик Шошанны, преисполненный возмущения, гнева и страха.
— Ну уж нет! — яростно произнёс Хельштром, сковывая девушку в кольце своих рук, не обращая даже внимания ни на её ругательства, ни на явные и отчаянные попытки вырваться из его хватки. — Похоже, никто так и не научил тебя манерам, — прошипел на ухо девушки штурмбаннфюрер, кривя лицо от череды ударов, которые та наносила хаотично, целясь то в грудь, то в пах.
— Пусти меня, мерзкий фашист! Не смей ко мне прикасаться! — Шошанна отчаянно брыкалась, извивалась, царапалась, наивно полагая, что Хельштром отступится от своего… Не то чтобы она верила, что подобное вообще возможно, просто инстинкт самосохранения настойчиво твердил ей, что она обязана бороться.
— Я уже к тебе прикасаюсь, — с силой сжав Шошанну в кольце своих рук и обхватив её запястья ладонью, с нескрываемым самодовольством и торжеством победителя прошипел ей на ухо Дитер. И, словно в доказательство своих слов, провёл языком по шее девушки, от открытого участка плеча и до мочки уха, оставив горячий влажный след.
— И что ты мне сделаешь? — скривив тонкие губы в хищном и лукавом оскале, спросил Хельштром, заметив, как презрительно поморщилась Шошанна, стоило только его языку коснуться её кожи.
Шошанна продолжала сопротивляться, однако теперь делала это не так уверенно, в глубине души понимая, что её попытки не приведут ни к чему хорошему — только к боли и унижению. Хельштром же, словно почувствовав это, протянул к лицу девушки свободную ладонь и, с силой сжав острый подбородок, вынудил её посмотреть на него через плечо.
— Чтоб ты сдох! — с нескрываемой ненавистью выплюнула Шошанна, заметив, как губы Хельштрома скривились в насмешливой ухмылке: он знал, что победил.
— Не одна ты жаждешь моей смерти… Но, как видишь, я всё ещё живее всех живых, — проведя пальцем по губе Дрейфус, самодовольно, с издёвкой произнёс Хельштром и, не дожидаясь нового потока проклятий от дерзкой и наглой еврейки, впился ей в губы грубым и болезненным поцелуем, сразу же услышав недовольное и протестующее мычание.
Грубый и жёсткий поцелуй немца, насквозь пропитанный привкусом сигаретного дыма и крепкого алкоголя, казалось, отрезвил Шошанну, заставив её возобновить свои попытки выбраться из его «объятий». Когда же она поняла, что её действия не приносят ровным счётом никакого результата — только сильнее раззадоривают Хельштрома — то решила пойти на отчаянный шаг: она с силой, до крови, укусила его за губу.
В ту же секунду Хельштром оторвался от губ Шошанны и что есть силы толкнул её на диван. Больно ударившись подбородком о спинку, девушка приглушённо зашипела, даже не обращая внимания на громкую ругань и проклятия немца, который, грозно возвышаясь над ней, пытался вытереть пальцами стекающую по губе кровь.
— Какая же ты идиотка… — буквально кипя от злости, процедил сквозь зубы Хельштром, наваливаясь телом на Шошанну, припечатывая её грудью к спинке дивана, вынуждая предпринимать последние жалкие попытки выбраться.
Теперь уже Хельштром не тратил драгоценного времени на обуздание строптивой еврейки. Гнев и злость закипали в нём с новой силой, чуть ли не магмой растекаясь по жилам, а от напускной — равнодушной и спокойной — маски не осталось и следа. Как, впрочем, не осталось и следа от того Дитера Хельштрома, каким Шошанна привыкла его видеть. Сдержанным, холодным, всегда собранным и пугающе спокойным, напоминающим акулу, что, почуяв запах крови, бросается на несчастную жертву.
Сейчас Хельштром больше походил на голодного и яростного хищника: расширенные от возбуждения зрачки, пугающий блеск в глазах, учащённое и рваное дыхание, покрывший его лицо лихорадочный румянец и волосы, всегда идеально уложенные, теперь же растрепавшиеся, с небрежно торчавшими прядями.
Хельштром был не просто зол… Он был опасен. И Шошанна, в которой всё ещё сохранились остатки инстинкта самосохранения, наконец осознала, что такого, как Дитер Хельштром, дразнить не стоит. А потому, когда немец, плотно прижавшись к ней своим телом, принялся резкими и рваными движениями срывать с неё халат, она не стала противиться. Хотя всё внутри неё буквально кипело от злости, ненависти, отвращения и осознания собственного бессилия.
Дитер не церемонился с Шошанной, разгневанный её «дикарскими» повадками. Оскорблённая гордость, сплетясь с иступлённой похотью и свирепым гневом, вынуждали его проявлять грубость и резкость. Не особо заботясь о желаниях и ощущениях девушки, Хельштром небрежно сорвал с неё халат и бюстгальтер, оставив её практически полностью обнажённой.
Шошанна по-прежнему была повёрнута к нему спиной, однако Хельштрома сей факт, казалось, нисколько не смущал. Наоборот, придавал происходящему оттенки извращённой и дикой игры, в которой руководит и властвует первобытный инстинкт. Хельштром целовал Дрейфус так, как никто и никогда не целовал. Даже Марсель, с которым она делила постель не один раз…
Губы немца, на которых всё ещё остались кровавые разводы, настойчиво скользили по её шее, а язык оставлял влажный и горячий след на коже… Хельштром играл с Шошанной, оттягивая момент неизбежного, вынуждая думать, что он сменил гнев на милость. Однако, стоило только ей потерять бдительность хотя бы на доли секунды, как эсэсовец впивался ей в шею болезненным и долгим поцелуем, принимаясь покусывать и посасывать чувствительную и нежную кожу.
От столь контрастных ласк, одновременно грубых и страстных, Шошанна буквально разрывалась на части, одна из которых требовала продолжения этой извращённой любовной игры, другая же приказывала бороться до победного конца и не отдаваться проклятому фашисту. Но как бы ни был настойчив голос рассудка, подпитываемый испепеляющей ненавистью ко всем, носящим форму СС, девушка с каждой секундой всё более и более поддавалась влиянию Хельштрома. Вот только манили и привлекали её отнюдь не нежность и сладость прикосновений — их попросту не было — но грубость и резкость, что скользили на тонкой грани с болью…
