— Нет, мадемуазель Мимьё, я просто веду дружескую беседу, ожидая, когда принесут наш заказ, — дёрнув уголками губ в подобии улыбки, спокойно и даже добродушно произнёс Хельштром, потушив сигарету о донышко пепельницы, что стояла на столе.
— И чего вы хотите? — понимая, что штурмбаннфюрер не просто так поделился с ней столь «ценной» информацией, спросила Шошанна, бросая беглый взгляд в сторону идущего к их столику парнишки-официанта.
— Для начала я бы хотел, чтобы вы перестали смотреть на меня так, будто хотите выпустить мне в черепушку целую обойму патронов… — криво усмехнувшись, произнёс Дитер Хельштром, вынудив Дрейфус с силой сжать кулаки, растянув губы в притворно добродушной улыбке.
— Улыбайтесь чаще, так вам больше идёт, — проведя по девушке внимательным и несколько оценивающим взглядом, довольно заключил штурмбаннфюрер, убирая фуражку со стола и молча наблюдая за тем, как юноша ставит заказ на столик.
— Пожалуйста… — с напускной серьëзностью произнёс юноша и, секунду помедлив, ретировался в сторону кухни, вновь оставив штурмбаннфюрера наедине с его «жертвой».
— Попробуйте. Думаю, это будет не хуже того, что вы обычно едите, — с притворной любезностью проговорил Хельштром, отрезав от киша кусок и положив его в рот, прикрыв глаза от приятного вкуса. — Да, это вполне сносно, — добавил немец, опустив взгляд на тарелку.
«Чтоб ты этим же куском подавился, мерзкий фашист», — промелькнула в голове Шошанны предательская мысль, заставившая её спрятать от майора злорадную улыбку.
Шошанне казалось, что немец играет с ней, словно со зверьком, проверяя реакцию на его слова и действия. Безусловно, Дитеру Хельштрому нравилась эта изощрённая и бесчестная игра, вот только сама Дрейфус не разделяла подобного энтузиазма. Однако иных вариантов не оставалось — ей их даже не предлагали — а потому Шошанна против воли должна была идти на поводу у наглого фашиста, играя отведённую ей в этом дешёвом спектакле роль.
Нахмурившись и плотно стиснув зубы, Шошанна опустила взгляд на принесённый официантом киш и, секунды помедлив, отрезала от него кусок, не замечая даже сосредоточенного и заинтересованного взгляда серых глаз майора, пригвождённых к её фигуре.
— Чего вы хотите? — прожевав, повторила свой недавний вопрос Шошанна, подняв уверенный и строгий взгляд на штурмбаннфюрера и заметив, как в глазах его отразился опасный огонёк.
— Я предлагаю вам дружбу, — обнажив зубы в широком и довольном оскале, произнёс Хельштром, вынудив Шошанну с непритворным изумлением и негодованием посмотреть на него.
— Это невозможно, — не раздумывая ни секунды, безапелляционно ответила Шошанна, поражаясь тому, что подобная мысль вообще могла прийти в голову штурмбаннфюреру.
Он же, казалось, не считал своё предложение неправильным или же невозможным, словно и не понимал вовсе, насколько велика ненависть, которую Дрейфус питает ко всем, носящим немецкую форму.
— Почему же? — сделав глоток кофе и несильно поморщившись от горьковатого и насыщенного вкуса напитка, спросил Хельштром, состроив удивление на некрасивом лице.
— Хотя бы потому, что дружбы между зверем и человеком быть не может, — Шошанна жалела, что высказала свою мысль в подобной форме — слишком пафосной и громкой — однако отказываться от сказанного не желала.
Дитера же, казалось, ответ еврейки весьма позабавил: на секунды в его глазах вспыхнул непритворный интерес и даже толика уважения… Однако уже через мгновения они исчезли, и на место их пришли недовольство и злость. Уязвлённый ответом Шошанны, Хельштром несколько секунд молчал, обдумывая сказанное ею.
Когда же майор наконец поднял взгляд на Дрейфус, наклонившись совсем близко к её лицу, она непроизвольно задержала дыхание, напрягшись всем телом… Однако глаз не отвела — чтобы окрылённый собственной властью и безнаказанностью фашист даже не подумал, что смог увидеть в её глазах тень страха или же волнения.
— Не играйте с огнём, мадемуазель Мимьё… Даже у моего ангельского терпения есть предел, — пугающе спокойно, чуть ли не бесстрастно, произнёс Дитер Хельштром, смерив девушку продолжительным взглядом — пронзительным и цепким.
— Я играю с огнём уже несколько лет, штурмбаннфюрер, — приглушённо хмыкнув, твёрдо ответила Шошанна, заметив, как тонких губ немца коснулась кривая усмешка.
Казалось, девушка ни на секунду не задумалась о том, что сидящий напротив фашист может использовать эти слова против неё, превратив её защиту в собственное оружие. Впрочем, Дрейфус понимала, что этого не произойдёт…
Нет, он не станет. По крайней мере, до тех пор, пока Шошанна будет ему интересна… Будь иначе, он бы без малейшего промедления поспешил исполнить свой долг, всадив недостойной еврейке пулю между глаз.
Но раз она до сих пор жива, а исполнительный и преданный своему делу штурмбаннфюрер даже не торопится осуществлять свой долг, значит, на то есть причины. И причины эти, как догадалась Шошанна, кроются в ней самой. А если быть точнее, в том, что она может предложить майору…
— Мне пора идти, майор, я очень спешу, — враз осмелев, произнесла Шошанна, наблюдая за тем, как Дитер Хельштром удивлённо приподнимает бровь, отставляя в сторону тарелку.
— Что ж, если вы торопитесь, я довезу вас, — аккуратно проведя салфеткой по губам, проговорил штурмбаннфюрер, вынудив Шошанну сглотнуть подступивший к горлу ком.
— Я вас об этом не просила, — несколько резко ответила Дрейфус, которую одна лишь мысль о том, что придётся провести больше времени в обществе майора, вынуждала испытывать беспокойство и даже страх.
— Я настаиваю, мадемуазель, — словно и не заметив резкости в голосе девушки, спокойно и невозмутимо ответил Хельштром, растянув губы в сдержанной и приветливой улыбке, разительно отличающейся от той, которой он обычно «одаривал» своих собеседников.
Понимая, что выбора как такового Дитер Хельштром ей не давал — только ставил перед фактом — Шошанна, не произнося ни слова, встала из-за стола и, окинув недовольным взглядом фигуру немца, медленным шагом направилась в сторону дверей, внутренне уповая на то, что ей хватит сил до конца играть роль француженки Эммануэль Мимьё… Пусть даже штурмбаннфюрер уже догадался о том, что правдивого в её образе мало.
Уже усаживаясь на переднее сиденье дорогого чёрного автомобиля, Шошанна мимоходом подумала о том, что не желает и даже боится говорить штурмбаннфюреру, где живёт. В голове девушки тут же вспыхнула мысль о том, что немец может в дальнейшем воспользоваться этими сведениями… И в целях далеко не благородных.
Однако, когда немец, даже не спросив её адреса, свернул точно по направлению к небольшому дому, в котором она снимала маленькую квартирку, лже-Эммануэль поняла, что Хельштрому уже известно, где спрятано её «гнёздышко», а потому больше не было нужды в сохранении столь священной тайны.
Единственным же, что не оставляло Шошанну в покое, был вопрос о том, что ещё штурмбаннфюрер Дитер Хельштром знает о ней? И главное — как именно он захочет воспользоваться известной ему информацией?
Что же могла «предложить» ему Шошанна? Ничего — только себя. И думалось ей, что именно этого от неё хотел и сам Хельштром. Вот только мысль о том, чтобы принадлежать фашистской свинье, чуть ли не добровольно ложась под него, вызывала в душе Дрейфус отторжение и гнев, вынуждая едва ли не кричать от собственного бессилия.
Однако умирать Шошанна не хотела — ни сейчас, ни завтра, ни через неделю — а потому было необходимо понять, готова ли она ради сохранения жизни переступить через собственные убеждения.
Шошанна невольно сглотнула, бросив беглый настороженный взгляд в сторону штурмбаннфюрера, который, к её удивлению, больше не пытался с ней заговорить, внимательно и сосредоточенно смотря на дорогу. Глазами девушка пробежала по фигуре немца, на секунду подумав о том, что без его фирменной дьявольской ухмылки и высокомерного выражения лица он мог бы даже называться привлекательным.
Мысль эта, впрочем, вынудила Шошанну испытать приступ ненависти к самой себе. И она, дабы отвлечься от столь неправильных и недостойных размышлений, отвернулась в сторону окна, устремив безразличный и пустой взгляд на серые и унылые улицы.
