Не думая ни секунды, Дитер буквально вырвал из кобуры пистолет, направив дуло в сторону Цоллера. Грудь штурмбаннфюрера рвано и часто вздымалась, губы были сжаты в тонкую линию, на скулах играли желваки, а в глазах горели необузданные ярость и гнев. Нисколько не колеблясь, он нажал на курок, выстрелив прямо в затылок рядовому Цоллеру…
— Майор… — одними губами прошептала Шошанна, выбравшись из-под тела рядового и, бросив взволнованный взгляд в сторону проектора, дрожащими ладонями потянулась к пистолету, намереваясь выстрелить в Хельштрома, воспользовавшись его заминкой.
— Убери руку от пистолета, иначе я выстрелю, — приказал Хельштром и поднял свой Вальтер, в этот раз направив дуло в сторону Шошанны.
Понимая, что штурмбаннфюрер не шутит, Шошанна убрала руку от пистолета, сглотнув подступивший к горлу ком и напрягшись всем телом. Осознание собственной беспомощности вынуждало её из последних сил сдерживать подступающие слёзы, не отводя взгляда от лица Хельштрома, в глазах которого не отражалось ничего, кроме льда. Шошанна была почти уверена, что он выстрелит в неё, а потому сидела на полу, напрягшись всем телом, внутренне готовясь к скорой гибели. Однако штурмбаннфюрер не торопился расправляться с ней. Создавалось ощущение, что её убийство вовсе не входило в планы Хельштрома.
— Надо же… А я почти поверил, что ты ничего не задумала, — процедил сквозь зубы Хельштром, делая несколько шагов навстречу Шошанне. — Как часто вы носите с собой оружие, мадемуазель Мимьё? — скривив губы, поинтересовался немец, не отводя пристального взгляда от лица девушки.
— Это для самообороны, — облизнув сухие губы, соврала Шошанна, вновь бросив нетерпеливый и взволнованный взгляд через плечо.
— Какая глупая и неправдоподобная ложь, — поморщив нос, произнёс штурмбаннфюрер и, заметив брошенный в сторону проектора взгляд девушки, спросил: — Что ты задумала? Отвечай живо!
— Нам надо уходить, — понимая, что солгать не удастся, произнесла Шошанна и, заметив вопросительный взгляд штурмбаннфюрера, добавила: — Совсем скоро этот кинотеатр будет объят огнём, и если мы не покинем его, то тоже сгорим.
Услышав слова девушки, Хельштром поражённо замер на месте, неосознанно сильнее сжав ладонью рукоятку пистолета. Осознание того, что за всё время, проведённое с еврейкой, он так и не догадался об её плане, выбило его из колеи. И Хельштром наконец понял, насколько же слепым и наивным идиотом он стал за последнюю неделю. Лже-Эммануэль заставила штурмбаннфюрера потерять бдительность, превратила его в ослеплённого чувствами идиота.
— Ну ты и дрянь… — прошипел Хельштром и, сделав ещё один шаг, направил дуло пистолета прямо в лоб Шошанне, вынудив её судорожно сглотнуть, отведя взгляд в сторону.
— Бежим со мной… Дитер. Те, кто сидят в зале, уже обречены, но мы можем спастись, — используя последний метод, который у неё остался, произнесла Шошанна, пытаясь подобным образом выторговать свою жизнь и не позволить Хельштрому разрушить её планы.
— Я не предам Германию из-за какой-то еврейки! — чуть ли не прорычал Хельштром, едва сдерживаясь, чтобы не нажать на курок.
Хельштром нагло лгал, говоря это. И осознание собственной лжи вызывало в нём ярость. Ярость, подпитанную и взращенную таившимся в глубине души бессилием. Хельштром чётко знал, что ему надо сделать в этой ситуации, — прикончить наглую еврейку и броситься к собравшимся в зале, чтобы предупредить их об опасности, предотвратив тем самым гибель самых значимых людей Германии. Он знал, что от него требует данная Гитлеру присяга. Но выполнить этого не мог. Интересы собственные Хельштром поставил выше интересов Третьего рейха, а чувства, питаемые к лживой еврейке, поставил выше преданности собственной стране…
— Поздно, вы уже её предали, — расхрабрившись, уверенно и твёрдо произнесла Шошанна, в глубине души надеясь, что штурмбаннфюрер всё же не станет стрелять. — В тот самый момент, когда связались с еврейкой… А теперь вы предали Германию во второй раз, убив из-за этой самой еврейки героя СС.
Каждое слово, подобно хлёсткой пощёчине, ударяло Хельштрома, вынуждая его рвано и часто дышать, сжимая и разжимая ладонь на рукоятке пистолета. Каждое слово еврейки было правдой. И как бы ни хотел штурмбаннфюрер оспорить сказанное ею, назвав это чистой воды бредом, он не мог этого сделать. Потому что перед собой Хельштром был честен.
— Ведь ты и меня хотела сжечь с остальными… — неожиданно для Шошанны проговорил немец, вынудив её ещё сильнее напрячься всем телом, вперив в него поражённый и растерянный взгляд.
— Ты считала меня фашистской свиньёй, достойной лишь мучительной смерти. А теперь предлагаешь мне сбежать с тобой? — на этих словах Хельштром натянуто и неестественно усмехнулся, скривив рот. — Готова предать собственные убеждения ради фашистской свиньи? Или ты их предала ещё в тот момент, когда легла под эту фашистскую свинью?
— Мы оба изменили себе… — рефлекторно сглотнув, тихо, почти шёпотом, произнесла Шошанна, бросив взгляд в сторону проектора.
Совсем скоро должна была быть произнесена финальная речь, её речь, и Шошанна понимала, что если не покинет кинотеатр сейчас, то будет погребена под его завалами с десятками фашистов. И тогда финал этой картины получится воистину интересным, ведь, по злой иронии судьбы, мстительная героиня будет убита и погребена вместе со своими обидчиками.
— Сколько осталось? — заметив волнение Шошанны, спросил Хельштром бесцветным голосом, скользнув пустым взглядом по проектору.
— Меньше минуты… — поколебавшись лишь секунды, ответила Шошанна, теребя пальцами рукав платья.
— Прошу, Хельштром, идём со мной… Пока не поздно, — вновь взмолилась Дрейфус, поражённая осознанием того, что действительно хочет, чтобы штурмбаннфюрер спасся.
— Я покину кинотеатр, но не с тобой… А тебе лучше убираться, пока ещё есть шанс, — пугающе спокойным — почти безэмоциональным — тоном произнёс штурмбаннфюрер, опуская пистолет, кивком головы приказывая Шошанне удалиться прочь.
Однако Шошанна не торопилась. Сомневалась ли в честности Хельштрома или же не хотела оставлять его одного — не знал никто, даже она сама. Но что-то действительно держало её на месте, вынуждая смотреть на стоящего у двери немца, пытаясь отыскать на его лице подсказку, которая помогла бы ей понять его, прокусить скорлупу, под которой скрывалась истинная сущность Дитера Хельштрома.
Вчера Хельштром сказал ей, что в глубине души он ещё отвратительнее… Но теперь Шошанна могла с уверенностью сказать, что слова те были ложью. Штурмбаннфюрер открылся ей с совершенно иной стороны, о которой, казалось, не знал никто, даже он сам. И Шошанна в глубине души — в самой потаённой её части — даже жалела, что у них было так мало времени, чтобы узнать друг друга.
— Убирайся, пока я не передумал! — рявкнул Хельштром, пытаясь за показной злобой и притворной ненавистью скрыть, насколько тяжело ему далось решение отпустить её восвояси.
Быстро поднявшись на ноги, Шошанна хотела было выскочить из каморки и броситься в сторону выхода, однако что-то удержало её. Глубоко вздохнув и на секунду прикрыв глаза, она остановилась возле двери, через плечо посмотрев на чуть ссутулившуюся фигуру майора.
— Моё имя Шошанна… Шошанна Дрейфус, — сглотнув, произнесла девушка вместо «прощай», заметив, как вздрогнул Хельштром от её слов, как напрягся всем телом, бросив на неё нечитаемый взгляд.
— Надеюсь, когда-нибудь свидимся, Шошанна Дрейфус, — с печальной полуулыбкой произнёс штурмбаннфюрер, вызвав на губах девушки ответную улыбку, сдержанную, почти скупую.
Когда кинотеатр загорелся, ни Шошанны Дрейфус, ни Дитера Хельштрома в нём уже не было…
Спустя день чёрный автомобиль штурмбаннфюрера Дитера Хельштрома покинул пределы Франции, после чего его и след простыл. Что удивительно, Эммануэль Мимьë также покинула квартиру, которую снимала у мадам Жабо. Та потом ещё долго рассказывала всем своим соседкам и знакомым о внезапном отъезде квартирантки, что так «неожиданно» совпал с днём поджога кинотеатра «Le Gamaar».
