Позже местные говорили: женщина, принесшая с собой столько несчастий, пришла вечером, сразу после того, как закатилось солнечное око. Та женщина была черна, как ночная чаща, высока, словно тополь, и над ее головой каркал ворон, а огромный конь бил оземь тяжелыми копытами.

– Спрашиваешь, что в мире делается, госпожа хорошая, – протянул хозяин постоялого двора, прищелкнув языком. – Странные дела, госпожа хорошая, странные.

У Совьон не было достаточно денег, чтобы ее называли «госпожой», лишь пригоршня монет, оставшихся с черногородского похода. Но Бармо, хозяин постоялого двора, разговаривал с ней, пригибая голову в поклоне: Совьон сочла бы это учтивостью, если бы не подозрительный любопытный взгляд. Хотя, казалось бы, на каких только людей Бармо не насмотрелся в прошлом, – Совьон думала, что во времена, когда через Варов Вал проходили торговые пути с юга и запада, этот постоялый двор полнился странниками. Сейчас же купцов стало на порядок меньше из-за лиходеев на дорогах и ирменков с Рысова угорья. Последние и вовсе распоясались после того, как начали отдавать Сармату чужеземных красавиц, украденных у торговых караванов, – отныне змей благоволил ирменкам.

– Отчего же странные, хозяин? – Совьон по привычке запустила пальцы в волосы, еще влажные после мытья. Тяжелые пряди оставляли подтеки на выполосканной, высушенной над огнем рубахе, благо в комнате, которую выделили Совьон, был очаг. – Нехорошие вести с юга?

Бармо, жилистый и рыже-русый, склонил голову ниже. По его безбородому лицу растеклась слащавая, ничего не значащая улыбка.

– Вчера к нам прибыл купец, хорошая госпожа, чей отряд вез бисер и специи от самой Пустоши. Купец сидел на твоем месте и твердил, что, кажется, Сармат-дракон совсем забыл о южных княжествах после того, как спалил Гурат-град.

Совьон не знала о произошедшем в Гурат-граде, вести не долетали до каравана. Пришлось расспрашивать, и хозяин охотно рассказал.

– Сейчас там мирно, хорошая госпожа, – добавил Бармо и поставил перед гостьей плетеную корзину с хлебом. – Странные вести идут с севера.

– Вот как? Расскажи.

– Охотно, – мурлыкнул хозяин, садясь напротив. – Только ты все равно мне не поверишь.

Совьон разломила кусок хлеба, а Бармо, положив локоть на столешницу, сказал:

– Несколько седмиц назад в Варов Вал приехал человек. Сразу видно, что воин. Но этим нас не удивить – приграничная крепость, госпожа хорошая, здесь, считай, и живут одни дружинники с семьями. Человек говорил с нашим посадником с глазу на глаз, но слухи все равно просочились. Многое ли скроешь от проворных слуг?

Бармо подался вперед, и от его дыхания дрогнуло пламя свечи.

– То были слухи о драконе, хорошая госпожа.

– Удивительное дело, – хмыкнула Совьон. – Южный купец тоже…

– О нет. – Хозяин выпрямился и взглянул и серьезно, и лукаво – О другом драконе. Огромном, как гора, и белом, точно снежное полотно.

– По свету бродят сотни сказочников. Зачем принимать их слова за чистую монету?

– Ты права, хорошая госпожа. Только редкий сказочник – доверенное лицо Хортима Горбовича, изгнанника из рода гуратских князей. К нашему посаднику пришел Латы, его друг и соратник. Он поведал, что бледный дракон служит Хортиму Горбовичу.

– Это все сплетни, – разочарованно протянула Совьон, запив хлеб вином. – Случайный странник мог назваться кем угодно. Хоть самим Горбовичем, хоть Сарматом-змеем.

– Верно, – согласился Бармо во второй раз. – Но шило в мешке не утаишь. Городище у нас небольшое, а господские слуги болтливы. Тот, кто назвал себя Латы, на ночь оставил у нашего посадника нечто, завернутое в тряпье. Этой же ночью посадник собрал у себя личную дружину – и увиденное настолько поразило старого Хайно, бравого вояку, что тот, воротившись под утро, напился прямо на глазах своей кухарки.

– И он, конечно, поведал кухарке обо всем. А кухарка растрепала другим.

– Смеешься, хорошая госпожа, – нарочито обиженно причмокнул Бармо. – Что ж, смейся, а я все равно закончу. Да, так оно и было, и слухов нынче пруд пруди. Догадываешься, что завернули в тряпье?

– Откуда бы.

Совьон положила в рот размятый хлебный мякиш. Вот оно как! Хотела узнать вести, а получила домыслы и сплетни. Скучающим взглядом она обвела зал постоялого двора: уютно потрескивающий очаг, добротные круглые столы и бочки вместо лавок. Горящие восковые свечи, пучок сухого можжевельника на дверце, ведущей на кухню: там хозяйка готовила гостье поздний ужин. Кроме Совьон, посетителей не было – если не считать косматого пьяницу, сопевшего в углу.

– Коготь, – тем временем пояснил Бармо. – Гнутый коготь, тяжелый, как чугунный шар, в аршин длиной.

– Прямо-таки в аршин.

Бармо развел руками. Дескать, народ брешет.

– Похоже, не впечатлили тебя мои истории, хорошая госпожа. – Хозяин сделал вид, что огорчился. – А ты о себе расскажи. Откуда едешь и куда?

Это в Черногороде, при князе Мариличе и его лучших воинах Совьон могла гордо хранить свои тайны, скупясь на ложь. В маленьких поселениях она была лишь чужачкой с синим полумесяцем на скуле, женщиной в мужском наряде. А в маленьких поселениях не любили неразговорчивых незнакомцев – мало ли какой душегуб. Пока Совьон назвала лишь свое имя (вернее, не свое, а второе, не двойное). Если она хотела получить хороший прием и остаться в Варовом Вале на несколько дней, ей следовало открыть большее.

Или соврать.

– Я еду из Кравца к Поясной гряде, хозяин. Вызволять своего мужа, проданного на самоцветные рудники.

– Ты проделала долгий путь, – кивнул Бармо. – Но ничего, от нас до Поясной гряды рукой подать.

А сам, поди, думал, где хорошая госпожа везла богатства, способные выкупить муженька. Совьон догадывалась: Бармо решил, будто она собирается продать коня – а Жених и вправду был лют и силен настолько, что за него не пожалели бы любого золота.

Дрогнул пучок можжевельника, и распахнулась дверь в кухню. На пороге появилась жена Бармо – миловидная, с крутыми бедрами и пшеничными волосами, заплетенными в прическу-корзинку. В одной руке женщина держала блюдо с жареным мясом, от которого шел полупрозрачный пар, в другой – плошку с томлеными овощами.

– Ах ты, прохвост! – сказала она звонко. – Наскучил гостье со своей болтовней.

Шаг у хозяйки был мерный, гулкий. И ужин она поставила на стол с ощутимым стуком.

– Кушай, славная госпожа!

Шум разбудил косматого пьяницу. Мужчина был красноносый, с нечесаной седой бородой; он сонно зашевелился в углу. Стоило Совьон поблагодарить хозяйку, как пьяница дернулся, будто его ожег звук ее голоса.

– Эй, дружище! – присвистнул Бармо, поднимаясь. – Сегодня ты что-то рано проснулся.

Совьон обернулась: старик встал на нетвердые ноги и, покачиваясь, сделал несколько шагов. Он распахнул глаза, светло-серые, в венчике лопнувших сосудов.

– Ты чего, дружище?

Пьяница разинул рот, нетрезво выпучившись на Совьон.

– Ве-едьма, – сипло вытянул он, показывая узловатым пальцем. – Ведьма!

– Замолчи, Анги! – грозно выкрикнула хозяйка, поправляя передник. – Надрался, так веди себя пристойно. А то велю Бармо дать тебе по зубам!

Но Анги уже растерял весь свой пыл и, захрапев, стек на пол. Бармо, оттолкнувшись от стола, подхватил его под мышки и усадил на бочку у стены.

– Ай-яй-я, как дурно вышло, – запричитала хозяйка. – Ты только не обижайся, славная госпожа. Анги – знатный пьяница. Он как увидит женщину, хоть чем-то отличающуюся от других в Варовом Вале, так сразу ведьмой кличет. Вот у Дагрима, одного из наших дозорных, есть рабынечка – желтая, словно масло, худенькая, с глазами как щелочки. Так Анги, впервые ее встретив, заголосил, будто умалишенный. Кричал, что повесить ее надо, бедную рабынечку…

Лицо Совьон не дрогнуло.

– Пускай.

– Верно, – разулыбалась хозяйка. – Кушай, славная госпожа. Хорошо, что ты не обиделась. А то надо ж, в моем доме – и кликать ведьмой честную гостью!..