— Не обижай Лавандочку, иначе придётся обидеть тебя, — он грозно смотрит на Юнги, как будто читает его кровожадные мысли. Но через пару секунд предвкушающе улыбается.

От его улыбки льдинки застывают в животе. Юнги сглатывает. И снова дёргает руку. Какой там. Его, двадцатишестилетнего директора отдела рекламы (самого молодого, между прочим, из начальников), волокут по ступеням — лифт естественно не работает — как козлика на верёвочке. Почему? Где он однажды прокололся? И почему сейчас наступает на те же грабли?

Наконец, они останавливаются у двери, из-под которой гремит музыка. Неразборчивая настолько же, насколько и громкая. Тэхён распахивает её без стука, и к децибелам модной песни добавляется шум весёлой компании. Юнги стопорится на пороге. В смысле? Ну уж нет. Этого ещё не хватало. Никаких гоп-тусовок на сегодня в его ежедневнике нет. Как и всегда.

На него снова оглядываются.

— Чё встал? Пошли, пошли. Посидим чутка, а потом перетрём твоё дело.

— А мы можем его без «посидим чутка» перетереть? — недовольно спрашивает Юнги. Жизнь с каждой минутой в компании мелкого хулигана становится всё интереснее и интереснее. Настроение всё заёбанее и заёбанее. А словарный запас всё обширнее и обширнее.

Тэхён не разуваясь, тащит его вглубь халупы.

— Да чё ты ломаешься, мы же недолго. Хата друга моего, все свои. Купленное выпьем, и я весь твой. Пиджачок и туфли не снимай, сумку тоже держи при себе. Можешь не досчитаться на выходе, — подмигивает он дерзко и стягивает со лба Юнги авиаторы. Вешает себе за дужку на футболку.

Силы не равны, явно, как бы не качался Юнги по вечерам. А моральных у него так вообще на донышке. Его упорно затягивают в коридор с облезлыми обоями, с затертым обувью полом и потолком с голыми лампочками. Господи, думает он. Пусть этот вечер быстрее закончится. И поддаётся чужому усилию.

— Вот так, аджосси… — хмыкает гопник. — Когда-то же надо начинать тусить? Даже в твои седые годы пойти в отрыв — не стыдно.

Юнги хмуро стреляет глазами. Держится, чтобы не убить. Если пришьёт одного говнюка, его посадят и он не закончит проект. А деньги уже вложены — в аванс за машину. Поэтому терпит. Молчит. Грозится всем своим видом.

Так, сцепляясь друг за друга взглядами, они добираются до комнаты.

Там пахнет разлитым алкоголем. По воздуху плавают ошмётки сигаретного дыма. И сама комната — такая же потертая, грязная, захламленная мебелью с мусорки. Продавленный диван лет тридцать назад видал свои лучшие дни, а журнальный столик не вытирали столько же. На нём разложена незамысловатая закусь и стоят рядами бутылки.

— Это со мной, — кратко высказывается Тэхён и трясёт пакетом с бутылками. Юнги закатывает глаза. Двоечник, точно. То ли пиво с ним, то ли какой-то мужик.

Их приветствуют шумно, но невнятно. Компания собралась большая и уже тёплая. А какая разномастная. Юнги сразу подмечает парнишку, сидящего с испуганно выпрямленной спиной в замшелом кресле. Прилизанная на бок причёска, огромные лупы — очки, футболка, заправленная в аккуратные брючки. И при этом большая, развитая фигура, длиннющие ноги, неудобно спрятанные под сиденье. Над ним на подлокотнике кресла сидит — коршуном нависает — колоритный персонаж, не хуже Тэхёна. Накаченный бугай — одежда из одной на двоих помойки, фиолетовые, спрятанные в неаккуратный хвостик кудри. Татуированный до плеча рукав. Тот, облизываясь, пушит пальцами скромный зачёс, а ученик таращит красивые даже через толстые стекла глаза и незаметно пытается увильнуть.

— Это Чонгук, мой друг, — тёплый выдох касается уха Юнги, и его передёргивает. Тэхён слишком близко, прижимается со спины. — А это его новая пассия, Намджун — лучший ученик их школы. Чонгуки привёл его знакомиться. Правда же, они идеальная пара? Прям как мы с тобой.

У Юнги в груди зарождается мужская солидарность с этим малолетним неудачником. Хотя подождите? Он и про себя так думает? Ну уж нет — старательно давит в себе её. Неудачники отдельно, рекламные директоры отдельно.

— А лучший ученик школы в курсе, что у него такой чудесный парень? — с сарказмом интересуется он, пытаясь плечом оттолкнуть тяжелое тело.

Попытки отпихнуться — безуспешны. Ему отвечают бархатным фырком по шее, гораздо ниже уха:

— Конечно нет. Но разве вас, приличных сладких зайчиков, кто-то спрашивает?

Юнги, наконец, вспоминает, что избавиться от внимания за спиной можно и шагнув вперёд.

— Послушай, — сурово начинает он, повернувшись к наглому хулигану. — Ты, это, давай прекращай, игрища дебильные свои. Ещё один намёк, и я сваливаю отсюда. Найду кого-то ещё!

В этот момент неожиданно замолкает музыка. Гневный спич Юнги получается громким и слегка высокомерным. На него смотрят все — даже странная парочка из кресла. Юнги неожиданно совестится, тем более мордаха Тэхёна обиженно вытягивается, а нижняя губа начинает дрожать. Артист, как есть артист, пользуется случаем и всеобщим вниманием.

— Не надо никого искать, хён, — говорит он, скотина, дрожащим голосом. — Я люблю только тебя. Мне не нужны твои деньги, просто поесть хотел. Не бросай меня. Сделаю, всё как ты скажешь.

Проснувшаяся совесть тут же засыпает. Да какой засыпает, она сгорает нахрен в пламени гнева. Юнги хватает ртом воздух, не подбирая слов, а вокруг сгущается атмосфера. Бубнёж становится громким, а взгляды — обвиняющими. Гопота возмущённо шумит, некоторые порываются встать. Ой да ладно. За Тэхёна и двор стреляем в упор, или как там, — рычит про себя Юнги, а главный участник драмы шмыгает носом, трёт его кулаком и исподтишка гадко улыбается.

— Сволочь малолетняя, — говорит ему одними губами Юнги, а тот протягивает открытую пивную бутылку, дрожащей, мать его, рукой.

— Выпей со мной, любимый. Останься. И я сделаю всё, как ты хочешь.

***

Открытое пиво стоит на журнальном столике без дела. Юнги в жизни не притронется ни к нему, ни к орешкам, рассыпанным по грязной столешнице. Спасибо, проблемы с желудком в разгар проекта ему ни к чему.

— Слышь, я возьму, чё зазря выветривается.

Хозяйственный сосед мигом ориентируется, толкает его под локоть. Юнги, не глядя, кивает. Не жалко. И денег потраченных тоже. Деньги — ресурс восстанавливающийся, в отличие от времени. Именно оно сейчас утекает сквозь пальцы, пока он торчит в дряхлой халупе, пася свою цель.

Под задницей у него колченогая табуретка из кухни, и он сидит на самом её краю, вытянувшись в струнку. Чувствует себя курицей на насесте — чуть шевельнется и теряет равновесие. В пиджаке жарко. От сигаретного дыма и музыки болит голова.

Бесит всё.

Почему он не дома? Наслаждался бы холодным имбирным чаем и чистой прохладой кондиционера. Вместо этого балансирует жопой на грязном стуле, стережет свою сумку и смотрит напротив, на диван, где какая-то густо раскрашенная девица ёрзает на коленях Ким Тэхёна. И неизвестно ещё, что бесит больше, обстановка, девица или взгляд гопника, неизменно прикованный к Юнги. Тот так показательно наслаждается. Эмоции на лице — живые, откровенные. Призывает собой любоваться, смотри, мол, какой я. Двигает бёдрами в унисон, совершенно не стесняясь людей рядом. Пылающая похотью головёшка, целый, мать его, факел, фонящий на километр доступным удовольствием.

Юнги таким пронять сложно. Но, какого хрена так сердце колотится?

Он хмурится, пытается сердечную мышцу приструнить, но взгляд не отводит. Ничего парнишку не портит. Ни старая одежда, ни пиво в руке, ни развязное поведение. Дичайшая эстетика — этот красивый человек, их будущая рекламная обложка, и нечего об этом думать больше положенного.

— Хочешь? Ко мне на колени? Могу так же покатать, — громко, с наглой усмешкой говорит Тэхён, а деваха, по пьяни не сообразив, что вопрос не к ней, принимается кататься ещё усерднее.

Пошлый свист и одобрительные смешки несутся над столом. Юнги раздражённо поджимает губы.

— Закончил? Могу теперь с тобой поговорить? — спрашивает он. Но голос-то севший. Сиплый. Он откашливается с независимым видом — поперхнулся, мол, и тащит со стола орех. Но до рта не доносит. Вот пиво бы сейчас не помешало, его хотя бы в руках можно держать.