А потом Хосок попятился, выпутался из рук. Красные его щеки рдели малиновым румянцем. Он открыл рот, попытался что-то сказать. Но в итоге, развернулся и ушёл из кухни.

Чонгук проводил его тяжёлым взглядом.

Приплыли.

***

Неудивительно, весь вечер Чонгук не сводил с хёна глаз.

— Ну же, посмотри на меня, — шептал он себе под нос, спрятавшись в темном углу комнаты. — Посмотри на меня, я тебе обещаю, что в этот раз будет все по-другому. Только прости, дай мне шанс, полшанса, и я все исправлю и больше тебя не обижу.

Ответные взгляды не читались — в прищуренных непроницаемых глазах невозможно было прочесть никакого ответа. Хоть иди и выясняй словесно.

Чонгук неожиданно выпрямился, сраженный простой мыслью. А почему, собственно, он решил, что каяться поздно? Он давно задолжал разговор. Расскажет сейчас, как он горел, полыхал по хёну. Как давно дышал, жил им. Что это эгоизм, алкоголь, детская обида на невнимание толкнули его совершить мерзкий, необдуманный поступок. Извинится, в конце концов, а дальше пусть Хосок решает, как с ним поступить — послать или простить. Чонгук за время распри повзрослел и поумнел, ему теперь не стыдно идти сдаваться.

Когда все разошлись по комнатам, Чонгук постучал в дверь рэп-хёна. Хосок появился на пороге. Пушистые волосы мягко очерчивали строгое мальчишеское лицо. Тонкие ключицы манили в вырезе майки. Изящные руки были сложены на груди, и длинные, нервные пальцы без колец обхватывали предплечья. Черно-белые спортивные шорты облегали бедра, и ноги хёна в них такие божественные. Загорелые, точеные — гладкие икры, узкие ступни. Чонгук забыл, что хотел сказать. Дыхание рвало легкие, взгляд кружился по чужому телу в попытках охватить, рассмотреть, запомнить так близко оказавшуюся красоту.

— Чонгуки, — низким, хриплым голосом позвал Хосок, и растерявшийся Чонгук поднял взгляд. — Зачем пришел?

Ладони свело в кулаки от желания схватить близкое, родное. Соберись, застонал про себя Чонгук. Его еще не простили, а он на пороге готов завалить и сладко опробовать вредного парня.

— Хён, впустишь?

Хоби молча отошёл от двери, пропуская.

А Чонгуку так плохо. Как легко было косячить, и как сложно признаться в собственной дурости, признать ошибку и просить прощение. Это как вывернуть душу наизнанку и отдать под микроскоп, на исследование, анализ и обработку результатов. Но нереально красивый, грациозный хён того стоил и Чонгук решился:

— Мне нет прощения. Я такой эгоистичный мудак. Дня не проходит, чтобы я не вспомнил о своем поступке.

Он прикусил губу и отвёл глаза. В них кипели позорные слёзы. Собственный голос наждачкой прошёлся по нервам.

— Зачем ты так поступил? — спросил Хосок, медленно растирая предплечья. — Это было мерзко, проснуться так…

— У меня нет объяснения. Даже алкоголь не служит оправданием. Я зашёл, увидел и… Прости… — Чонгук повесил тяжёлую голову.

Хён промолчал. Отчаяние затопило Чонгука по макушку. Он прошёл ближе, встал напротив. Протянул руку и обхватил поверх узкую ладонь хёна.

— Прошу, не отталкивай меня. Ты — всё для меня. Мой мир сосредоточен на тебе. Ты улыбнулся и, солнце небо осветило. Посмотрел на меня, и в груди запекло. Прости меня. Обещаю, что больше тебя не обижу…

Комната сжалась до размера воздушного шарика. Минимум воздуха. Цвета и звуки, как из-под толщи воды. Чонгук дрожал, ожидая вердикта.

— Гуки… — нежная прохладная ладонь легла на его горящую щеку. Пальцы невесомо огладили бровь, твердую скулу, мазнули по краю губ. — Ты такой дурак. Посмотри на меня… И поцелуй… Ну же…

Чонгука вынесло от той самой лукавой улыбки, цветущей на вишневых губах хёна.

Младший поймал ее губами, сцеловал, забрал себе. Принялся ласкать языком сладкий рот. Руки запутались в кудрявых волосах, потянули пушистые пряди, обнажая мягкую шею и тонкие ключицы. Как вкусно их исследовать, как давно хотелось. Собирать с них вкус, запах, чувствовать губами рваные стоны, прокатывающиеся по нежному горлу.

— Твои стоны снятся мне каждую ночь. Что ты творишь со мной, хён…

Тот улыбнулся и снова подставил губы. Кто-то, действительно, повзрослел.

Хосок дождался.

========== Бонус ==========

Комментарий к Бонус

Обещанный бонус на 900 оценок. Первоначально был опубликован в группе:

https://vk.com/rtk_dnp

*Слово “стенал” не надо исправлять. Моя ПБ дымится. Стенать — издавать стоны, плакать, горько плакать, ронять слезы, захлебываться слезами, заливаться слезами, обливаться слезами, кричать, выть, стонать.

Чон Хосок — безжалостный. Этот нежный хён — милашка и хохотун — самое жестокое существо на свете. Выключайте бомбочки и видео с концертов, всё обман и провокация, каждая улыбка и каждый ласковый взгляд в камеру.

Чонгук всегда это знал. Имел несчастье испытать на собственной шкуре, и почему-то думал, что, заслужив прощение через страдания и муки совести, растопит холодное сердце.

Нет.

Чон Хосок сверкал, зазывно улыбался, дразнил Чонгука объятьями при всех и вкусными поцелуями без свидетелей. И не давался. Не давал. Всё равно не давал доступ к телу. Почему так? Хосок его испытывал? Наказывал? Проверял, научился ли Чонгук держать руки при себе, а член за ширинкой?

Что ж, Чонгук заслужил недоверие и молчаливые упреки. И он терпел, изнывал. В конце концов, на кону было нечто большее, чем просто симпатия. Чонгук был умопомрачительно влюблён, сражён наповал первой своей любовью и имел силы себе в этом признаться.

Как это было больно. Усмирять свою жадную нетерпеливую натуру, держать Хосока в руках, его гибкое гладкое тело. Он зажимал его в тёмных углах общежития, ловил языком сердечко рта, толкался упруго им внутрь и отпускал, стоило тому заполошно хлопнуть Чонгука по плечу. Это было правильно, но страсть и желание рвали жилы, скручивались, тяжелели в груди. Чонгук сходил с ума, но отступался. Безропотно выпускал талию, отрывал с мясом каждую руку и делал шаг назад.

Хосок внимательно смотрел, шептал опухшими вишнёвыми губами «хороший мальчик». И уходил.

Но сегодня всё было по-другому. Сегодня, после концерта Хосок сам ухватился за Чонгука, задержал, делая вид, что завязывает шнурки и ему жизненно необходима подмога. Чонгук видел — его пальцы мелко дрожали, то ли от усталости, то ли от острого чувства поделённого на двоих преступления, пока остальные шли мимо, в сторону гримёрок. Они столкнулись в каком-то пыльном закутке, разгорячённые и потные. Хосок толкнул его к стене, прижал собою. Тени гуляли по его лицу. Он прильнул к губам, влажно выдохнул, зацепился за плечи. Поцелуй, короткий и жадный, ужалил Чонгука. Руки сами скользнули под бёдра, Чонгук стиснул в пальцах ткань джинс. Хосок казался лёгким, но это снова обман — подтянутое тело тяжело осело в руках, когда Чонгук вскинул его на себя и, в свою очередь, вбил в стену.

— Хён… — гортанно застонал он. — Сожру…

Хосок судорожно вздрогнул на его слова. Его голова была откинута, и снова аккуратный кадык — ходил вверх-вниз под гладкой смуглой кожей. Привлекал горячечное внимание. Чонгук с низким рыком его куснул. Идеальный, блядь, Чон Хосок, а Чонгук просто ангел, раз до сих пор не втрахивает его в стену на весу.

Хосок словно услышал его мысли. Стукнул по плечу и прошептал на ухо:

— Вечером… ах, мать твою… приходи вечером…

Чонгук с трудом его отпустил. И долго держал за руку. А потом тот кивнул, выровнял сбитое дыхание и ушёл. И Чонгук почему-то поверил, что сегодня всё, наконец, случится.

И оказался прав. В гостинице, после концерта, они решили затусить в номере Намджуна. Но Хосок не стал долго засиживаться, буквально через полчаса распрощался. На пороге он бросил откровенно пламенный взгляд на Чонгука. В животе плеснуло кипятком, лизнуло кожу влажным жаром. Да-а… Это было оно, приглашение, невозможно было ошибиться. Хосок не передумал, и эта мысль толкнула за край.

Чонгук еле выждал положенное и направился за хёном. Стоило только поднять руку, чтобы постучать в гостиничный номер, как дверь распахнулась. Его за футболку затащили внутрь.