Каждый раз в голове срабатывал один и тот же кровожадный алгоритм: «Уничтожить соперника». Ссоры то и дело вспыхивали между участниками, и нередко их зачинщиком был сам Чонгук, за что огребал и от Хосока, и от Намджуна. Уже менеджеры поглядывали с подозрением на их тёрки, а значит скоро информация дойдёт до самых верхов Бигхита. Удивительно, что никто не догадывался о причинах взрывного настроя Чонгука. А может, и догадывались, но все помалкивали, ему сложно было рассуждать, когда дело касалось Хосока.
Он сам устал, но ревность не вникала в доводы рассудка — Хоби-хён был только его, Чонгука, и никто не смел его трогать. Это его укус цвел на смуглой коже, его руки гладили сильное тело, его член нырял в приветливо распахнутый рот. Никто не должен быть рядом. Никто.
Он запустил пальцы в чистые, но еще не уложенные волосы, попытался выдохнуть и успокоиться, но развязный смех неожиданно перетёк в такие же развязные стоны, и у Чонгука лопнуло терпение. Сейчас огребут оба, и положить, кто и что подумает. Набычившись, он взял разгон, промчался мимо нуны с камерой, почти дошёл до сладкой парочки, но его опередила девушка из стаффа. Она незаметно появилась из-за их спин, дёрнула Хосока за рукав, привлекая внимание.
— Сейчас смажешь макияж, и все увидят засосы на шее. И мне огромных трудов стоило замазать укус на кадыке. Не порть работу, — негромко высказалась она.
Чимин хохотнул и провёл пальцем Хосоку по шее, а тот поднял мутные глаза на Чонгука. Странная улыбка расцветила его лицо. Нежная, грустная, напоминающая последние дни августа, что прощаются с летом. Когда тепло, извинившись, уступает место холодному дыханию осени. Улыбка-извинение, улыбка-прощание, улыбка «дальше ты сам по себе».
Стены подступили и завертелись вокруг смазанным калейдоскопом, в груди сжалось и усохло замолчавшее сердце. Чонгук опустил голову, взглянул на дрожащие руки. А потом развернулся и вышел из комнаты.
***
— Кажется, у тебя появилась девчонка? — поинтересовался тем же вечером Чимин у Хосока. — Горячая особа…
— Это… Это… Мы просто… — попытался объяснить тот и не смог подобрать слов. В итоге просто отложил в сторону палочки для еды и с извиняющимся видом потер горящую засосами шею. На Чонгука, замершего над тарелкой, он не взглянул.
— Будь осторожен, хён. Дойдёт до руководства, все отхватим, — прогудел Намджун и протер губы салфеткой. Он, в отличии от Хосока, то и дело поглядывал на Чонгука, но тот сидел молча, разглядывал кимчи в тарелке и как никогда был похож на воспитанного макне.
О чём говорить. Хён его уничтожил. Поднял на небеса и уронил оттуда с улыбкой и извиняющимся видом. Лицемерно изводил, дразнил, а потом опрокинул на обе лопатки — не встать, не постучать ладонью об пол — напрочь вышибло дух.
Знатный нокаут.
— Ой, не нагоняй панику RM-хён, — махнул рукой Чимин, продолжая неприятный разговор. — Вон, Чонгук умудрился влюбиться в кого-то безответно, достал всех своими гормонами. От него проблем куда больше, чем от Хоби-хёна, втихую решающего свои дела. Сделай он так же, все бы выдохнули. Разница налицо. Так вот, я за полноценную половую жизнь, чтобы вы знали.
Смешки разнеслись над столом, и среди них Чонгук услышал болезненно знакомые, резкие. Отчаяние захлестнуло, вспенилось над головой, накрыло грязной шапкой. Он почувствовал, как тонет в бурном море безысходности.
— Спасибо, хён, за совет, — разжал холодные губы Чонгук. — Пожалуй, я им воспользуюсь. А любовь… — вскинул он больные глаза на Хосока, с независимым видом разминающего в руках хлебную палочку. — Нахрен любовь, она только толкает людей на дурацкие поступки. Я ей больше не поддамся.
***
— Хм-м… Привет, Чонгуки… Пришел? Будешь есть?
Чонгук поднял голову от порога. Хоби-хён стоял в дверях кухни, опоясанный фартуком. Дыхалка дала сбой — фартук был весьма легкомысленный, с оборками и розовыми лямками. Не иначе подарок очередной весёлой поклонницы. Узкая талия в нём так и манила обхватить её руками, жадно сжать. Голые стройные ноги пошлым фетишем торчали из-под фартучного подола. Хосок не его, он чей-то ещё, но Чонгука как привязанного потащило на кухню.
В последнее время в общежитии творилось что-то странное. Хён удивлял.
Где тот Хосок который растворялся на просторах дома, стоило Чонгуку появиться в пределах видимости? Который чересчур громко веселился, плотно окружая себя остальными мемберами, лишая, тем самым, шанса приблизиться к себе?
После грохота пушек, выигранных и проигранных сражений, после разгрома Чонгука и безоговорочной над ним победы гадский Чон Хосок полностью поменял тактику и стратегию боя. И начал улыбаться всем и каждому. И иногда Чонгуку.
Нежный, сладкий рот, родинка на верхней губе. Томный взгляд красивых глаз скрывал миллион секретов, но обещал поведать самый пошлый, самый чувственный секрет. Ему. Чонгуку.
Он был готов убивать за этот взгляд, за каждую улыбку, посланную не ему.
Чего добивался Хоби? Он перестал язвить и огрызаться. Улыбки, коротящие мозг, снились Чонгуку в мокрых, позорных снах. Шуге, Намджуну, Чимину — миллион улыбок. Кому-то ещё, неизвестному, наверное, миллиард. Чонгуку одну. Но какую. Пряные губы изгибались озорно, ярко. Ямочки цвели на смуглых щеках, тонкий, острый нос смешно морщинился. Коварный взгляд темных глаз прибивал сверху бетонной сваей.
Будь Чонгук немного опытнее, он бы сказал, что вызывающие ревность улыбки — из разряда дающих жалкую, маленькую, но надежду. Что, несмотря на наладившуюся личную жизнь, Хосок что-то хотел от Чонгука. Но он варился в собственной ревности, в сомнениях и думал, что тот уплыл из рук.
Пропала бы ещё его безответная любовь.
Чонгук стерся. Какой глупец пытается избавиться от ненужного чувства, проводя вечера с членом в руке? Картины перед глазами пылали такие — можно было забыть о любовном забвении. А ещё прятался в спальне, перебирая в памяти улыбки, подаренные лично ему. Чёртово откровение, после всего случившегося, после того, как эти губы растягивались на нём, после того, как эти же губы распахивались только для того, чтобы сказать какую-нибудь гадость — видеть как они изгибались в лукавой, чувственной улыбке.
Чонгук не знал, что за новая тактика ведения боя у вредного хёна. Но что он знал точно — такой Чон Хосок верная его погибель.
Он устало сел за стол, оперся локтями и глянул на суетящегося хёна. Тот вместе с остальными давно приехал домой, а Чонгук задержался, переснимая шершавые моменты клипа в его локации.
— Я не голоден, только воды попью, — сказал он, увидев, как тот склонился к полкам холодильника. Фартук сзади разошёлся в стороны, выдав Чонгуку, что тот облачен в короткие, не длиннее боксёров шорты.
Господи, какой же он вкусный. Со своими смуглыми, сильными ногами, узкими щиколотками, скульптурными икрами и ямками под коленками. Закинуть бы их себе на плечи… Аппетитный, близкий и не его. Чонгук закрыл глаза и выдохнул. Надо уходить, зачем поперся следом. Он мазохист.
— Я налью сам, — сипло проговорил и соскочил со стула. И сшиб грудью повернувшегося Хосока.
Руки сами обхватили хёна за талию, удерживая от падения, сжались поверх кружевного пояса. Тот вдруг замер, запрокинув голову. Посмотрел отчаянным взглядом, а потом и вовсе закрыл глаза.
Почему всем можно? Трогать его, кусать, оставлять следы. А ему, Чонгуку нельзя. За что его отлучили от щедрой красоты, от весёлого нрава, от яркой улыбки? Неужели он виноват только в том, что сделал это без спроса?
Виноват — ответила совесть. Ещё как, — тут же проснулся стыд. Ты всё испортил, сказал сам себе Чонгук. И продолжаешь портить дальше. Разве подобное можно исправить? Возможность извиниться он просрал давным-давно.
— Осторожнее, хён, — шепнул он со вздохом и попытался отстраниться. Но руки, мягко опустившиеся ему на плечи, помешали исполнить задуманное. Чонгук онемел, засмотрелся.
Лицо Хосока было напряжённым, нижняя губа закушена белыми зубками. Грудь качало тяжелое дыхание. Ещё немного, и он вырвется, пропадёт в коридорах общаги, снова прячется за спинами других и за своими загадочными улыбками. Чонгук так не хотел. Он хотел, чтобы близко, до ожогов. Чтобы как тогда, только взаимно и без обид. Поэтому он жадно сжал пальцы, как давно мечтал, и медленно прижал хёна к груди. Туда, где ненормально билось ожившее сердце, гоняя по венам горячую взбурлившую кровь. Он почувствовал, как Хосока задело близкое тепло чужого тела. Как тот рвано, сипло задышал. Сердце напротив выстукивало в грудь один и тот же ритм. Ритм нежности и трепетного волнения.
