— Где, говоришь Чимин пропадает, у Намджуна? Так они все-таки вместе? — старший опять останавливается, изумленно глядя на Гука.

Он что, про Чимина вслух сказал? А что еще сказал? Это все, диагноз.

И что опять за интерес в сторону Намджуна? Но Гук дал себе обещание больше не торопиться с выводами.

— Почему ты так удивляешься? Они уже с месяц мутят… — Чонгук замирает рядом со старшим, выискивая в его лице причины для изумления. — Я думал, ты знаешь, Намджун же твой друг.

— Он не мой друг, с чего ты взял? У нас отношения сонбэ-хубэ, не больше, — Джин прочно врастает в землю, хотя крыльцо общаги уже близко. — Подожди, что ты сейчас сказал, сколько они вместе?

Тааааак. Чонгук чувствует, что сейчас происходит что-то важное. То важное, что скрывалось от Чонгука заморочистым Сокджином, и теперь только не спугнуть его в минуту откровения, только бы правильно расшифровать, понять и стать еще на один шаг ближе друг к другу.

— Джин-хён, я, наверно, не должен был тебе говорить, раз хёны скрывают. Но я был уверен, что ты знаешь… — Чонгук как будто по минному полю идет. — Они как бы в лагере еще начали.

Круглые глаза сонбэ становятся еще шире, за ними круглеет и мягкий рот. Сокджин в полном раздрае смотрит на Чонгука.

— Я тогда вообще ничего не пойму. Как в лагере? А что тогда было в столовой у тебя и Намджуна? И в лагере ты с Чимином обнима… Неважно! — Джин прихлопывает рот, но не вовремя, рвется по направлению к крыльцу, но поздно.

Чонгук давно на низком старте, ловить одного проблемного сонбэ. Ухватить за локоть, притянуть обратно, приближая многозначительную улыбку к ошарашенному лицу.

— Я не могу рассказать подробности, это не моя тайна, но в лагере Намджун-хён обидел Чимина. Чимин-хён — мой друг, а я друзей в обиду не даю. — Чонгук, кажется, догадывается. Не только здоровый сонбэ изревновался в лагере, глядя на обнявшихся друзей. И тогда в столовой, не Намджун был эпицентром ревности гукова сонбэ. Эти мысли делают Гука бесконечно счастливым. Без шуток. Его лицо сейчас, наверно, светится, как лампочка в 1000 Ватт, ослепляя Джина. — Хён, так ты ревновал не Намджуна…

— Кого? С чего бы мне его ревновать?..

Два дурака и фантазера стоят перед крыльцом общежития, рассматривая друг друга, как будто впервые. И Гуку смешно. Секунда, другая, и под подозрительным взглядом сонбэ он закатывается заливистым, громким смехом, сбивающим с деревьев желтые листья. Гогот несется по территории, еще чуть-чуть и любопытные головы появятся из окон, разглядывая возмутителей вечернего спокойствия.

— Пошли, Гуки, домой, холодно… — Джин хмыкает, хлопает его по плечу и тащит в сторону долгожданного входа.

Чем ближе дверь комнаты Чонгука, тем явственнее нервничает Джин. Бегает глазами по коридору, моргая на каждую лампочку, зажигающуюся на движение. В коридоре никого нет, но мнительному сонбэ кажется, что из каждого глазка, щели и замочной скважины за ними пристально, жадно наблюдают. Глупый, трусливый, стеснительный сонбэ. Ему Чонгука еще узнавать и узнавать…

— Иди, хён, в комнату… — низким выдохом в губы старшего, — я поцелую тебя завтра…

Комментарий к 26

Per aspera ad astra (лат. через тернии к звёздам; также используется вариант ad astra per aspera, лат. к звёздам через тернии) — известное изречение, означающее «Через усилие к победе», «Через трудности к триумфу».

========== 27.1 ==========

Джину есть что рассказать.

Очередная рубашка, очередные туфли, очередной дорогой аксессуар на запястье. Мелкие потайные пуговицы застегиваются только когда психанешь. Тугой воротник грубо впивается в шею, раздражает до красных пятен нежную кожу. Модная обувь давит новые мозоли, сжимает колодками ступни. Часы на запястье кажутся браслетом наручника, тянут руку гирей вниз.

НЕНАВИСТЬ…

Джин глядит в зеркало и остро ненавидит себя в этот момент. Полное ощущение, что в отражении пустота в красивой упаковке. Лучше не смотреть. Лучше смотреть на себя чужими глазами. Его глазами. В их отражении Джин — самый значимый человек на свете. Это не так, Джин слаб и зависим, но дышится куда как свободнее.

Россыпь галстуков на вешалках смотрит с укоризной на бунтующего Джина, и тот снимает один, долго гладит пальцами дорогую ткань. И вешает обратно. Галстуки давно уже не душат его шею, не жмут удавкой. Маленькое послабление вечно скованному себе. Для Него.

Пальцы расстегивают первую, самую тесную пуговицу рубашки, высвобождая горло для дыхания. Грудь расходится глубоким выдохом. Так-то лучше.

Джин глотает плотный воздух комнаты, снимает часы с руки, пушит пальцами тщательно причесанные волосы и выходит в новый день.

Очередные ранние 7:00, и Джин НЕ торопится на факультет, писать предложения по повышению качества образовательного процесса. Тошнит, мутит, с души воротит только от одной мысли об этом. Это не его жизнь. Ему это неинтересно. Ему положить на учебный процесс и тем более на его качество. Это не его борьба и не цель в жизни. Но Джин напишет. Течение жизни несло его 21 год, и Джин никогда не пытался плыть против потока. Волны накрывали его с головой, крутили в водоворотах, швыряли об острые камни, и Джин не знал, как можно жить по-другому. До недавнего времени.

Теперь у Джина есть секрет. Тайная отдушина, джинова слабость и сила. Его лекарство. И Джин, как выздоравливающий после смертельной болезни преданно ждет свою чудодейственную таблетку. Каждый день строго по расписанию, не смея пропустить время приема волшебной микстуры. Проморгать — смерти подобно. Никогда, пока дышит.

Примешь средство, и как в будто с размаху окунаешься в состояние жамевю*. Знакомая, до изжоги доставшая, тусклая жизнь расцветает необычными красками, люди кажутся незнакомыми, места — ни разу не виденными. Джин где-то слышал, что это состояние — предвестник психического расстройства. Пусть так, он почти сходит с ума. Лишь бы вместе.

Проходя мимо Его комнаты Джин замедляет шаги. Каждый раз. Как делает это вот уже полтора месяца. Всеми клетками организма Джин впитывает, заполняет себя незримым Его присутствием, Его существованием там, за закрытой дверью. Для Джина это за гранью — знать, что Он живет, ест, спит, светит своей лукавой улыбкой так близко и, одновременно, так далеко.

Секунда на слоу мо* около Его комнаты, и идти дальше в ненавистный кабинет, заниматься ненавистным делом.

В кабинете Джин неторопливо перебирает распечатки, читает выписанные тезисы, листает блокнот, но сосредоточиться нет сил. У него есть час до прихода своего врача. И в этот час работать совсем невозможно. Никакая работа, учеба, никакая сила воли не оторвут сейчас от ожидания, пока он перебирает свои мысли, воспоминания, как ворох стикеров, таких же, как на его компьютере. Этот час, как дань прошлой жизни, как прощание с негативом, безнадежностью и грустью, что были его спутниками на протяжении последних 15 лет. Теперь только час на них, с 7 до 8 утра, И ни минутой больше. И этот час начинает свой отсчет.

Как же Джин улетает от Его улыбки. Беспечная, озорная, лучистая. Она как будто заключает в себе то, что не хватает самому. Смех, улыбки и нежно-низкое «хён» одним махом снесли крышу прочь, прорвали пелену головной боли тогда, в спортивном зале, когда безнадежность затапливала по макушку, когда хотелось оторвать уставшую голову от плеч и швырнуть в баскетбольное кольцо. Круглые любопытные глаза, пристальный взгляд, терпкий, тягучий голос, и Джин пропал.

В лагере Джин глаз не мог оторвать, наблюдал исподтишка, как Он ходит, поворачивает голову, как водит широкими плечами, будто Ему знаком тайный мужской секрет, по какой-то причине неизвестный самому Джину. Джин пугался, думая о том, что парень слишком юн, слишком привлекателен для его интереса, слишком окружен девчонками, а сам он слишком трус и слишком задолбан, чтобы ни с того, ни с сего решиться на этакий бунт против отца. И вдруг, потом испуганно ловить Его откровенные, жаркие взгляды… Джин принялся напиваться, в надежде обрести решимость, хоть раз сделать то, что хочется, а не то, что надо. Отчаянно и трепетно ждал на берегу речушки, чувствуя спиной Его приближение. Почти вручил себя на блюдечке с голубой каемочкой, тая от каждой секунды, проведенной с Ним… И все равно не смог, не рискнул, не пошел до конца. Хубэ чутко понял состояние его сонбэ, его сомнения и страхи, чем изумил до глубины души мечущегося Сокджина. Он не стал настаивать, не давил, не отвернулся. А Джин все равно отверг, обидел, отказался. Да, Джин слаб и зависим, он трус и тряпка. В отличие от него. И Джин даже не расстраивается, сравнивая. Такие, как Он рождаются раз в сто лет. Юный мужчина, маленький взрослый, взрослый ребенок. Джинова сила. Джинова нежность и трепет. Его До Луны и обратно.