Чтобы не косить бесконечно глаза на Джина, сидящего по правую руку, Чонгук принимается подолгу разглядывать все, что попадается на глаза. И плевать, как это выглядит со стороны. Пусть хозяева спишут на юный возраст сына конкурента и недостатки американского воспитания. Не забыть бы пару раз округлить щенячьи глазки, улыбнуться кроличьей улыбкой и громко высморкаться.

Чонгук уже рассмотрел обстановку вычурной столовой, такую непривычную в огромном, но вполне типичном корейском кондоминиуме: золотисто-мраморная роскошь, с тяжелыми, парчовыми шторами на окнах, с дорогими, бордовыми обоями на стенах, сплошь в затейливых вензелях, мебель, обитая дорогой тканью. Все так броско, пышно, обильно, аж режет глаз.

Задумчивый сонбэ в этой буйно богатой обстановке выглядит, как розово-нежная, чайная роза в пышной, блестящей упаковке. Мятная рубашка бледным пятном маячит среди этого золотисто-бордового великолепия.

Чонгук так ни разу не поймал его взгляд.

После интерьера настал черед осмотра сервировки стола. Чонгук задерживается взглядом на огромном количестве закусок, салатов, рагу, изысканно уложенных в дорогую, многоцветную посуду. Весь огромный стол уставлен чашками, тарелками, пиалками — еды на роту солдат. А за столом-то, собственно, 5 человек: семейство Ким и Чонгук с отцом. Гук вдруг решает пересчитать закуски и тихо хмыкает. Ну это просто императорский ужин***.

Тихий смешок Чонгука неожиданно привлекает внимание госпожи Ким, сидящей в торце стола, напротив мужа. Чуткий, музыкальный слух тут, видимо, не только у Джина. Чон взглядом цепляется за ее взгляд. Такая же задумчивая и молчаливая, как и ее сын, та же нежная красота цветет на гладком, как шелк женском лице.

Пытливый Чонгук с удивлением подмечает, как два похожих друг на друга человека, мать и сын, категорически не подходят этому месту и этому грубому, громкому мужчине, сидящему во главе стола, глотающему, как воду дорогой коньяк. Мать Сокджина смотрит сосредоточенно, пристально, и вдруг улыбается. Мягкая, быстрая улыбка прячется в ладонь, будто госпожа Ким и сама смеется над пышным убранством стола. Чонгук ярко, лукаво улыбается в ответ.

— Это ведь ты стоял в коридоре больницы? Это был ты? — тихий, почти неслышный вопрос летит с торца стола, и Чонгук с сердечным трепетом слушает знакомые нотки любимого голоса в женском исполнении. — Это ты привел моего упрямого сына к врачу, Чонгук-ши?

Нужен ли ответ на этот риторический вопрос? Он. Тысячу раз он. Это он в том коридоре тысячу раз умер и девятьсот девяносто девять раз воскрес. Чонгук молча кивает головой.

— Спасибо тебе… доктор Пак, действительно, профессионал своего дела, невралгия затылочного нерва у сына почти прошла… — госпожа Ким снова мягко и искренне улыбается Чонгуку, одной улыбкой благодаря парня, что еще упрямей ее сына.

Пальцы Чонгука сжимаются в кулаки в неистовом желании здесь и сейчас в Naver’е узнать, что за ебаная невралгия приключилась с его заморочистым сонбэ. Взгляд опять непроизвольно прилипает к Джину, чья голова все ниже и ниже клонится к тарелке.

Бедный Сокджин. Сегодняшний ужин вконец вымотает ему нервы. Что касается Гука, этот ужин точно войдет в анналы истории, как самый странный и самый мутный на его памяти.

Удивительно и то, что семейство Ким пригласили гостей к себе домой. Возможно отдают должное американскому происхождению семьи Чон? Или господин Ким так сильно что-то от них жаждет? Нет, нет, не думать о поглощениях, наследстве, будущем его и Джина. Нет, все завтра.

Неожиданно, свернувшийся недавно разговор опять возобновляется не без помощи отца Джина.

— Легко говорить, что не волнует будущее бизнеса, имея сына, с детства мечтающего стать бизнесменом! Смотрю я на него, как он внимательно здесь все осматривает, как слушает разговоры, такой же акулой будет, как и отец… — тягучие гласные в словах господина Кима явно намекают, что коньяк сделал свое дело, но отец Джина так и продолжает его распивать, пропуская рюмку за рюмкой, все больше и больше мрачнея. — Хорошую смену себе вырастил, господин Чон…

— Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые****… Даже Господь сказал, что дети — это благословение, и счастливые дети делают счастливей и их родителей. Но воля Ваша, вы можете мне не верить… — отцу Чона здесь даже не о чем спорить. Не о воспитании детей же?

— А что делать другим, не столь удачливым родителям, чьи дети всеми правдами и неправдами отлынивают от своего предназначения? С самого детства! Растут хилыми тряпками! Вечно болеют! Увлекаются чем угодно, только не тем, чем положено! — господин Ким как будто не слышит. Громкий, грубый голос набирает обороты, волей—неволей заставляя слушателей набирающего силу скандала вжиматься в собственные стулья. Всех, но не Чонгука. Чонгук замирает, устремив негодующий взгляд на пьяного мужчину, явно забывшего, где он находится. — Вон, мой сын! Что мне толку от его пения!..

Сжаться больше, чем сжался Сокджин, кажется невозможно. Бледное, тусклое лицо, блеклые губы, взгляд, вперившийся в одну точку. Трясущиеся руки, со звоном выпустившие из пальцев металлические палочки для еды ныряют на колени под оборку свисающей скатерти. Он, кажется, перестал моргать, дышать и вообще подавать признаки живого человека.

— Дорогой, прекрати. Это же не тема для обсуждения за столом в такой приятный, дружеский вечер… — нежный женский голос тонет в басовитых раскатах мужского. Жалкая, бесполезная попытка госпожи Ким утихомирить распоясавшегося мужа.

Без толку. Она только переключает на себя пугающее, гневное внимание перебравшего хозяина дома.

— Нет, ты мне скажи! Он что, потом на советах директоров петь будет? Веселить их? Жопой перед ними крутить? Кто танцует лучше всех — того нанимаем?

Жаркая волна бешенства затапливает Гука с головой, грозя накрыть всех грибным облаком ядерного взрыва. Как он может говорить такое о своем ребенке? Как можно прожить 22 года бок о бок и не узнать, какой у тебя замечательный, волшебный, чудесный сын? Задохнувшийся, пунцовый от злости Чонгук в шаге от того, чтобы в состоянии аффекта, одним махом отшвырнуть мешающийся стол и тараном снести человека, оскорбляющего его мягкого, нежного сонбэ. И не важно, что это его отец. Гук уже готов вскочить, мышцы на ногах сокращаются, готовые толкнуть вверх разжавшееся пружиной тело. И хватая воздух пересохшим ртом, гулко, мощно выдыхая, чувствует, как узкая, твердая ладонь под полой белой скатерти крепко сжимает его напряженную ногу. Рука настойчиво проходится по всей длине бедра, гладит стальные мускулы в отчаянной попытке успокоить вскипевшего, взбешенного младшего. Пальцы трепетно исследуют мягкую ткань, очерчивая на ней скрытые брюками линии каменных мышц.

Как зыбь на воде утихает под воздействием пролитого масла, так и Чонгук под нежными, чувственными движениями крепкой ладони смиряется, смягчается, будто одной лишь рукой Сокджин укротил, утихомирил буйное животное. Большая, сильная рука Гука, надежно скрытая длинной скатертью ловит чужую ладонь, знакомо переплетается пальцами, прижимает изящную кисть отчаянно близко к паху.

Сокджин-хён так ни разу не посмотрел на него.

— … Это твоя жидкая, бабская кровь подарила мне такого бесполезного сына! Не нужен мне певун! Мне нужен наследник бизнеса! Ради кого я все приумножал? Чтобы отдать чужим??? — Гневный рев продолжает сотрясать окна и стены, не внимая уговорам и увещеваниям окружающих. Господин Ким забыл, что над его бизнесом нависла угроза посолиднее. Может так случиться, что и передавать в наследство будет нечего. Но острая тема у него явно не эта. — А Сокджин в это время будет якшаться со сладенькими, размалеванными мальчиками, которых на сцене пруд пруди? Да и сам он весь какой-то сладенький, твоя кровь, твоя! Не удивлюсь, если он такой же пидора…

ДЗЫНЬ!

Пустой стеклянный стакан разбивается вдребезги, слетевший со стола от резкого взмаха руки Чона.

В столовой воцаряется долгожданная тишина. Становится слышно, как где-то в глубине квартиры тикают настенные часы.