— Гуки, мне кажется, что-то тут нечисто. Вчера, когда Сокджин-сонбэ зашел к нам, он выглядел взволнованным, — старший не столь категоричен, да и горечь с обидой пополам глаза не стелит. — Может что-то случилось в тот момент. Кто-то что-то сказал, бах и все, сонбэ на себя накрутил… Ну, а диагноз какой, ты так и не узнал?

— Нет, тетка так и не сказала. Что-то про мышечные спазмы, какой-то приступ… Я в отчаянии, хён… Блядь, еще и нарядиться надо… Кругом сплошное отчаяние! — И Чонгук опять в трясине переживаний, крутит на себя горькие мысли, попутно негодуя от необходимости выбрать что-то элегантное, сообразное случаю. Не то чтобы он не может культурно одеться, но мысли сейчас не об этом.

— Чонгуки, вам надо поговорить, вот что я думаю. Сонбэ странно выглядит последние дни, и вчера в столовой тоже был странный. Я никогда не видел его таким взволнованным и смущенным. Гуки, не сдавайся, действуй дальше! И, блин, отойди от шкафа, сейчас тебя оденет профессионал… — Чимин маленькой, но крепкой рукой впечатывает пятерню по темной макушке, чтоб привести в чувства отчаявшегося малого.

Чонгук слишком расстроен и слишком не в себе, чтобы достойно ответить расслабившемуся хёну. Мозг ест идея разговора, чтоб старший честно и без прикрас еще раз сказал, как он относится к нему, к Гуку. Ведь были же те крепкие, щемящие объятья в кабинке туалета, были палатка и источники. Были. И везде сонбэ был не в себе. Да уж… О чем говорить? БЕЗНАДЕЖНОСТЬ.

Чимин тем временем добывает из шкафа узкие, черные брюки, синюю, шелковую рубашку, темно-синюю змейку галстука, черный, строгий пиджак. Достает из коробок со дна шкафа модные, тупоносые туфли.

— Одевайся! И перестань гундеть, вот увидишь, жизнь еще устроит сюрприз и сама подведет тебя к важному разговору.

Широкие плечи, подчеркнутые строгими линиями пиджака, сильная шея в вороте рубашки. Накаченные бедра, нескромно облепленные тонкой тканью брюк, километровые, мускулистые ноги, дорогие часы — Чонгук рассматривает себя в зеркале и думает, что он готов провести наискучнейший вечер в компании отцовских конкурентов.

Машина привозит их с отцом в район Каннам, к огромному жилому комплексу, высотой до неба. Огороженная забором, огромная, благоустроенная территория, детский бассейн, уличные тренажеры. Модно, модно. Корейские богачи предпочитают жить в «апатхы»*, похожих на огромные муравейники, но Гуку больше по душе отдельные, одноэтажные, двухэтажные дома — дань детству в Америке. Судя по тому, каким равнодушным взглядом все это богатство окидывает старший Чон, ему муравейник тоже не по душе. В Пусане у них двухэтажный дом в пригороде, участком спускающийся к берегу моря.

— Зуб даю, лифт отвезет нас на самый верх… — отец взглядом оценивает грандиозность высотной постройки, сравнивая ее с гонором господина Кима. — Пошли внутрь.

Предсказуемо лифт замирает на последнем этаже, открываясь уже в холле квартиры. Жильцов и гостей этих хором наверх поднимают только при наличии волшебной карточки, чтоб чужой не приехал прямиком в жилище. Ну прям модно, дорого, круто. Чонгук вдруг резко заскучал по дому в Пусане.

— Проходите, проходите, господин Чон, сын господина Чона, пожалуйста… — в холле гостей встречает сам господин Ким, оказывая уважение, но голос хозяина громок, пренебрежителен. Грубоватые, холодные нотки ясно слышатся чуткому уху Гука.

Чонгук не смотрит, вышагивая за плечом отца, втихомолку разглядывая помпезную, мраморно-золотистую, кичливую остановку, не видит момент рукопожатия конкурентов, поднимает взгляд только заслышав, что речь зашла про него.

— Сын господина Чона, Чонгук, да? Проходи, проходи… Познакомься с моим сыном. Чонгук, Сокджин…

Приветственные слова замирают на губах. Матерь Божья. Задохнувшийся от удивления Чонгук первые секунды жадно, алчно рассматривает заледеневшего Сокджина, замершего в прострации за спиной отца. Длинные ноги в черных брюках, неизменная рубашка, теперь мятного цвета. Боже. Вот это сюрприз. Ким. Кимы. Ким Сокджин… Сокджин-сонбэ, который выглядит так, будто в шаге от очередного ебаного приступа.

Осознание обрушившегося пиздеца катком раскатывает Гука по всему пафосному холлу. Ногти полукружьями рвут кожу ладоней. Неистовое желание грохнуть себя по груди, заставляя дышать. Нет. Нет. Пожалуйста…

— Здравствуй, Сокджин-сонбэ… Мы с ним вроде как знакомы…

Наискучнейший вечер с размаху вырубает Гука нокаутом.

Комментарий к 22

*Апатхы - огромные многоквартирные дома, целые микрорайоны таких домов.

========== 23 ==========

Почему у Чонгука в жизни все стало так сложно? С появлением в ней одного цветочного президента статус «Все сложно» — самый полный и емкий для описания творящегося вокруг него пиздеца. Открывай любую соцсеть и пиши этот долбанный статус в строчке «что сейчас происходит». И будешь прав.

Как теперь осознать, разгрызть и проглотить терпкую мысль о том, что отец собирается отнять бизнес семьи Сокджина? Оставить его в наследство, передать в будущем Чонгуку. Это просто какой-то сюр. Как там говорила незабвенная Скарлетт О’Хара? «Я подумаю об этом завтра». Иначе Чонгук точно головой двинется.

— И что, говоришь, вместе с моим сыном учишься в университете? Даже на одной специальности? Ну, где же еще учиться детям бизнесменов, да, господин Чон? — нотки собственного превосходства так и звучат в громком, басовитом голосе Ким У Шика, отца Джина. Он продолжает упиваться собственным голосом, не дожидаясь ответа ни от Чонгука, ни от его отца, не замечая, как многозначительно переглядываются мужчины семьи Чон, — Сеульский университет — кузница управленческих кадров. Вот и я своего сына туда отправил, потому что, это единственная дорога для детей, планирующих, в дальнейшем, встать во главе семейного бизнеса, да, Сокджин?

— Да, отец… — старший сидит рядом и ни разу не поднял глаз от тарелки. Возит палочками по дорогой, брендовой посуде, размазывая крупинки риса по листу кимчи. Тонкие пальцы дрожат, от чего палочки мелко-мелко постукивают по тонкому фарфору.

Почему сонбэ опять такой бледный, такой холодный и молчаливый, думает в миллионный раз Чонгук. Неужели вынужденная компания Чонгука настолько сильно расстраивает сонбэ? Ведь видел же собственными глазами, как Сокджин травит свои стариковские шутейки в девчачьих компаниях, как любит смачно поесть и не прочь выпить. И только когда рядом с ним Гук, все катится по пизде. То мрачный, то грустный, то вообще не в себе.

Сколько можно перемалывать эти горькие, тяжкие мысли…

У Чонгука с этим проблемным сонбэ сплошное переосмысление самого себя. После обнаружившейся бездны смущения, после принятия своей бисексуальности, теперь вот 20-летний*, всю жизнь уверенный в себе Чонгук обнаруживает мутные нотки рефлексии**. Надо прекращать. И наконец-то продышаться.

— Поступить в Сеульский университет — не указание семьи. Я с раннего возраста мечтал стать бизнесменом, как отец… — Чонгук решает поддержать разговор и теперь настороженно смотрит на непонятно с чего помрачневшего господина Кима.

— Чонгук у нас с детства упертый малый. Ни одной своей игрушки старшему брату не отдал, все детство провели в драках. Даже шрам на щеке заработал в бою с ним. На тхэквондо пошел, чтобы отстаивать СВОЕ… — Отец Чона тоже вступает в беседу, пускается в воспоминания, не замечая, что над столом повисла странная, напряженная тишина. — Наверно лет в 14* уже сказал, что станет бизнесменом, и ни разу с курса не сбился. Но, мне, честно сказать, не столь важно, кем хотел бы стать Чонгук. Хоть певцом. Лишь бы был счастлив, это ведь главное в жизни родителя — счастливые дети.

В гулкой, звенящей тишине палочки Джина с мерзким, скрежещущим звуком проезжаются по дну тарелки, привлекая к себе внимание всех без исключения сидящих за столом. Господин Ким так вообще швыряет в сына гневный, пренебрежительный взгляд. Что все это значит? Что за подводные течения сейчас наблюдает Чонгук, чуткий ко всему розово-цветочному?

Разговор, не успев начаться, сам собой сворачивается. В кичливой, пафосной столовой напряжение, сгустившееся над столом можно ножом резать.