— Кое-что, допустим, и ты мне рассказал, пока мешком валялся в коридоре… — цедит зло Чонгук. От былого его смущения не остаётся и следа. — Нравится нам всем это или нет, но ты теперь часть семьи. Поэтому смирись и не выкобенивайся! Ешь!
Джина подкидывает на очередной волне злости. Глаза заливает бешенством.
— Вы ужасные! Вы все ужасные! — орёт он, схватив Чонгука за грудки. — И дед твой — врун, прячущийся в коляске, и ваш секретарь Ким — отвратительно равнодушный! И ты — упёртый злобный гоблин!
Он подтягивает Чонгука ближе. Тот упирается — почти не прикладывает усилий, но стоит крепко и основательно. Пацан явно занимается спортом. Не выше Джина и не шире, но плотный и тяжелый. Невольно вспоминается вес его тела, пока возились на полу, и теперь появляется возможность примериться к нему ростом — они стоят лицом к лицу.
— Отпусти! Или я тебе сейчас врежу! — злится Чонгук.
— Давай! Что не бьёшь? Второй раз прошу, а тебе всё что-то мешает!
Не миновать драки. Сокджин хлюпает носом, дышит, как паровоз. Никак не выдохнет — крышу сносит от одной только фразы «дед сказал». Ведь не может же тот рассказать внуку такое? Или может? Кто их знает, этих богачей? То, что он скрывал, прятал в себе, старательно забывал два года, теперь лезет из всех щелей, грозит показаться грязью наружу. Двух слов «дед сказал» достаточно, чтобы довести до истерики. Паника, стыд накрывают с головой. Джин крепче сжимает футболку на чужой груди, но в его руки вцепляются с бешеной силой, давят вниз, причиняя боль. Чонгук не шире, но намного сильнее — клонит Сокджина к полу и сбито шепчет:
— Как быстро ты делаешь выводы… А ведь остальных ещё не знаешь… Ничего не знаешь, но зачем-то орёшь на весь дом. Ты что, реально думаешь, что дед просто так в коляску сел? Да ты тогда просто дурак, — выдыхает Чонгук горячим в лицо. — Он год лежал и два, как сидит в коляске. И сейчас, когда ему стало лучше, он просто с неё не встал! И не твоё дело — почему!
Застывшего Джина резко толкают. Он отлетает, падает на кровать рядом с жалобно зазвеневшим подносом.
— Набить бы тебе… — злой пацан нависает над ним, оббегает взглядом с головы до ног и отшатывается, закусив губу. — Да новые очки жалко.
— Повтори! Сколько, говоришь, господин Чон болеет? Точно ответь, это важно! — пальцы находят постельное бельё, впиваются в него до белых костяшек. Джин вслушивается, не дыша. — И сколько у вас работает секретарь Ким? Чонгук!
Чонгук некоторое время молчит, удивлённый горячечной настойчивостью Джина, а потом отзывается:
— Говорю же, дед болеет три года. За это время умер мой отец, бабуля подала на развод, мы переехали в этот дом и чуть не лишились бизнеса. Намджун-хён работает год. Дед принял его — сына друзей после того, как прошлого секретаря уволили.
— Это правда?
— А что? Что такое? Почему это важно?
Но Джин молчит, оглушённый. А потом утыкается горячим лбом в сложенные ладони, уперев локти в колени. Выдыхает с шумом. Они могут и не знать, понимает он. Они реально могут и не знать. Это всё ещё может остаться тайной. Юноша давит истерический смех, трёт пылающие щёки и поднимает голову.
— Давай поедим, Чонгук. Одному мне много. Поешь со мной? — спрашивает он еле слышно. Сам же находит забытую в пылу спора рубашку и тянет на себя, не застегивая.
Его рассматривают подозрительно, словно кое у кого проблемы с адекватностью, но сам Сокджин в себе сомневается тоже. Не по-детски серьёзный взгляд давит тонной атмосфер, но Джин выдерживает осмотр. Кивает на место рядом и пододвигает ближе поднос. На нём лежат два комплекта палочек, и первая за день слабая улыбка касается его губ. Он молча берёт одну пару и принимается за еду. Над его головой летит гулкий выдох, на предложенное место приземляются.
— Я себе, вообще-то, тоже палочки взял, — снова ухмыляется Чонгук. — Люблю поесть, особенно в компании.
«О, детство — любая проблема вскорости улетучивается», — смотрит на него Сокджин. Разница в два года и пережитый опыт позволяют ему чувствовать себя взрослым рядом с ним. И, почему-то, кажется, что чувство это ложное. Однажды оно может его предать.
— Я заметил палочки. Хитро… — Джин примеряется к подносу, предвкушающе улыбаясь — его туча тоже быстро развеивается, скоростью пропажи с горизонта намекая, что не один Чонгук тут ребёнок — поэтому он не сразу замечает вылупившегося на него мальца. — Что?
— Ничего. Улыбка красивая. Но выглядишь как лох, — откашливается тот и отводит глаза. — Завтра секретарь Ким отвезет нас в магазин. Прости, но правда, вид у тебя не очень, — цыкает Чонгук и снова стреляет глазами в сторону Джина. — Намджун-хён ещё школьный костюм должен заказать — твои документы подали в школу, где учусь я и нуна. Ты с Юной будешь в одном классе…
— Поговорим об этом завтра… — Джин машет рукой, не желая больше препираться. Еда на подносе привлекает его голодное внимание.
А Чонгук разглядывает ещё, не может перестать смотреть на провинциального, лохматого дурня. Вспоминает разговор с дедом, когда после недодраки, после бледного лица под кулаком, он подловил того в кабинете и уговорами, увещеваниями, напололам с шантажом вынудил рассказать о новом жильце. О смерти близких, о безотцовщине (это откликается в Чонгуке особенно), о том, что были проблемы с матерью, о приюте. И теперь стыд, замешанный на жалости и любопытстве, толкает узнать о Сокджине больше. У нового «родственника» есть тайны — Чонгук это чувствует — которые тот рьяно оберегает и от которых бешено трясется.
У него теперь поводов для любопытства на много лет вперёд. Чонгук находит на подносе, освещённом настольной лампой, кусок повкуснее и перекладывает в чужую тарелку:
— Завтра в девять утра я зайду за тобой и провожу на завтрак. Буду приходить каждое утро, пока ты не освоишься… Хён…
========== 2 глава, 1 часть. ==========
Луч редкого февральского солнышка скользит сквозь незашторенное окно, невесомо мажет Джина по шее, скуле и замирает на закрытых веках.
Он дёргается, меняя положение, но спустя пару минут солнце целует его снова. И снова. И опять достаёт яркими поцелуями.
— Чтоб тебя… — бурчит Сокджин. Нашаривает телефон на бесконтактной зарядке и подносит вплотную к лицу. На экране возмутительно раннее время, и он выдыхает злобно: — До подъема целых полчаса. Скотский дом и скотские окна.
Знал бы Джин, что спустя кучу сумрачных дней, солнце покажется из снеговых туч, закрыл бы окна шторами. Он раздраженно брыкает ногой в перекрутившемся одеяле и прячет голову под подушку, но сон, растревоженный солнечными игрищами, исчезает вслед за хорошим настроением. Не то, чтобы хорошее настроение часто его посещало, особенно, в последние три месяца… Но сегодня, вроде как особый день.
Вздыхая, Джин сползает с кровати, цепляет на нос очки. Ноги в шлёпки, на плечи ложится банный халат, подаренный Чонгуком после очередной его поездки за рубеж.
Он не удивится, если узнает, что тот припёр в подарок халат, сворованный из отеля. Мелкий хулиган и не такое может отмочить, но в тот раз он долго и упорно клялся, что с хёном бы так не поступил. Стенал, что ходил, ножки оттоптал, выбрал самый лучший, для лучшего в мире Сокджинни-хёна. Этикетку срезал сам, чтобы нежную кожу на спинке не колола, и чтобы тот не заморачивался. А ему не верят. Ещё и обиделся, мол, если бы поехал, сам бы подарок выбрал, раз его вкус не нравится. И долго давил хитрую лыбу в ладонь.
Чонгук знает его, как облупленного. Дорогие подарки Сокджин не принимает — начинает злиться и шипеть. Он, вообще, редко берёт что-либо у семьи, и малолетний обормот изворачивается как может, придумывая презенты, от которых нельзя отказаться.
Ни одна поездка Чонгука не обходится без приглашения присоединиться, но Джин всегда отказывается. Даже его маманя раз соизволила открыть вечно сжатые в презрении губы и выдавить пару слов по настоянию деда — господин Чон хоть и стар, но всё ещё глава семьи, и в прямую конфронтацию с ним никто не вступает. Но Джин не желает, не может. И много ещё всяких «не…». Прилипчивый Чонгук ни разу не смог убедить изменить решение.
