***
Путь по территории участка Джин почти не помнит. Утыкается взглядом в широкую, спрятанную пиджаком спину секретаря и волочится за ним, как пирожок на верёвочке. Руки так и рвутся одернуть и поправить мятую тусклую рубашку, спустить пониже короткие джинсы, но усилием воли он себя сдерживает. Джин не собирается нравиться чужакам и, вообще, у него уйма вопросов, и самый первый и важный, зачем он им сдался.
Секретарская спина приводит его в белый пустой холл с огромными стеклянными окнами. Через них виден яркий зеленый сад. Буйные заросли заперты стенами, расчерчены зигзагами лесенок, тропинок и прогулочных галерей, разбавлены каскадами каменных изваяний. Эффект поразительный. Аскетичная обстановка холла с островком травы, растущей вдоль лестницы на второй этаж, светлое дерево полов, голые стены с вмятыми кругами всех размеров контрастируют с пышным, затейливым, разноцветным и разнотравным садом, террасами спускающимся от крыши и до земли. И, если глаза Джина не обманывают, в дальнем углу сада сплошной гладкой стеной падает водопад. Юноша вытягивает шею, разглядывая из-за спины эдакое диво и совсем забывает, что в холле они с секретарём не одни.
— Омо, Джин, внучок, с приездом! А щёчек как не было, так и нет! Что же ты такой худенький? — старческий голос разбивает тишину строгого холла, и Джин пятится назад, изумленный до глубины души. Кто-то знает имя, которым называла его бабушка.
Спрятаться ему не дают. Крепкая рука выталкивает вперед, выдвигает его на передний план, и глазам Джина предстаёт весьма живописная группа людей. Они окружают сурового вида деда на инвалидном кресле. Две молодые, богато одетые женщины — кривят лица, разглядывают Джина, будто он насекомое. Красивый, но неприятный мужчина — вообще не смотрит, равнодушно крутит на пальце ключи с заметным знаковым брелоком. Его капризный, унылый вид кричит о том, что он тут только тратит время. И двое детей — мальчик и девочка, примерно ровесники Джина. Если девочка смотрит на него с вежливым, но насмешливым интересом, то мальчик пронзает тёмным взглядом, как копьём, и ничего хорошего он не сулит. Тот не выше Джина, не старше, но выглядит крепче, сильнее, злее, и на лице его с круглыми щеками пылает одно, но грандиозное чувство. Ненависть.
Откуда она взялась, спрашивает себя Джин и медленно трёт загудевшую голову. Когда успел вызвать столь сильное чувство, если он здесь только появился? Лицо начинает гореть от переживаний. Равнодушие взрослых его напрягает, но это не новые для него впечатления — он часто сталкивался с холодностью незнакомых людей. Но необоснованный негатив пахнет проблемами, страхом. Грозный настрой боевого пацана попросту Джина пугает.
Ни одного приветствия, кроме как от старого господина. Ни одного доброго слова. Кто все эти люди? Сокджин норовит опять сбежать, спрятаться за знакомую спину секретаря, но рука, схватившая его локоть, тихое «не вздумайте» задерживают на месте, и его колотит крупной дрожью под липкими, недобрыми взглядами чужаков. Он чувствует себя ничтожеством, пустым местом. Букашкой, которую легко прихлопнуть. Кожа пылает алыми пятнами стыда и возмущения.
— Ты, наверное, устал с дороги. Секретарь Ким проводит тебя в комнату, — продолжает, тем временем, суровый дед. Он единственный, кто одаривает Джина подобием улыбки — она совсем не идет его будто высеченному из камня лицу. — Через пару часов приходи ко мне, я отвечу на все вопросы. За ужином познакомишься с остальными. Намджун, проследи, чтобы наш мальчик не потерялся. Потом зайди в кабинет, — отрывистые фразы, тон и голос человека, привыкшего командовать и привыкшего, чтобы его указания мигом исполнялись. Но старость уже наложила отпечаток: голос его дребезжит старческими нотками, и весь вид деда, сложившего морщинистые руки на острых коленках, с согнутыми временем плечами, откровенно намекает, что тому много лет.
— Пойдемте, Сокджин-щи, — секретарь Ким одной рукой подхватывает сумку, второй — измученного Джина и утягивает в сторону широкой лестницы. — Покажу вашу комнату.
— Дед, он, надеюсь, не ждёт, что я буду называть его хёном? — низко-звонкий ломающийся голос с ярко выраженным оттенком злости летит в спину — отвешивает Джину ментальную оплеуху. — Он мне никто!
— Чонгук! Ты угомонишь свой нрав или нет? — грозно гремит в ответ пожилой мужчина, и становится ясно, что это не первое семейное столкновение.
Значит Чонгук, и значит он младше, думает о нем Соджин больше положенного. Не хочет слушать баталию, но ноги еле поднимаются по высокой лестнице.
— Отец, но Чонгук прав, этот мальчик нам не родня… — присоединяется женский голос, кислым тоном цедит слова.
— Мам, а он симпатичный, только стрёмно одет и в очках… — девчачий голос вносит свою лепту.
— Завались, Юна, нихрена он не симпатичный! — опять ярится Чонгук.
— Не смотри на него, Юна, он не нашего круга, — одновременно с ним еще один женский, равнодушный и безмятежный. — А Чонгука как будто не воспитывали, что за плебейские высказывания.
— Не смей так говорить о моем сыне! — первый женский голос набирает визгливых оборотов.
— Господи, мы можем уже разойтись, раз теплая семейная встреча закончилась? — а это уже мужской, молодой и ленивый.
Вот. Это. Да.
Утомленный переживаниями Джин поднимает глаза на задумчивого секретаря, когда шум стихает за поворотом коридора:
— Обалдеть. Все высказались…
— Добро пожаловать в семью Чон, — Намджун невозмутимо жмет плечами. Он уверенно шагает по переплетениям белых коридоров и крепко держит руку Джина. Ощущение теплой, сильной ладони дарит какое-никакое, но чувство надежности. — Вы скоро привыкнете… А вот и ваша комната.
Он толкает одну из, кажется, сотен дверей, попавшихся им по пути и выпускает юношу из рук. Очередной лёгкий тычок в спину заставляет Джина зайти в сплошное белое совершенство, по ошибке обозванное жилой комнатой. Там всё-всё-всё белоснежное, от пола до потолка, аж в глазах искрится: стены, мебель, скудные украшения комнаты. И только огромное в пол окно опять впускает взгляды в цветущий, яркий сад, вносит диссонанс в скучную обстановку жилья.
— Как в психбольнице… и огромное окно для наблюдения за больным… — подытоживает юноша, забирая свою сумку у секретаря. Ужасно хочется хлопнуть дверью и остаться одному. Жалко, не на всю жизнь.
— Если что-то нужно, звоните. Мой номер указан на телефоне, — Намджун неопределенно машет рукой в сторону, где должен быть телефон, но Сокджину уже не до него.
Дверь щёлкает перед секретарским носом.
Он обессилен, измучен, опустошен. Вымотан дорогой, переживаниями и подслушанным скандалом. Все даже хуже, чем он предполагал. Как к подобному можно привыкнуть?
Сумка летит на пол, а Джин, не разуваясь, летит на кипенно-белое покрывало кровати. Беззвучные рыдания сотрясают его худое тело.
— Всё вы врёте, секретарь Ким! К такому никогда не привыкнешь! К отношению, как к грязи, той, которая прилипла к моей обуви и пачкает сейчас белое бельё… Не хочу к ним прилипать! Это они меня выпачкают! — стонет Джин, хлюпает носом от расстройства. Нервная истерика, которую он всю дорогу давил в себе, сейчас накрывает его, он трясется и молотит ногами по кровати.
— Бабушка, как ты могла меня оставить? — кричит он. Нет ни дня, когда он не задал этот вопрос. И каждый раз остается без ответа. — Как ты могла?..
В коридоре серьезный секретарь Ким, шатаясь, как пьяный, отходит от двери и криков за ней. Хватается за ткань пиджака, напротив сердца, где жжется больно, где стучит набатом, кажется, первый раз в жизни.
Внизу, в холле, тринадцатилетний Чонгук беснуется от ревности и негодования. Красивый хён, появившийся неожиданно, сейчас и навсегда отберёт внимание деда — единственного человека в доме, чьё мнение заносчивый мальчик, избалованный матерью, берёт в расчет, к кому прислушивается. Строгий родственник единственный не позволяет скатиться тому в пропасть беспросветного эгоизма и тщеславия, взращенных семьёй.
Хоть он и видел этого Джина пять минут, но ненавидит так, будто всю жизнь знает. Нищий, нелепый, в очках, но намного, намного красивее его самого. Враг. Недруг. Соперник во всём. Во внимании деда и девчонок.
