Город похож на сауну. И к вечеру не становится прохладнее. В помещении кондиционер справляется с жарой, но стоит представить, что через пять минут выходить в душное марево, идти до уличной закусочной в паре кварталов отсюда, отсидеть положенное под её железным навесом — настроение портится сразу. Домой хочется сильнее прежнего. Одеться в чужое, вдохнуть угасающий запах одежды. Лечь пластом и окунуться в очередную серию сериала под названием депрессия. Каждый день в одно и то же время — бесконечная мыльная опера без счастливого конца. Джин три недели так и делает. Дурак, да? Сам же виноват.

Не хочет он так — без конца. Тем более, спустя три недели, конец становится более чем ясен. Чонгук так и не пришёл. Не воспользовался поводом вернуть вещи, не забрал свои. Бессмысленно ждать. И надеяться тоже бессмысленно — то, что давно разбито не склеить. Поэтому он не пойдёт сегодня домой.

Джин осматривает напоследок магазин, выключает свет и, закинув рюкзак на плечи, выходит на крыльцо. Влажный жар улицы прилетает кулаком. Ноги под джинсами обдаёт огнём, футболка липнет к лопаткам. Джин вытирает со лба выступившую испарину и закрывает магазин. По окнам медленно ползут рольставни, он дожидается, когда они полностью опустятся, и спускается с крыльца.

Мятная конфета холодит рот. Джин на выходе цапнул её из конфетницы, предназначенной для покупателей, и теперь катает во рту туда-сюда. А хочется чего-то ледяного, чтобы сводило зубы, вроде огромного мороженого, которое едят встречные девчонки. Закатное солнце гладит их плечи и ноги, золотит светящейся пудрой кожу. Они такие симпатичные, молодые, беззаботные, гуляют стайками по тротуарам, строят Джину глазки. На кокеток оглядываются парни, и Джин тоже смотрит вслед. Ему хочется любоваться, и на тех, и на других. Удивительно, но он чувствует себя привлекательным, уверенным в себе. Тем, кто может увлечь девушек и парней. Только душа, сердце, разбуженное тело требуют конкретного человека.

Сокджин жаждет Чонгука. Жаркими днями, спасаясь под кондиционером на работе. Душными бессонными ночами, когда крутится в постели. Там внезапно становится одиноко, и Джин сходит с ума от тоски и плотского желания. Трогает себя, сжимает и выплескивается, кусая губы и шепча заветное имя. Хочет и сейчас — страдает, стремится к нему всеми помыслами. Что, если он плюнет на всё и вернётся в стеклянный дом? Упадёт в руки Чонгука, объяснит. Поделится словами ответного признания, даст разрешение трогать себя на много-много «завтра». Расскажет о желании трогать в ответ. Должен он сделать шаг сам? Вопросы, которые раз из раза задаёт себе Джин. И всё откладывает, ждёт у моря погоды. Потом перестаёт ждать и сдаётся депрессии. И снова ждёт, когда наступает очередная одинокая ночь. Сегодня отчаяние окончательно охватывает его, он согласился на уговоры Тэхёна выбраться поесть и выпить. Джин помнит, что задолжал другу откровенный разговор, и решился всё ему рассказать. Почти всё. Готов выслушать мнение со стороны и готов спросить совета. Джин дорос до того, чтобы довериться другу.

Поэтому он улыбается в ответ на женские улыбки, качает головой и идёт дальше.

На пешеходном переходе, почти около кафе, его сбивает с шага здоровенный косматый мужик — тот засмотрелся на голые ноги студентки. Удар получается солидный, корпус в корпус — Джин вечно в своих мыслях и не успевает увернуться. Плечо гудит, его визави тяжелый, как грузовик. Светофор на той стороне моргает жёлтым, Джин поправляет сбитый со спины рюкзак и торопится на тротуар. Но мужчина вдруг хватает его за локоть, принимается щупать на предмет повреждений:

— Цел? Где-то болит? Я врач. Всё нормально? Извини, не заметил. Возьми визитку, приходи по адресу, если заболит!

Сокджин отмахивается от его настырной заботы.

— Всё хорошо, мужчина, ничего не болит! — он отпихивает огромные руки незнакомца и бегом покидает проезжую часть.

А на тротуаре замирает. Оглядывается, ищет глазами широкую спину. Здоровый высокий мужчина, пудовые кулаки. Трогал его, касался. Сжимал плечи и дышал в лицо. И ничего. Джин прислушивается к себе. Действительно, ничего. Ни страха, ни паники, ни трепыхающегося сердца, ни дрожащих рук. Он ничего не заметил, ничего не почувствовал. Ни следа того, что мучило годами.

Что это? Сила внимания Чонгука? Его забота? Любовь? Джин поправляет плечики рюкзака, бессмысленно топчется на краю тротуара. Неожиданная улыбка рвётся с его губ. До ушей, счастливая, он ощущает, какая она яркая — прохожие улыбаются в ответ, и он начинает смеяться.

Пусть Чонгук его дождётся, пожалуйста. Джин уже готов, почти готов к нему вернуться. Он почти принял себя, принял его любовь. Понял, как надо с ней ладить, не сопротивляясь и не прячась. Он почти целый, почти исцелился. Если он — расколотый — смог собраться, может, есть шанс склеить разбитое?

«Срочно нужен Тэхён», — думает Джин. Разговор с другом окончательно расставит всё по своим местам.

Он бежит по тротуару, обгоняя прохожих. Иногда подпрыгивает, взбрыкивая ногами, словно ему десять лет, и дома его ждёт заботливая бабушка. Счастье пузырится внутри, рвёт грудь восторгом. Трудно дышать, зато легко улыбаться. На волне воодушевления Сокджин залетает в кафе, находит глазами Тэхёна. Тот недалеко от входа — перекладывает на сковороде-гриле кусочки мяса. Джин ведёт носом. Запах стоит сногсшибательный, а старенькие кондиционеры гоняют его из угла в угол, создают какой-никакой, но сквозняк. За шикарную еду они ценят этот затрапезный ресторанчик, скромный и без крутого ремонта, с натёртыми до скрипа деревянными столами и отполированными тысячами задниц скамейками.

Джин плюхается за стол, швырнув куда-то под стол рюкзак — ножки стула противно проезжаются по плиточному полу. Тэхён удивленно рассматривает его взбаламученный вид.

— Привет. Кто за тобой гнался?

— Тэхён… — выдыхает Сокджин, забыв поздороваться. — Я переспал с Чонгуком и утром сбежал. И, кажется, я его люблю… Дико звучит? Или не очень? И что мне теперь делать?

Палочки для еды выпадают из длинных пальцев и звонко валятся в сковороду.

— Чувствую настоятельную потребность выпить… — друг откашливается и ловко вылавливает приборы из гриля. — А пока наливаешь, будь добр, расскажи без сумбура и с самого начала.

— Это будет долго…

Джин открывает ближайшую бутылку с соджу, неряшливо разливает её содержимое по стаканам. Руки от волнения ходят ходуном — часть алкоголя разливается мимо. Тэхён цыкает и отнимает бутылку.

— А мы торопимся? Я ждал подробностей вашей любовной драмы несколько лет, твой рассказ займет куда меньше времени, — Джину всучивают полный стакан. — Чин-чин, хён, и приступай.

Джин хлопает махом половину, ошалело заедает куском свиной брюшины.

И приступает.

***

Батарея бутылок выстроена в ряд на столе, гриль давно выключен, но запахи жареного мяса и терпкого алкоголя ещё витают над головами. За окнами кафе горят фонари. Летний вечер вступает в свои права, и в тёплых сумерках прогуливаются прохожие, торопятся по домам офисные работники в строгих костюмах.

Сокджин неверной рукой зачесывает вверх мокрую чёлку. Пьян, но чуть-чуть — обнажение души не очень способствует алкогольному расслаблению. Он выдохся, охрип, пока рассказывал. Начинал неохотно и скупо, но серьёзное внимание и ненавязчивые вопросы собеседника его разговорили. В какой-то момент история завернула в детство, Джин сам не заметил, как стал рассказывать про бабушку, про маму, про то как они жили. Про приют и про то, как оказался в семье Чонов. Как сначала Чонгук его ненавидел и гадко пакостил, а потом незаметно сменил ненависть на что-то другое. Только так и не смог рассказать про тот случай в детстве. На нём стоит табу, полный запрет как-либо озвучивать случившееся. К слову, Тэхён смотрел так, словно и рассказывать не надо было, искры понимания мелькали в его тёмных серьёзных глазах. Джин прислушивается в себе и не находит негатива от мысли, что тот тоже знает. Просто… он не хочет об этом говорить, вот и всё.