— С ума сойти! — доносится до него хрипло-поражённое. По голой коже паха проводят зигзаг. Голой! Джин снова вскидывается, вспоминая. Что он за дурак! Он забыл! Забыл, как готовил себя, как кусал губы и трясся, пока ходил бритвой вокруг члена и ниже.
Рука дёргается прикрыть срам, но Чонгук перехватывает, отставляет обратно. У того буря, шторм в глазах. Сокджин смотрит на него, как кролик на удава.
— Ты такой гладкий… Для меня. Меня разрывает от одного только вида… — стонет Чонгук и вдруг мажет языком по складке между ногой и пахом. — Сладкий, отзывчивый. Мой. Как я хочу тебя…
— Чонгук!
Искры возбуждения разлетаются по коже. Ноги разъезжаются сами, становятся мягкими, гуттаперчевыми. Дают доступ пошире, чтобы Чонгук не отвлекался, но Джин с предателем—телом не согласен! Он выглядит как шлюха! Дома было лихо и яростно — изобразить из себя такого, а здесь, после пиццы и Железного Человека — стыдно и неловко.
Только Чонгук не останавливается, кружит губами по гладкой коже, всё ближе к члену, за волосы не оттащишь. Джин пробует, но в итоге, путается в прядях и дрожит бёдрами, когда Чонгук накрывает ртом вершину.
— Прекрати, не надо! — вскрикивает Джин. Руки взлетают к лицу, он кусает пальцы, когда член пропадает во влажной горячей тесноте. Слабое тело противоречит словам, оно подбрасывается в попытке углубиться. Чонгук давится и выпускает ствол наружу.
— Врунишка, хён… Тебе же нравится… Не смущайся. Хочу подарить тебе удовольствие… — он поднимает на Джина шальные глаза, укладывается поудобнее и принимается за дело со всей серьезностью.
Губы скользят настырно, резко — плавят наслаждением. Напряжённый язык потирает тонкую кожу, оборачивается по члену. Пара движений ртом, и Джин точно кончит. Острое осознание, что это Чонгук — натягивается на ствол, мажет слюной, сжимает руки на бёдрах — заставляет хватать воздух полной грудью. Только ревность поднимает голову, он не может избавиться от мысли, откуда у того такой опыт. В этот самый момент Чонгук задевает зубами твёрдую плоть. Разомлевший Джин вздрагивает и издает болезненный стон. Не то, чтобы больно, но неожиданно. И больно. Даже подступающее удовольствие откатывается обратно, словно отлив от берега.
— Прости, я научусь… — бормочет Чонгук в соединение бёдер и снова обхватывает губами член, добавляет деликатности движениям. И нежности. И руку. Двигает туго, плотно — у Джина мушки мельтешат перед глазами. Трёт большим пальцем чувствительную головку и стирает касания языком. Пережимает, когда Джин готов кончить, комкая бельё в кулаках и толкая ногой Чонгука, чтобы тот отстранился.
Волны удовольствия расходятся от паха по животу. Космические ощущения, Джин мычит, мечтая, чтобы они не заканчивались. Он в другой галактике. Мимо пролетают планеты, звезды и кометы, взрываются сверхновые и затягивают в себя черные дыры. Какой там страх, какая паника, хочется выплеснуться от одного вида Чонгука между ног, от того, как правильно лежит порозовевшая, налитая головка на его красных натёртых губах. Никогда Джин не думал, что тот может так — без рефлексий, без долгих сомнений, брать так откровенно, так интимно.
Чонгук продолжает мучить: подтягивает бёдра повыше, спускается ртом. Трогает, перебирает нежную кожу мошонки, языком нащупывает вход. Сознание меркнет, прихлопнутое стыдом и разноцветным чувственным блаженством.
— Нет, нет же… Не туда… Не надо… — Джин содрогается и пытается уйти от долгих мокрых касаний.
— Везде гладкий, как кукла. Сладкий, душистый. Хочу тебя, как ненормальный, не мечтал, что ты будешь такой. Тут немного припухло, и Боже, Джин… Ты не представляешь, что сейчас со мной происходит. Мне дурно от картин, как ты себя готовил… Тебе достаточно лежать в моей постели, со мной, я всё сделаю сам. Знал бы ты, что я хочу с тобой сделать. Каждый день, каждую долбанную секунду. Я бы тебя съел, проглотил бы тебя целиком. Нет, пробовал медленно, обсасывал бы каждую косточку. Моя выдержка висит на волоске, — яростный шёпот, транслирующий пошлятину, доносится до Джина, и он покраснел бы сильнее, но некуда, щёки и грудь горят алым, словно облитые кипятком.
— Что ты несёшь, уймись, — огрызается смущённый Сокджин, но его подхватывают за бедра, под задницу пихают подушку, и он неожиданно на ней — с расставленными ногами, как на блюде. А дальше собственное тело снова его предаёт. Комната кружится в бешеном водовороте ужаса и восторга. Упрямый Чонгук не стесняется и не тушуется. Не брезгует пробовать Джина, как девушку, раздвигать, проникать туда языком.
========== 4 глава, 12 часть. ==========
Сквозь грохот крови в ушах, сквозь шторм чувственного перегруза, Джин не замечает, как к языку добавляется скользкий палец. Пока он кружится по размякшему входу, пока разглаживает складочки, сложно понять, что происходит. Подступающее удовольствие блескучими пятнами плавает перед глазами, а член ноет от перевозбуждения. Желание кончить преобладает и над стыдом, и над страхом. Но тягучее медленное скольжение внутрь заставляет застыть. Не больно, терпимо — тогда было больнее, ужаснее, отвратительнее. Джин не может не сравнивать, потея и дрожа от нахлынувших воспоминаний. И сейчас нечто инородное в кишке воспринимается неправильным и противным.
Возбуждение спадает. Он каменеет, сжимается на пальце и слышит, как шипит Чонгук.
— Так надо, хён, пожалуйста… Надо потерпеть, потом будет лучше, обещаю. Как только расслабишься, боль пройдет.
— Мне не больно… Просто… Ты же не вытащишь? — Чонгук отрицательно качает головой. — Тогда не шевелись, замри… — Джин умолкает, пытаясь пережить неприятные ощущения и прогнать плохие воспоминания. Получается, когда Чонгук покладисто затихает.
Если бы тот смотрел голодно, жадно, Сокджин отпихнулся бы, слез с пальца. Но Чонгук смотрит потерянно, словно переживает вместе с ним гадкое прошлое, и постоянно проходится языком по губам. Их цвет завораживает — пунцовые, налитые кровью, намятые от недавних ласк. Этот рот творил нечто умопомрачительное, что возможно только между близкими, доверяющими друг другу людьми. Джин может себе признаться — ему понравилось, да он, можно сказать, обезумел, хотя сам бы никогда на подобное не решился. Наверное…
Смирение за сокровенность. Покорность за терпение. Поэтому он сдерживает себя, прислушивается к чувству распирающей тяжести. Остро, жгуче, туго — и вполне сносно, если отвлечься на окружающую действительность. Так глупо, с пальцем в заднице, вслушиваться и вглядываться в реальность. Но Джин старается, воюет с собой.
Чонгук в стенах собственной спальни выглядит одновременно горячо и смешно. Тусклая подсветка лишает ярких стен цвета, и тот на их фоне — крепкий, мокрый, с шапкой красных волос — как Бог Войны, затесавшийся в мультфильм. А с кем воюешь ты? — хочется спросить Джину. Но он молчит. У каждого здесь сегодня своя война. У Джина с собой, со страхами. За будущее? За покой на душе? За… кого-то?
— Можешь продолжать… — он опять пихает Чонгука коленом и по максимуму пытается расслабиться, даже пробует насадиться сам. Вид при этом имеет великомученика.
Два слова срывают Чонгука с привязи. Он глухо стонет и начинает выцеловывать Джину бёдра. Палец внутри приходит в движение. Чонгук толкает его медленно, но упорно, проникает глубже и тянет обратно. Толчки плавные, скупые. Джин чувствует каждую костяшку, как раздвигаются и смыкаются стенки, послушно следуя за усилием.
Осознание, что тот знает, что делает — угнетает.
— У тебя кто-нибудь был? А-а-ах, Боже… — ахает Джин, когда в него проникают с большим размахом. Он пытается не сжиматься и скрипит зубами от кайфа, когда Чонгук снова накрывает ртом опавший член.
— М-м-м? — вибрирует тот горлом по эрекции. Откликается только тогда, когда член снова наливается кровью. У Джина блёстки мельтешат перед глазами — внимание к телу с двух сторон… ошеломляет.
— Мужчины, парни… — поясняет он, проморгавшись. Палец ходит намного легче, и Сокджин ловит себя на том, что встречает, привечает каждое движение.
