— Так торопился, чуть не убился через кроссовок… — раздражённо сообщает Чонгук полу и отпихивает босой ногой провинившуюся обувь. — Проходи, хё… — спотыкается на слове, когда поднимает глаза.
Чужой серьёзный взгляд наждачкой проходится по бёдрам, обтянутым чёрной кожей, по торсу, спрятанному под бомбер. Впивается в треугольник, где разъехалась молния и видна грудь сквозь прозрачную ткань. Джин неловко переступает ногами, вдруг подумав, что они с Чонгуком сегодня не гармонируют.
— Проходи… — повторяет Чонгук, откашлявшись, и отступает в глубину неосвещённого коридора.
Джин руку бы отдал, чтобы не идти туда, в тёмную пещеру к чудовищу, который то ли сожрёт тебя, то ли поимеет. Хотя, что это в неизвестность, натужно усмехается он, как раз в «известность». И трахнут, и сожрут, ничего не оставят, чтобы выжить.
Он мнётся ещё и делает последние шаги навстречу кошмару.
Чонгук щёлкает выключателем, и мягкий свет озаряет длинный коридор с несколькими дверями. Он ведёт в ярко освещённую комнату, где шумит телевизор.
— Давай куртку, повешу, — говорит он, прожигая глазами неоднозначный вид Джина, и только иногда стреляет любопытством на сумку в его руках. — Её можешь поставить под зеркало, — добавляет, заметив, что тот не торопится ни раздеться, ни расстаться с поклажей.
Сумку Джин покорно ставит и буркает «не дам» на просьбу. Чонгук не настаивает. Хулиганистая, предвкушающая улыбка расцветает на его губах, он машет, приглашая пройти за ним. И уходит, не дожидаясь. Пару минут Джин тратит на борьбу с воздействием улыбки, а потом разувается, вдумчиво проверяет носки, словно пришел к девушке, знакомиться с её родителями и тоже идёт в сторону бубнящего телевизора.
Когда Джин бесновался около шкафа, когда умирал в ванной, готовя своё тело, одно не приходило ему в голову. Как он собирался раздеться перед Чонгуком? Особенно перед таким — расслабленным и одетым максимально просто. Пока бегал по комнате, картины рисовались одна другой ужаснее: что его распнут уже на пороге, толкнут в спальню, возьмут, невзирая на сопротивление. Поимеют на кровати, через которую прошёл строй чонгуковых шлюх. При подобном сценарии, проблема, как снять куртку была одной из самых неважных. Ему и в голову не могло прийти, что в квартире, куда его заманят, будет пахнуть едой, популярное шоу будет бормотать с экрана телевизора размером в половину стены, а на столике около огромного дивана будет организован стихийный пикник с пиццами, бутылками пива и разнообразием закусок. Джин останавливается около стола, поражённо разглядывая стройный ряд коробок острых куриных ножек.
— Я немного задержался, покупая всё это, и пиццу привезли невовремя. Думал, успею сходить в ванную, но ты оказался сверхпунктуальным, — говорит Чонгук, топчась рядом с Джином на подступах к дивану. Как будто сомневается, пора присаживаться или нет. Он выглядит взволнованным, и от этого сердце Джина пропускает удар.
— Не надо было морочиться…
— Я хотел, — насупливается Чонгук. Он недовольно поджимает губы и, наконец, садится.
Джин продолжает стоять, теребит в пальцах язычок молнии на куртке. Он не знает, куда деть руки, не хочет садиться рядом с Чонгуком. Его соседство на диване вызывает одновременно и внутренний протест, и волну жара под курткой.
— Если тебе надо в ванную, первая дверь отсюда, — Чонгук осекается и смотрит почти испуганно. Путано добавляет: — Ну, помыть руки… или ещё что… Если не надо, садись. Я могу включить фильм… или клипы. Что ты хочешь?
Напряжение наполняет комнату душным облаком, и слова Чонгука не помогают, режут Джина наживую.
— Вариант «развернуться и уйти домой» есть в меню? — огрызается Джин, уязвленный намёками на ванную. Закрученный на все гайки отвратительного ожидания, он не замечает, что Чонгук тоже морщится от собственных слов.
Взгляд того снова проходится по застёгнутому бомберу, тяжело, внушительно. От него тело каменеет, а по коже собираются мурашки. А потом Чонгук отворачивается — отпускает на волю — шарится руками по диванным подушкам.
— Хочешь уйти? Если действительно хочешь, я не стану заставлять. Ты ведь понимаешь это? Я не держу тебя. Хочешь — уходи… — говорит приглушенно. Плечи его наливаются бетонной тяжестью.
Сокджин неожиданно замечает, что растянутый ворот его футболки мокрый от капель с волос. Сама ткань сырая на лопатках и липнет по впадине позвоночника. Словно Чонгук натянул её на влажное тело, когда торопился из ванной. Непослушное сердце снова частит дробью, спорит с не рассуждающей от страха частью разума. Джин отворачивается, смутившись.
— Я хочу уйти… — тихо признается он и принимается бесцельно бродить по комнате. — Хочу, но не уйду… — добавляет ещё тише и оглядывается считать реакцию. Чужие плечи расслабляются.
Уйти не позволит совесть, она буянит внутри. Джин должен быть благодарен за спасение задницы, но липкий страх диктует не отдавать эту самую задницу в чужие руки. Собственная амбивалентность сводит с ума, поэтому он растягивает время, изучая квартиру.
Будь другая ситуация, обстановка квартиры разбудила бы в Джине восторженного ребёнка. Серьёзно, он бы с этой комнаты не вырастал. Приставка, дорогая техника. Россыпь развлекательных гаджетов — руль, планшет, ещё что-то — в беспорядке валяется на полке под телевизором. По полу тут и там разбросаны кресла-мешки, между ними лежат гантели и утяжелители. На скейте около одного из мешков стоит ополовиненная бутылка колы. Дальняя от входа стена полностью занята стеллажами с коллекциями марвеловских игрушек, книгами и виниловыми дисками.
— Ты не говорил, что их собираешь… — Джин останавливается перед шкафом, засмотревшись на фигурку Железного Человека — она самая большая на полке. Когда-то Чонгук по нему фанател, и надо же, ещё не прекратил.
— Я их потом стал собирать. После… В общем, относительно недавно.
Даже со спины Сокджин чувствует кувалду его внимания и нервозно потирает друг об друга руки. В бомбере невозможно жарко, и скоро его рубашка станет такой же сырой, как майка Чонгука, но он не готов раздеваться и клянёт себя в тысячный раз.
— Железный Человек — всё ещё твой кумир? — спрашивает он, задумчиво проводит пальцем по поверхности полки. На ней вековой слой пыли.
— Я не успел убраться, в последнее время нечасто здесь бываю, — комментирует его жест Чонгук.
Джин удивлённо ведёт плечом. Разговор неплохо так отвлекает.
— Ты убираешься сам? Мог бы кого-то нанять…
— Я не люблю, когда здесь ходят чужие…
Странный ответ заставляет Джина резко развернуться.
— Что это значит?
Чонгук, вольготно облокотившийся на спинку дивана, рассеянно пожимает плечами.
— То и означает. Здесь никого не бывает. Это одна из квартир отца, где они с господином Имом… — Чонгук замолкает в замешательстве и решает не продолжать мысль. — Когда он умер, оказалось — всё оставил мне. Дед помог мне ими распорядиться, сам я был слишком мал. Что-то передали семье, что-то продали. А эту, самую маленькую, дед решил оставить. Переделали всё по моему детскому вкусу, — Чонгук усмехается. — Я чувствовал себя таким значимым, ходил, сам всё выбирал. В спальне до сих пор обои с покемонами. Это моя берлога, место, где я могу укрыться от пристального внимания. Поэтому, я не люблю, когда здесь бывают чужие.
На секунду Джину кажется, что сейчас он поймет нечто важное. Мыслей в голове так много, если дать им волю, они разорвут черепушку. Адрес на бумажке, бабы, бритва и клизма, чёртова прозрачная рубашка, которую страшно показывать — всё вертится стекляшками калейдоскопа. А сложи их в узор, окажется, что придурок здесь совсем не Чонгук, а тот, кто слишком много думает, кому детская травма мешает адекватно воспринимать происходящее.
Пот выступает над верхней губой. Джин, психанув сдирает с себя бомбер. Под потяжелевшим взглядом Чонгука возвращается к дивану и садится, развернувшись к тому всем корпусом. Чонгук предсказуемо не отрывает глаз от прозрачных очертаний сосков.
