Разговор друзей Чонгука точно не про него, он для них мелкая сошка, нищеброд и лошок. А значит нечего думать о них больше положенного. Он растекается на диване, укладывает голову на спинку и смеживает пьяные глаза.
***
— Хён Чонгука выглядит таким лошком. А Чонгук с ним носится, как с писаной торбой.
— Кто он вообще такой? Откуда вынырнул?
— То ли сводный брат, то ли воспитанник, какая-то тёмная история там…
— А ты откуда знаешь?
— Да Юна упоминала пару раз, хихикала странно…
— Странно, говоришь… Чо, копнём? Тёмные истории я люблю.
— Без лоха и жизнь плоха. А я как раз на мели…
— Заодно Чонгуку яйца прищемим…
— Заметано.
========== 3 глава, 8 часть. ==========
Мутные типы давно ушли, коктейль со скуки допит и к приходу Чонгука Джин, сражённый насыщенным днем, умудряется задремать. Ни долбёжка битов, ни сумасшедшие всполохи света ему не мешают.
Сквозь сон он чувствует, как над ним склоняются, в темноте под столом нащупывают руки, расслабленно лежащие на коленях. Он сначала застывает, спросонья оторопев, но сразу успокаивается — снова ныряет в полуобморочную спячку, расслышав густое и тихое «хён, это я».
Чужая сила тянет мягко, но настойчиво. Джина снова укладывают сверху, обнимают за плечи. Разнеженный дремотой, дезориентированный, он сам ищет теплоты и твёрдости, успокаивающего стука сердца. Джин трётся лицом об майку, там, где колет твёрдой горошиной сосок, крепко обхватывает талию. Ещё бы ногу закинуть, на манер коалы обнять свою импровизированную подушку, пропустить между ног, прижаться бёдрами. Но нога скатывается под наклоном, и сердцебиение под щекой долбит не спокойно, вторит яростному биту клуба.
Сон слетает в мгновение — он вдруг осознаёт кто рядом. Сокджин напрягается, и ему вторит живот под локтем — становится каменным. Проведи ладонью, и можно прочувствовать кубики пресса. Сильные руки Чонгука змеями скользят по спине, обхватывают жадно, собственнически, горячие вздохи опаляют шею. От недавней нежности ничего не остаётся. Джин костенеет, охваченный воспоминаниями, и его рубашка под бомбером прилипает к взмокшей пояснице. К горлу подступает тошнота, желудок скручивает спазмами. Спросонья впечатлений много: мощное тело мужчины, руки, сжавшиеся на боках, запах алкоголя вокруг — тактильных ощущений передоз, и испытывать их — физически больно. Но порыв вырваться Джин на морально волевых перебарывает, вовремя вспомнив существенную деталь вечера.
Он же пьян.
— Хён, всё нормально, если ты пьян, просто полежи… — вторит ему Чонгук, шепчет в макушку, двусмысленно выделяя «если». И Джин замирает, дрожа. Мысленно на все лады проклинает и мальца, и себя.
Напряжение внутри становится запредельным, он никак не может продышаться. Воздуха не хватает — вокруг наливается вакуум. Сокджин уже готов сбежать, растратив имеющиеся запасы терпения, и наплевать на легенду, как вдруг Чонгук, словно почувствовав, что с Джином что-то не то, прекращает сжимать его стальными тисками. Плечи снова свободны. Пальцы возвращаются в спутанные влажные пряди его волос. И Джин, наконец, делает вдох полной грудью. Вымотанный, разбитый и изнурённый — он, как кисель, растекается по Чонгуку.
Сразу же наваливается окружающая действительность — внешняя буря сменяет внутреннюю. Взрывы света, лязг музыки, вопли диджея продолжают сотрясать танцпол, но народу там меньше, движения танцующих не такие порывистые и чёткие; они как будто дотанцовывают остаток ночи, перед тем, как устало разъехаться по домам. Возможно, и Джину пора уезжать. Он незаметно оглядывает сидящих за столом и удивлённо хлопает стрелами слипшихся ресниц. Не все выстояли в борьбе с последствиями бурной ночи — многие места за столом пустуют, и батарея бутылок уменьшилась вдвое. А те, кто сдюжили и не свалили домой, вполне вероятно, просто не могут туда попасть. Не только они с Чонгуком валяются на диване. По одиночке, парочками и втроём — парни и девушки лежат друг на друге. То ли приходят в себя, то ли наоборот уплывают в мир пьяных грёз. Кто-то, не стесняясь, целуется, и Джин, присмотревшись, с затаённым смутным чувством, в одной из слившихся пар признаёт парней. Никто на них не обращает внимания, и на них с Чонгуком тоже. Ровно никакого внимания.
Ещё минус сто по шкале страха.
Джин окончательно успокаивается. Стоит отдышаться и угомонить трепыхающееся сердце, поток недавних воспоминаний проносится перед мысленным взором: тягучее «хён», соединенные в темноте руки, его пьяное бездействие. Сейчас бездействует Чонгук — не шевелится, будто ждёт, когда Джин подаст знак, что готов снова… Но готов ли он?
— Джин-хён, я принес коктейль. Будешь? — как по заказу кидает малец пробный шар.
В тихом голосе столько чувств: недоверие, затаённая угроза, скрытая радость. У умного Чонгука сейчас пазлы крутятся в голове, пытаются собраться в фрагмент. И Джину не выжить, когда разрозненные картинки у того сложатся в одну.
Он молчит, снова прикрывает глаза. Его очередь злиться на Чонгука. Всё должно быть по-другому, но тот его переиграл. Всегда переигрывает. Как бы не был Чонгук ошарашен, он понял и принял игру. Тоже, наверное, злится, но удивительно, он ведь подыгрывает…
«Пожалуйста, не разбирайся в происходящем, не думай… — джинова ладонь невесомо гладит твёрдый упругий бок. — Я могу только сегодня и только так».
Чонгук на мгновение перестаёт дышать, когда считывает молчаливый ответ, а потом медленно раздвигает ноги, спускаясь ниже по дивану.
— Мне надо в туалет… — неразборчиво бормочет Джин. С трудом отрывается от горячего тела.
— Пойдём, я тебя провожу… — встаёт вслед за ним и Чонгук. Его руки обнимают Джина за талию. Опять лепятся, словно их сегодня припаяли. Сокджин незаметно проверяет телефон в кармане бомбера, нетрезво облокачивается и даёт себя отвести.
Туалет в клубе словно будуар дорогой куртизанки. Диваны под старину, бордовая парча вместо обоев, многозначительный полумрак, только светильники освещают круглые пятна на стенах, рядом с зеркалами. Позолота на их дубовых рамках оттеняет порнушный шик помещения. Зеркал так много: висят на каждой стенке, портретами и в полный рост. И в их отражениях они с Чонгуком. Краснощёкий Джин в охапке рук, прижат спиной к чужой груди. Взгляд из-под влажной чёлки испуганный и больной. И только закушенная губа выдаёт его решимость пойти дальше. Он выглядит пьяным, выглядит разобранным, готовым ушмыгнуть, как заяц, при малейшей угрозе. В отличие от него, Чонгук за его спиной производит впечатление того, кто готов взять всё, целиком и полностью, и даже сверх того, что дадут. В неверном свете бра он кажется хищником, подросшим, властным, тем, кто очень долго ждёт. Выглядит тем, кто дождался.
Всё так же придерживая шатающееся тело, он не спеша проходится по кабинкам. Скупыми толчками проверяет двери. Все незапертые, он аккуратно задвигает Джина в первую попавшуюся, а дальше втискивается сам. Там темно, невыносимо тесно, жарко — Джин дуреет от переизбытка ощущений.
— Уходи… мне плохо… — делает он попытку передумать. Жалобно стонет и беспомощной рукой пытается выпихнуть Чонгука, но куда там, толчки гасятся в стали широкой груди.
— Серьёзно думаешь, что после сегодняшнего я оставлю тебя одного?.. — нетерпеливый голос искрами рассыпается по коже, мажет голодным ожиданием.
Его упирают к стенке, горячий рот прижимается к его, и Джин сдаётся.
Пальцы стискиваются в кулаки и разжимаются обратно, руки ходят ходуном, ведь это не поцелуй, это печать собственника ставят сейчас на искусанных губах. Чонгук совсем взрослый, уверенный, целует так, будто душу вкладывает в процесс. И всё ещё отравляет.
Джин пылает и задыхается, травится им. Не переставая стонет в поцелуи, забыв где он и кто он. Самозабвенно отвечает на каждое движение настырного языка.
Чонгук всё ещё ураган, торнадо — продолжает крутить Джина в шторме, но теперь он знает, как нужно держаться. Он поднимает руки и со сдавленным выдохом обнимает крепкую шею. И спускает хищника с поводка.
