Наряд в университет выбрать легко, в шкафу висят огромные худи, лонгсливы, майки поло. На полках сложены джинсы всяких цветов, от светлого до черного. Джин, не глядя тянет первое попавшееся. Всё равно низ по стилю совпадет с верхом. Что за стиль — Джину неизвестно, но Намджун-хён лучше знает, что носят студенты. Тот раз в три месяца вытаскивает его в ближайший торговый центр, почти насильно втрюхивает кучу шмотья и пихает в примерочную. Не бедный студент не спорит — работа на полставки в книжном магазине (тоже подгон от секретаря) приносит неплохой доход, позволяет оторваться от чужого богатства. Он даже не трогает проценты, капающие от ценных бумаг, всё так же уверенный, что эти деньги не его. В «своей» квартире он тоже не живёт, но думать об этом… слишком тяжело.

Джин оглядывает себя напоследок в зеркале шкафа. Чёлка после ванны пушится — он укладывает её на бок, чтобы не падала на глаза и, подхватив сумку, выходит из комнаты. Белые коридоры тянутся бесконечно, цветущий сад его провожает — шумит листвой и склоняет вслед тяжелые бутоны цветов. Паркетные ступеньки ласково стелятся под ноги, знакомые до каждого отшлифованного следа от сучков. На одном из поворотов навстречу попадается девица весьма потрепанного вида. Она быстро перебирает стройными ногами, расчерченными ромбами сетчатых колготок, но, увидев Джина, замирает на ступеньке.

Пошлая улыбка расцветает на её натертых губах.

— О, детка… Ты был такой… — выдыхает она низким грудным голосом, ужасно подходящим её узкой мальчуковой фигуре. — Умеешь сводить с ума.

— Что? — останавливается Джин, удивленный, что она с ним заговорила. Обычно эти девахи проскальзывают мимо, не поднимая голов.

— Я говорю, ты был охуенно горяч, мы чуть с ума не сошли… — улыбается она, показав около паха незамысловатое движение. — Никогда Чонгука таким не видела.

— Вы меня с кем-то путаете… — кривится Сокджин и переступает ногами. Он готов оставить за спиной и девушку, и её странные слова. Но она загораживает ему путь, почти прижимается тонким телом. Стоит на ступеньку выше, и Джин, засмущавшись, кидает взгляд на её грудь, совсем не мальчишескую, оказавшуюся сейчас возмутительно близко.

— Красавчик, ты просто бомба. Не хило задеваешь взрывной волной. Бах, и мы размазаны по вашим белым стенам. Послушай, детка, прекращай тупить и оглядись, — наглая деваха щёлкает его по носу и чмокает воздух возле губ.

От неё неуловимо пахнет Чонгуком, на белой шее наливаются бордовым следы зубов. Джин морщится, с омерзением и злостью отшатывается.

— Что? — девушка прослеживает его взгляд, трогает рукой синяки и с пониманием улыбается: — Чонгук трахается как животное — грязно, яростно. После него всегда следы долго сходят. Зато сознание отплывает капитально и тело несколько дней дрожит от удовольствия. Рекомендую…

Джина охватывает ледяная буря.

— Не интересно! Оставь подробности себе! — чеканит он, вытянувшись в струнку.

Та, наконец, освобождает путь, махнув на прощание рукой.

Он долго смотрит ей вслед, в задумчивости кусая губы. А потом горько усмехается и продолжает путь.

Он давно не тупит, только какой в этом толк.

========== 3 глава, 2 часть. ==========

За огромным столом собирается всё семейство, не хватает только Чонгука. Но он теперь редко присоединяется к их утренним посиделкам, предпочитая высыпаться после бурных ночей. Часто, ему и этого времени не хватает, чтобы вернуться в человеческое состояние, и тогда Джин встречает его в университете жестоко мучающимся от похмелья.

Об этих встречах лучше не вспоминать. Джин тогда частенько попадается ему под горячую руку и из раза в раз не может дать отпор. Просто не может, всегда молчит и отступает, озадаченный и обиженный его злобными насмешками. Чонгуков крутой нрав, эгоистичная избалованная натура в последние годы дали о себе знать, мощно развернулись под прямым попустительством матери, считающей подобный характер — проявлением мужской силы и богатого воспитания. Госпожа Чон, как и раньше, бездумно слепа по поводу своего ребенка. Она не видит, что такими темпами Чонгук скоро пойдет по стопам отца, прощает ему всё и всё оправдывает. Дома гремят бесконечные скандалы со свёкром, а Чонгук, не оглядываясь на чьё-либо мнение, катится под откос.

Он перестал интересоваться делами семьи, почти перестал появляться дома. Парень связался с дурной компанией, завёл подозрительные знакомства и быстро превратился в представителя «золотой молодежи», кто сорит деньгами и собственным свободным временем. Удивительно, что, заимев общие интересы с Юной, не отстающей от него в прожигании жизни и денег, Чонгук с ней так и не сошёлся. Они так и продолжают друг друга поддевать и дразнить, постоянно раздувая огонь глухой вражды.

Старый господин, глядя на это, совсем растерял боевой дух.

Джин с грустью подмечает, как тот сдал в последнее время. Совсем поседел и ссохся. Всё чаще и чаще стал возвращаться в инвалидное кресло. Только, как и прежде, ясный разум и нечеловеческая воля, да бессменный секретарь Ким на подхвате помогают держать ему обширный бизнес семьи Чон на плаву.

Вот и сегодня Джин, сжав кулаки под столом, опять наблюдает, как секретарь пересаживает деда из инвалидного кресла за стол. Немощное старческое тело такое маленькое и хрупкое в больших руках Намджуна. Чувства деда написаны на лице: ему неприятно быть слабым перед собственной семейкой, под их немигающими внимательными взглядами. Господин Чон часто жалуется Джину, что любимые родственники так и ждут, когда он помрёт, оставив им нажитое. И тогда они, как стервятники, мигом все растащат и разбазарят. От имени Чон и их бизнеса ничего не останется.

Еще и Чонгук подвёл.

За него вдвойне обидно. Джин смотрит на пустой стул, переводит взгляд на сжавшиеся кулаки и почти насильно заставляет их разжаться. Завтрак на тарелке перед ним стынет.

В светлом, пронизанном солнцем помещении стоит привычная гробовая тишина. Её разбавляет только щебет пичуг из открытого окна. Джин видит, как они стайкой резвятся в ветках вишни и пьют в ручейке водопада.

Хоть какие-то приятные звуки в безмолвии их столовой.

— Господи, да закройте окно! Разверещались… Зачем тогда кондиционер работает? — недовольно кряхтит госпожа Им, схватившись за виски.

Будто подслушала мысли Джина.

Она торопливо наливает бокальчик, явно чего-то покрепче вина, под презрительными взглядами мамы Чон и недовольными — деда. Глотает сразу половину и изрядно повеселевшая откидывается на спинку стула. Отёкшее с похмелья, натянутое лучшими пластическими хирургами лицо разглаживается, складывается в довольное выражение.

— Чего так уставились? У меня тяжёлые дни… — дует губы женщина, заметив чужое неодобрение.

— Баланс очередной карточки обнулила? Или муж обнулил? — цыкает дед, глядя на дочь, которая наливает второй бокал.

Та игнорирует нападки отца — равнодушно заправляет волосы за уши, чтобы не мешались, пока пьёт.

— Ещё пара лет, и никакие ухищрения современной медицины не помогут скрыть кем ты являешься, — вступает в бой госпожа Чон.

Нотки надменности и пренебрежения в её голосе не распознает только юродивый (а как же, она — мать наследника, а дочь господина Чона разродилась одной только Юной). И ещё зависти. Жгучей такой, чистейшей зависти, потому что все Чоны сногсшибательно красивы, от деда до Чонгука, господин Им тоже смазливо красив (за что, собственно, и ценился в своё время), а жена покойного сына привлекательна только богатством и связями. И даже под ножами хирургов их соперничество оставляет госпожу Чон далеко позади.

И, конечно, эти нотки не оставляют равнодушной полупьяную маму Им.

— И кем я являюсь на самом деле? Давай, скажи! — тут же вскидывается она, никогда не чурающаяся хорошего скандала.

— Ты сама всё знаешь. Точно надо говорить? Мы в кругу семьи, — поднимает брови мама Чонгука.

— Конечно, давай, все свои же, — скалится мать Юны.

Градус накала в столовой неуклонно растёт. Уже и Юна неохотно поднимает голову от тарелки, и господин Им, наконец-то, отрывается от занятной переписки в телефоне. Все настораживаются в ожидании новой ссоры. Только Намджун продолжает планомерно поглощать завтрак, да сам Джин сползает на стуле, навесив чёлку на глаза, в попытке абстрагироваться от очередной семейной сцены.