— Ты так крепко спал, мы решили тебя накрыть и не беспокоить… Но больше здесь оставаться нельзя… — бормочет господин Чон, качая головой. Тяжелые думы морщинят его лоб.

Пока Джин ждет, когда тот продолжит, дверь без стука распахивается. В комнату заходит секретарь Ким. Вместо пиджака широкие плечи облегает тёплый кардиган, лицо ещё суровей. Только он совсем не смотрит на Сокджина — кивнув головой в его направлении, застывает на нижних ступеньках пьедестала. И это вдруг раздражает! Его комната — не проходной двор, чего все толпятся? И без невозмутимых молчаливых секретарей плохо — хочется свалится обратно в постель и подохнуть. А с ним, почему-то, крайне необходимо держать лицо. Он возмущенно таращится на Намджуна, открывает рот, чтобы прогнать и вдруг оглушительно чихает. Очки слезают на кончик носа, одеяло спускается с голых плеч — Джин со стоном хватается за голову, которая, кажется, разлетелась на сотню глиняных черепушек. И сквозь боль ловит секретарский интерес, мрачным мимолетным росчерком мазнувшим по коже.

— Председатель Чон, всё готово, — цедит тот сквозь зубы, уставившись себе под ноги.

— Что ж, значит пора… — встряхивается дед, с трудом встает с кровати, тяжело опираясь на колени. Холодная рука тревоги стискивает Джину внутренности. — Собирай вещи, мой мальчик. Тебе надо переезжать в другое крыло.

— Зачем? — спрашивает Джин, натянув одеяло по уши, как щит от внезапных новостей. Беспокойство мечется внутри черепной коробки и звоном отдаётся в ушах.

— Что вчера случилось? — неожиданно старик задает встречный вопрос.

Его взгляд прикладывает кувалдой. Господин Чон как никогда выглядит строгим председателем огромного бизнеса. Под таким прессом хочется рассказать всё, даже что не знаешь и не помнишь. Хочется покаяться во всех грехах и пообещать работать лучше.

Сокджин ёжится под одеялом, прячется в нём в попытке уйти из-под обстрела тёмных глаз в набрякших веках и попадает под другой, впившийся колючими иглами со ступеней пьедестала. В горле сухо, и он, придерживая одеяло на груди, наливает в стакан воду. В возникшей тишине льющийся звук особенно громкий.

Джин не хочет отвечать, не хочет. Пожалуйста, молится он про себя, оставьте его в покое. У него нет сил вспоминать и напрягать гудящую голову.

— Джин…

— Я не помню, господин Чон…

— Постарайся вспомнить, это важно.

— Да не помню я! Не помню! Фильм смотрели! — взрывается Сокджин, пряча досаду в стакан. Зубы отбивают чечётку по краю стекла. — В ресторане были, в комнате с экраном были, там пили! Больше ничего не помню! А что?

— Потому что вчера все отличились, — голос старого господина трещит помехами. — Ты напился, Юна съехала из дома. А Чонгук… — пауза, наполненная жутким ожиданием. — Чонгук разбил все окна вашего крыла.

— Что? — хрипит Джин, хватаясь за горло. — Что он сделал?

Этого не может быть. С чего бы Чонгуку так поступать? Джин не верит. Он чувствует, как ужас пополам с недоверием красят его щеки горячим румянцем. Или это уже температура?

Движение за спиной старого господина привлекает внимание. К кровати приближается секретарь, и на лице его что угодно, только не равнодушие.

— Чонгук разбил окна, Сокджин-щи. Все, кроме вашего… — произносит он, искривив губы в мрачной усмешке.

Его слова, как отмашка деду, тут же растерявшему свой строгий вид. Лицо в глубоких морщинах наливается горем — дед прячет его в ладони.

— Ах, Сокджин… Он пропал! Чонгук пропал! — глухо стонет он, и плечи его сотрясаются от чувств.

========== 2 глава, 10 часть. ==========

Комментарий к 2 глава, 10 часть.

Визуализация к части.

https://vk.com/wall-190948520_78

Переезд, организованный секретарём пока Джин валялся в отключке, прошел без сучка и задоринки. Да и как по-другому, у него вещей — необходимый минимум. Единственно, сам он шевелился еле-еле — похмелье и тяжелые думы продолжали его угнетать.

Теперь у него аналогичная комната, зеркальная прошлой. Джин будто никуда не переезжал. Те же белые холодные стены, жилая низина и пьедестал с кроватью. Максимум пространства, минимум мебели и уюта. Только сад из огромных окон смотрится по-другому: незнакомые террасы, другие перекаты высот, лестницы и тропинки. Аллеи невысоких деревьев теперь стремятся в обратную сторону. К крылу напротив. К выбитым провалам тёмных окон. Сад словно отвернулся от Джина и больше не показывает себя. Тянется туда, где стало пусто, трепещет голыми ветками.

За окном сумрак кроет сад тенями, и только подсветка деревьев вносит в серую картину цветных бликов. Диссонирует с невзрачным видом улицы и тухлым настроением Сокджина. Он смотрит в сад, где ярко переливается воздух, а потом, решившись, возвращается к кровати. Из груды неразобранных вещей вытаскивает парку, накидывает её не застегивая, и выходит на внешнюю галерею.

Джин нечасто сюда ходит. Разноцветная, затейливая даже зимой сердцевина дома — как другой мир. Бурная, изысканная, живая — колючее напоминание о том, что она совсем не подходит холодному семейству, спрятавшемуся в белых коридорах и снежных кроватях. Сад живет, цветёт, клубится дорожками и невесомыми лесенками только благодаря тому, что является неотъемлемой частью пространства, под пристальным вниманием нанятых людей, получающих зарплату за своё участие.

Сбежав с изворотливой лестницы, Джин проходит мимо водопада, сейчас молчащего камнями и трубами. От него начинается аллея, выложенная круглыми плоскими булыжниками и огороженная с одной стороны низким кустарником.

Под садовым освещением подробностей больше. Разбитые окна начинаются от стеклянного коридора, ведущего к их крылу. Разломанные башни камней, будто Чонгук разнёс их ногами, а потом воспользовался как снарядами. Вывороченные из дорожки валуны, сломанные ветки кустов, россыпь мелкой гальки из ближайшего японского сада — сумасшедший торнадо прошёлся по дорожке, переворачивая всё на своём пути.

Джин поднимает один из камней, охнув от его тяжести. В голове поселяется мысль: сколько же надо иметь сил, чтобы разметать всё здесь, а потом, этими же неподъемными камнями расколотить стекла. Или это не сила… а бессилие? Отчего так взбесился Чонгук? Почему взорвался истерикой? И где он сейчас, что с ним? Настроение Джина, и так не самое радужное, катится вниз с каждой новой деталью случившегося.

Кончики ушей начинают мёрзнуть, пальцы леденеют на холодном граните. Сердце тоже покрывается гранитной коркой — ещё чуть-чуть, стукнется о ребра и разобьёт нутро. Он бросает камень обратно и медленно поднимается на знакомую террасу. Брызги стёкол скрипят под подошвами, переливаются богато, освещенные иллюминацией.

Здесь осколков больше.

Там Чонгук лупил каменными снарядами, проходя мимо. Швырял неаккуратно, бесцельно — обломки стекол угрожающе торчат, покачиваясь на ветру. Тут стёкла разбиты в труху — в рамах окон удручающе пусто. Только его окно единственное, в насмешку целое. Джин, как Белоснежка, безмятежно спал в своём стеклянном гробу, пока вокруг него кружилась буря чужого горя.

— Что ты наделал… Что натворил… Где ты… — шепчет он, почти всхлипнув. Давит позорные звуки, дрожащие в горле, и идёт дальше.

Комнаты Чонгука и Юны украшены последствиями: покрывала на кроватях, мебель, техника — всё усыпано стекляшками. Воздух искрит прозрачной пылью.

— Завтра приедут мастера, замерять окна. Приедут специалисты клининговой компании, будут спасать, что можно спасти. Мы всё поправим… — Джин слышит голос деда и оглядывается.

Тот один, без своего верного стража. В дутой молодёжной куртке, явно с чужого плеча, кажется маленьким и хрупким. Он переступает ногами по стёклам, проходит мимо Джина внутрь. Стеклянная крошка угрожающе хрустит под его неторопливой поступью.

Джин не может заставить себя пройти следом, не хочет рассматривать комнату Чонгука. Запомнит подробности, и внутри будет каменеть сильнее.

— Не слышал, как вы подошли… — бормочет он с порога.

— Не могу заснуть… Брожу по дому, как неприкаянный, — отвечает дед невпопад.