***
— Боже, оппа… Какой ты тяжёлый! — кряхтят Джину на ухо, пока он всем телом повисает на узких плечиках. — Давай-ка, обопрёмся на стенку. Да не на меня, оппа-а-а!
А что, ему мягко и удобно. Его перекантовали в коридор, и теперь он упирается в женское тело, прижимая Юну к стене. Остаётся только не скатиться с этой стоячей перинки, как с горы, и не растянуться на полу.
— Гд… Чнгук? — интересуется вдруг Сокджин. Волнующий даже сквозь пьяное забвение вопрос. Он хотел бы удержать его в себе, но гудящая, как колокол голова, не варит совершенно. И рот с ней не дружит.
— Отошёл по маленьким делишкам. Сейчас придёт и отнесёт тебя баиньки, — продолжают пыхтеть ему на ухо. Тонкие руки крепче обхватывают за талию, и они ненадолго замирают.
Где-то за углом хлопает дверь. Этот негромкий звук толкает Юну на хулиганство. Она насмешливо хмыкает и неожиданно закидывает расслабленные руки Джина себе за талию, прижимает их своим телом к стене. Обнимает крепче, буквально втискивает в себя — откуда в хрупкой девушке столько сил, морщится Джин.
Около уха вьётся тихий шепот:
— А сначала давай немножко посмеемся. — И громче, добавив в голос тягучие нотки: — Оппа-а-а! С кем понравилось целоваться? С девушкой или с парнем? Признайся, оппа, с Чонгуком? Он уже мужчина…
Что-то не так в её словах. Джин вздрагивает, испуганно дёргает плечом. Тело от макушки до пяток обливается колким холодом.
Невозможно. Не в этой жизни. Не в этой реальности. Ничего же не было. Ему не нравится. Не нравятся… Потный мужчина: тяжёлое тело, колкие жёсткие волосы, дурно пахнущий чле…
НЕТ. Никогда не нравилось и не понра…
Чужая ревность тяжёлым взглядом впивается в затылок, выжигает там дырки. Некомфортно и неприятно. Сокджин пытается оторвать гулкую голову от стены, чтобы понять причину яростных стрел в его сторону. Он чувствует, что это важно. Но ничего не получается, лоб словно намазан суперклеем. Он сдаётся и опять повисает в женских объятьях, поддаётся своему страху.
— Мне не нравятся мужчины, не нравится с ними целоваться… — чётко с испугу тараторит Сокджин, и выходит громче положенного. — Огромный, тяжёлый, здоровые кулаки. Пахнет. Нет. НЕ-Е-ЕТ… — елозит он головой по стене, сбивается на короткие испуганные вздохи. — Не нравится, не нравятся…
— Ох, оппа… Мне лестно. Ведь ты прекрасен, как рассвет на океане, как утренняя зыбка над озером…
Насмешка так и льётся между девичьих губ, дёргает по-живому — Юна совсем не понимает и принимает страх Джина как комплимент себе.
Ну и ладно.
Он предпринимает ещё одну попытку отлепиться от стены, и она, наконец, венчается успехом — Джин стоит ровно, поддерживаемый за талию. И успевает поймать издевательский взгляд, вспорхнувший над его плечом.
— Не змечал в тбе рньше осбой поэ… поэти… тчности… — пытается усмехнуться и он, но рот с мозгом всё никак не договорятся.
— Так это не я сказала… — злой смех опять кружится по коридору, ударяется о белые стены, о ряд потолочных светильников и возвращается обратно — провожает удаляющийся топот чьих-то ног.
Организм тут же мстит, по пищеводу поднимается волна удушающей тошноты. Джин со стоном клонится вперёд, прикрывает уставшие глаза. И на обочине сознания, почти отключившись, слышит недовольные слова:
— Чёрт, очнись Сокджин! Я тебя не дотащу! И Чонгук, истеричка, убежал. Подумаешь, пошутить нельзя… Учти, отключишься — оставлю спать в коридоре… — и следом радостный вздох облегчения: — Намджун-оппа, ты как никогда вовремя…
Чувствуя, как его обхватывают руки, куда сильнее предыдущих, Джин позволяет себе отключиться.
Комментарий к 2 глава, 8 часть.
Закрытое продолжение официальной группы. Вырезанная сцена “Чонгук и Юна планируют выпускной вечер” там:
https://vk.com/club202395095
========== 2 глава, 9 часть. ==========
— Сокджин-щи, вы такой тяжелый, а коридоры всё не кончаются…
— Неправда, вы совсем не тяжёлый…
— О, Сокджин-щи, ваша рука куда-то сползает!
— Никогда не понимал вашего стремления говорить за меня. Впрочем… ваша рука, и правда, сползает. Минутку…
— Вы такой странный, Сокджин-щи, и всё ещё режетесь об углы дома.
— Вы пьяны, и я не понимаю…
— Джини, кажется, сад за нами наблюдает…
— Это не сад наблюдает, а… неважно. И я никогда вас так…
— Что? Что вы меня так?..
— Я никогда вас так… не назову…
***
Лучше бы Джин сегодня не просыпался…
Утро встречает его настойчивым звоном будильника и чёртовыми солнечными стрелами через гадские окна. Во рту отвратительно. Тошнота подкатывает к горлу, стоит только пошевелиться. Толком не проснувшись, Сокджин со стоном свешивается с кровати и не сдерживается в кем-то заботливо оставленный таз. Тело сотрясается позывами, колотится морозной дрожью — ему так плохо, будто сегодня последний день его жизни.
Джина выворачивает до пустого желудка, до желчи; испарина мочит чёлку, собирается на висках и тут же остывает, противно холодя кожу.
Почему здесь так холодно, думает он, трясясь в развалах одеяла, куда его откинуло после спазмов. Джин вытирает выступившие слезы, наконец-то, разлепляет глаза и оглядывается на окна. Он полностью уверен, что те распахнуты настежь. Но окна закрыты.
Острые лучи солнца не греют в такой холодине — Сокджин крутится в кровати, прячась от них. Мысль найти пульт от штор не рождается в пустой голове. Бельё под ним мокрое от пота, мерзко липнет к коже, от чего становится ещё морознее. Он с тупым равнодушием отмечает, что заснул раздетым. Но как и когда разделся — не помнит. Он вообще ничего не помнит. Густое забвение стелется по воспоминаниям вчерашнего вечера, прочно покрывает тайной всё от начала фильма. Только смутное беспокойство толкается в гудящей голове — «не надо вспоминать, не старайся, не раздумывай над причинами тревоги».
Мечущийся взгляд задерживается на прикроватной тумбочке. Рядом с очками узнаются божественные очертания стакана, полный графин воды и россыпь упакованных по отдельности таблеток.
— Спасибо тебе, добрый человек, кто бы ты ни был, — разлепляет рот Сокджин. Сиплые нотки собственного голоса заставляют вздрогнуть. Карканье, которое он издал, совсем не похоже на человеческий голос.
Справедливо решив, что таблетки приготовлены для него, он трясущимися руками разрывает упаковку одной из них, кидает кругляш в стакан и, еле дождавшись растворения, залпом выпивает шипящую воду.
Легче не становится — дрожь и тошнота ещё на подступах. Джин закрывает глаза, зарывается глубже в постель и думает о том, что Чонгук сегодня на завтрак его не дождётся.
***
Рука, вцепившаяся в плечо, пугает настойчивостью — кто-то резко выдергивает Джина из сновидений.
— Чонгук! — подскакивает он, выкручивается из одеяла.
Дубина боли моментом охаживает его по голове, и Джин трёт лоб, застонав. Чем бы ни была таблетка, она ему не помогла. Состояние всё ещё пережёванное, до сих пор тошнит и, в целом, хочется помереть.
Господин Чон, а это именно он, невесело хмыкает. Не выпуская плечо, пытливо осматривает его бледный вид.
— Джини, мальчик мой… Вижу, лучше не стало… — рука с плеча пропадает, старый господин медленно присаживается рядом. — Хорошо погуляли…
Дед выглядит подозрительно — молчит, погрузившись в раздумья. Странное его поведение заставляет шевелиться — Джин, собравшись с силами, тянется к столику и нащупывает очки.
Солнце пропадает из окон, а значит день перевалил за середину. Обед благополучно пропущен вслед за завтраком, и слава Богу. От мыслей о еде у Джина сжимается живот и дерёт в гортани. В комнате до сих пор холодно. Он чувствует, что ко всем бедам, вызванным похмельем, добавляется першение в горле и сопли. Парень хохлится, кутаясь в одеяло, и угукает деду.
— Даже не знаю, что сказать. Я первый раз пил. И кажется, больше не буду, — кается Джин, горестно вздохнув. Облачко пара вырывается изо рта вместе с вздохом — это изумляет до ломоты в затылке. — Что такое? Почему здесь так холодно? — оглядывается он опять, мечется взглядом от деда до закрытых окон. Через марево похмелья с удивлением подмечает, что одеял на постели больше, чем положено.
