— Давай выпьем ещё, хён…
***
— …Кажется, мне уже хватит, — растерянно моргая, тянет Джин. Он с пьяным смешком отлепляется от Чонгука, на которого неизвестно когда успел завалиться. Сознание кружится вертолётом, он вторит движениям — мотыляется неуверенным телом среди подушек. На него внимательно смотрят, оценивая кондицию, делают правильные выводы и тут же притягивают обратно. Крепкое плечо опять подпирает его тяжелую голову. Сокджин заново булькает в опьянение, по макушку уходит в вязкое болото. Он безбожно пьян, его штормит. Вроде и пытается спорить, но раз за разом позволяет себя захватить.
Тихий выдох рвётся с его губ… Нет, спорить не хочется, но он никому об этом не скажет. Так надёжнее — в чужих руках — те держат в океане пьяного угара.
Фильм по огромному экрану бежит титрами, а Джин не помнит, что смотрел. В голове мешанина из обрывочных кадров: звон рюмок, сумбурные разговоры, женский смех, тепло чужого тела. Сортировать события по ранжиру больно и тошно, да и кому это нужно? Сейчас ему хорошо и уютно. Он закрывает глаза. Чувствует, как широкая грудь за его спиной поднимается и опускается в такт дыханию, и едва отдаёт отчет в происходящем.
— Джини-оппа, ты такой хорошенький, особенно когда расслабленный и довольный, — доносится до него как сквозь толщу воды. — У нас в классе все девчонки с ума по тебе сходили. Фан-клубы организовывали, всё строили планы, как с тобой поцеловаться…
Вранье, никогда такого не было, думает Джин. По краю сознания проскакивает ощущение, как его ревниво жмут за талию, втирают в жёсткое тело, и он совершенно уверен в нереальности впечатлений. А может не уверен в их реальности? Не суть важно, проблема в другом — Юна зачем-то врёт.
— Я не вру, оппа, зачем мне это делать? Полшколы по тебе фанатело…
Джин сказал это вслух? Да тоже неважно, зато весело слушать, как женский голос с нотками обиды то медленно зажёвывается, то бойко ускоряется, как кассета в сломанном магнитофоне. На Юну кто-то злобно шикает, бубнит ругательствами, но Джину всё еще неинтересно. Легкомысленное хихиканье пытается сбежать из его горла, он опять пытается совершить побег из крепкой охапки, но никак не сообразит, с чего начать. Подушки разъезжаются под ногами и руками, захват с талии никуда не пропадает, и смирение опять шепчет Джину угомониться. Выпуклые коленки, фигурные икры под тёмными брюками — длинные сильные ноги, между которых пропущены его, тоже длинные, но и в половину не такие сильные, привлекают всё его внимание. Чьи это? Чонгука? Вот что ему интересно.
— И все-таки, оппа… Ты так и не сказал, с кем целовался в школе. Хоть напоследок расскажи, кто та счастливица…
О чём это она? Джин пытается открыть тяжёлые веки, тянет их наверх бровями и, кажется, получается: видит довольную расхристанную Юну на соседней горе подушек. Заумная техника уже выключена, и в комнате темно. Только пара свечей в няшных подсвечниках (явно из дамских запасов) освещают площадку между подушками, где стоит бутылка и рюмки.
Пьяные глаза неожиданно фокусируются. Когда узкое платье Юны успело смениться на трикотаж домашней одежды? А он сам в чём? Сокджин с проснувшейся подозрительностью оглядывает себя и зависает. На его талии оковы чужих рук. Широкие запястья, большие ладони. Выпуклые вены выбегают из-под закатанных рукавов рубашки — руки спортсмена, силача. Такие смуглые в дрожащей темноте, на белом полотне его рубашки. Крепкие намеком, что их обладатель станет ещё сильнее.
Скрытая их мощь неожиданно пугает. Страх колется под сердцем, обжигающе прокатывается по коже и быстро испаряется — чуткие ладони успокаивающим жестом проходятся по его животу. Джина гладят, как строптивую кобылку, и он мгновенно угомоняется.
— Сокджинни-оппа!
От громкого окрика он слабо вздрагивает. Нет ему покоя, кантуют и кантуют.
— Чего кричишь?
— Кто она? С кем ты целовался? — вслед словам в руку тычется полная рюмка.
Что за странная настырность, мелькает мысль и сразу провожается прочь новой порцией коньяка. Джина перекашивает от его крепости.
— Отстань. Не целовался я ни с кем в школе, — проморгавшись, зевает он и устраивается удобнее в тугих объятьях. — Я вообще… Ни с кем не целовался.
Ну вот. Главный секрет по пьяни рассказан. И, возможно, завтра Сокджин об этом пожалеет.
— Хён, тебе что, девчонки не нравятся? — смешливо изумляются ему в ухо.
А, может быть, пожалеет уже сегодня. На фоне Джин чувствует, как ему в руку впихивают очередную рюмку, подталкивают под локоть, заставляя выпить. Новая порция алкоголя шлифует поверху, и парень с трудом вспоминает тему разговора. Пьяная отключка вот-вот накроет его с головой.
— С чего такие выводы? Мне… нравятся девушки…
— Оппа! Как ты можешь такое говорить, ты же ни разу с нами не целовался.
— А почему… Я должен в этом сомневаться?.. — еле тянет слова Джин.
— Ну, вдруг тебе понравится целоваться с мальчиками… — шепчут ему во взмокшую шею и опять суют рюмку. Карусель из рюмок, каверзных вопросов и выводов выбивает не самую ровную почву у него из-под ног.
— Да не нравятся мне мальчики, с чего бы? — Джин чувствует смутное беспокойство и начинает неловко барахтаться в чужих руках.
— Мы и не утверждаем такое. Просто, оппа, как ты можешь знать, кто тебе нравится, мальчики или девочки? Ты ведь ни с кем не пробовал, — сбоку притираются плавные женские изгибы, и Джин замирает в жаркой оглушающей темноте, силясь понять, что происходит. Но это тяжело: алкоголь дурманит голову, под спиной твёрдой скалой жмётся подростковое, но, без сомнения, мужское тело, сбоку притиснуто мягкое женское. Нервы звенят натянутыми струнами.
— Я что, должен обз… бза-ательно поцлаваться, чтобы тчна скзать, кто мне нравцца? — Сокджин никак не вникнет в логику расспросов, начинает заикаться и заговариваться. Жалкие потуги, чтобы остаться в сознании.
— Конечно, хён… — говорит Чонгук. — Все так делают…
— Что? — Джин из последних сил выдирается из тесноты тел, но штормящее по венам море алкоголя валит его на колени рядом с загадочной парочкой. — Что знчит все? И ты тже? Ты ж ещ рбёнок!
Чонгук неуловимо подбирается, помогает подняться Юне. Оба замирают напротив, зеркаля коленную позу Джина. Кисельным мозгам того в отблесках свечей на минуту рисуется: серьёзные лица, напряжённые тела — мрачное предвкушение молодых хищников, организовавших охоту на пугливую жертву. Поймали в свои лапы, отточили мастерство, и теперь играют, перекидывая от одного к другому. Ещё немного, и сожрут.
Но потом Чонгук встряхивается, разрушая момент, вертит затекшей шеей и вполне миролюбиво сообщает:
— Джин-хён, почему ты все время повторяешь, что я ребенок? Мне семнадцать лет, я давно могу заниматься сексом. Я целовался и с девушками, и с парнями. И точно могу сказать, кто мне нравится.
Его слова смущают. Джин загорается щеками. Ему что трезвому, что пьяному трудно представить Чонгука целующимся, тем более с парнями. А ещё ужасно хочется узнать о результате экспериментов. Но он молчит. А Чонгук усмехается по-особенному, совсем взросло и пошло, от чего Джина неожиданно ведёт:
— Я получил достаточно опыта с парнями, чтобы понять — они мне не нравятся… — и пока Джин переваривает услышанное, силится проникнуть сквозь алкогольный дурман в смысл важных слов, тот отворачивается и невозмутимо разливает остатки по рюмкам.
А вникнув, Джин неожиданно успокаивается. Сердце перестаёт молотить по рёбрам, и хмельное забвение вновь окутывает облаком, возвращает его в гору подушек.
— Оппа, видишь, всё просто… — опять вступает в разговор Юна. По-царски усевшись на подушку, она с кивком головы принимает новую стопку. — Все пробуют, экспериментируют, а потом решают для себя, что ближе… Мне и с девушками нравится целоваться, и с парнями… — она молчит, пытливо рассматривая разметавшегося по подушкам Джина. — Девушки целуются мягко, дарят ласку и нежность. От их поцелуев хочется растечься мороженым. Парни целуются настойчиво, терпко. У них твёрдые губы и уверенный язык. Их поцелуи возбуждают, будят желания. Ты тоже можешь попробовать, Сокджинни-оппа…
