Подушка слетает с кровати, белье собирается складками под коленями, но кто сейчас этим морочится, ведь Чонгук сразу сходит с ума, берет сумасшедший ритм, от чего старший выгибается, уходит от ударов, всхлипывая в голос:
— Блядь, да тише ты! Я же никогда так…
— Прости…
Смирение даётся с трудом, он ведь тоже никогда. Чонгук замедляется, замирает в жаркой глубине, сипя сухим горлом. Смахивает капли пота со лба и начинает заново. Ни одна клеточка тела не остается без внимания под его чуткими пальцами. Руки путешествует по телу: обводят распахнутые в стонах губы, гладят шею, грудь, теребят соски, ласкают поджавшийся живот. Чонгук находит между бедер чужой обмякший член, сжимает, ласкает как себе и снова начинает тугие толчки. Интуитивно находит то место, от ударов по которому у хёна сводит пальцы.
Удовольствие скручивает узлы в животе, растекается током по венам. Хосок, подается навстречу, сжимается сладко на каждом шлепке, не сдерживаясь кричит, и это самая лучшая песня.
Он тянет старшего на себя, почти усаживая на бедра. Силы рук хватает, чтобы держать затраханного хёна, подкидывать его на своем члене и трахать, доводить до исступления, выбивая громкие крики, пока Хосок не улетает в другое измерение, заляпывая свой живот, пах и чонгукову руку.
Чонгук укладывает разморенного хёна на живот, разводит ноги и плавным слитным движением опять скользит внутрь. Неторопливые движения: полностью выйти и опять проехаться в глубину, пошло шлепаясь бедрами по ягодицам, повторяя удары снова и снова. Гук может так долго, но не сегодня. Сегодня его сладкий узкий хён затрахан по самое не хочу: острый нос дрожит, ребра ходят ходуном, ноги трясутся.
— Хочешь еще раз? — шепчет в розовое ухо Чонгук, ловит неуверенный кивок в подушку. — Сейчас хён, сейчас.
Он переворачивает Хоби на спину, закидывает стройные гладкие ноги себе на плечи, вталкивается обратно на всю глубину в опухшее: резко, часто, с оттяжкой. Рукой доводит Джей Хоупа до очередной разрядки, и наконец-то, распирая тесные стенки членом, бешено сокращаясь спускает в теплоту сам.
Чонгук — мужик, хоть ему всего 21 год*, поэтому он находит в себе силы дойти до ванны, намочить полотенце и обтереть своего заляпанного, мокрого, обессиленного хёна. Семя вязкими каплями вытекает сквозь натертое, растянутое колечко мышц, и Гук обтирает его и там, получая благодарность в виде трепета ресниц и мягкого выдоха.
Он ложится рядом, укрывает обоих одеялом, крепко обнимает уставшее тело, прижимает к себе. Долго, долго Хоби-хён бегал, но Чонгук быстрее, и он, наконец-то, догнал и подмял его под себя. Чонгук не удивится, если завтра Хосок опять примется бегать, но ему 21*, и он точно знает, что хочет от этой жизни. Завоевать весь мир и одного вишневого горячего хёна.
––––
*In vino veritas — истина в вине.
Есть истина на дне бокала.
В нее я пристально смотрю.
Да, было выпито немало!
Ужасно истину люблю! ©
😂😂😂
*Чонгуку 19 лет по общемировому исчислению.
========== 11 часть. ==========
Комментарий к 11 часть.
Простите, что мало, но нет ни настроения, ни вдохновения. Но если, вдруг, каким-то образом я поймаю и то, и другое, вечером выложу еще.
AПД: простите, но ни того, ни другого не появилось.
На следующее утро Чонгук просыпается один. Постель еще пахнет сексом, тёплым телом, подушка еще хранит вмятые следы от головы, но Хосоки-хёна уже нет.
— И почему я не удивлен? Вредный, упрямый, совсем не солнечный, туманный хён, — шипит Чонгук, спускает ноги с кровати, тратя минуту на разминку гудящих в истоме мышц. Тело звенит приятной усталостью, налито пережитым удовольствием, руки уже соскучились по ощущениям гладкости чужой смуглой кожи под пальцами и требуют еще — больше жаркого трахабельного хёна.
И Чонгук его получит.
Вчерашние разбросанные шмотки сами залетают на Чонгука, и тот торопится на кухню. Хосока ожидаемо нет, зато в вылизанном помещении, без намёка на вчерашний пикник обнаруживается Джин, невозмутимо пьющий кофе, склонившись над телефоном.
— Что за сральник вы тут оставили? Сразу убрать нельзя было? — тут же взбухает Джин, заметив Чонгука, замершего на пороге. — Надо было оставить вам, но самому стремно сидеть на помойке!
«Ох, Джин-хён, лучше тебе не знать, почему мы не убрались», — загорается воспоминаниями Гук и даже наигранно не собирается совеститься за бардак.
— Хён-хён, а где Хоби-хён? — отмахивается он от хёнского возмущения. — Ты сегодня его видел?
Не силен он в подкатах издалека и, не размениваясь на долгие вступления, рвётся узнать здесь и сразу о местонахождении вредного Хосока.
— Джей Хоуп попытался было помочь разгрести свинарник, но он какой-то бледный, плохо себя чувствует. В общем, сказался больным и ушёл отлеживаться в комнату, — сразу беспокойно хмурит брови наседка всея Бантан. — Он просил его не беспокоить! — кричит Джин в спину Чонгуку, но тот уже не слышит, он уже летит к двери чужой комнаты.
Чонгук тормозит перед негостеприимно закрытой дверью, заносит руку и в растерянности замирает. Непривычные, смутные, раздирающие душу сомнения одолевают его: если хён плохо себя чувствует после вчерашнего, ему надо к нему, это Гук виноват в плохом самочувствии. И 21-летний* дорвавшийся до секса влюбленный парень рисует картины лечения томного хёна. Как раскладывает того бедрами на своих коленях, раздвигает нежные половинки, наносит мазь на опухшую розовую дырочку. Распределяет по тесным стенкам, не пропускает ни одну мягкую складочку. Слушает, как шипит и охает «пациент».
Но если Хоби закрылся от всех, потому что не хочет видеть Гука, не хочет помнить, не хочет продолжать, что тогда делать ему? От этих мыслей сердце сразу бухает по венам тяжелым пульсом.
«В любом случае, мы должны поговорить», — решает Гук и настойчиво стучит в дверь.
Но дверь ему никто не открывает.
Чонгука лучше не злить. Чонгук упрямый, крепости его нервов можно позавидовать, железом его мужицких яиц можно колоть орехи, поэтому, не отходя от двери он открывает личную переписку в какатоке и пишет неласковому хёну:
Если ты вечером
не появишься передо мной,
больной или здоровый, я выбью
твою дверь и сам на тебя посмотрю.
На сообщении загорается отметка о прочтении, но и в чате ему предсказуемо не отвечают.
Как назло сегодня у Гука допоздна активное расписание, поэтому хочешь, не хочешь, убирайся из общежития и от молчаливого Хоби.
Был бы здесь Шуга-хён, он бы подсказал, куда ему двигаться дальше, но тот улетел на пару дней к родным в Тэгу, вспоминает Чонгук, наспех собираясь, уже опаздывая на съемки.
Эти два вредных хёна явно на одной волне, и у них явно одна и та же проблема, невесело хмыкает он, припоминая Финляндию, джакузи и крепкие руки Тэхена поперёк худощавой груди покоренного, но не покорившегося Шуги-хёна. Может, не решив свою проблему, Юнги подскажет как решить чужую?
Вечером недовольный, раздраженный Чонгук возвращается домой. День не заладился совсем. Запись своих партий затянулась дольше положенного, Чонгук завалил наверно каждую ноту: никак не мог сосредоточиться, чтобы выдать качественное пение. На весь день у него в запасе только два чувства: ощущение полного блаженства от прошедшей ночи и глухое недовольство одинокого утра. И это совсем не те эмоции, способствующие плавному, неторопливому текучему движению песен.
Продюсеры побесновались, удивляясь тому, что обычно работоспособный и всегда настроенный на успех Чонгук сегодня буквально распадался на части и никак не мог собрать себя в кучу, в итоге дали люлей и отправили восвояси. Поэтому, нарисовавшись на пороге комнаты уже заведенный Чонгук заранее злобным взглядом обводит занятную картину. И не ошибается.
Все хёны вернулись со своих мини-отпусков и теперь дружной компанией сидят в гостиной, занимаясь чем попало. Все. И Джей Хоуп тоже. В кофте с высоким воротником, в широких брюках, на диване, обнимая за плечи Чимина, сложив пушистую голову тому на плечо.