— Привет, Гуки… — невозмутимым тоном, ярко-красными горящими губами в сопровождении острого ледяного взгляда и такого же злого выражения обычно милого лица.
Чонгук молча отворачивается, сжав в сталь кулаки.
— О, Чонгуки, привет! Ты чего завис на пороге? Проходи… — раздаётся приглушенный голос Тэхёна откуда-то с широкого кресла. Слова глушит плечо мелкого бурчливого Юнги-хёна, в которого Тэхен спрятался, завалив на себя в кресло и обхватив на манер панды. Недовольная костлявая «панда» шипит и пытается прицельно оттоптать чужие ноги в шлепках, но в общем и целом ведет себя прилично. Выглядит, будто они здесь и сейчас решают свою проблему.
И у Чонгука все внутри горит завистью и неконтролируемой злобой, пышет расстройством и обидой. Не здороваясь, задохнувшись от переполняющих чувств он сваливает в комнату, ловя себя на мысли, что где-то он знатно, весьма знатно проебался.
Его проблема только растёт и ширится, никак не желая разрешаться. Секрет, который еще недавно был чем-то тайно-сладко-прекрасным сейчас прижигает молодого Чонгука совсем не детской болью.
========== 12 часть. ==========
Поздним вечером, когда все мемберы растеклись по комнатам, ни на йоту не успокоившийся Чонгук распотрошил тайную, но о-которой-все-знают заначку Юнги-хёна. Перебирая винные бутылки, спрятанные в глубине шкафчика на кухне, отпуская в полголоса нелицеприятные комментарии об одном противном хёне, Чонгук не замечает движения за спиной, и лишь мелко вздрагивает, когда тяжёлая ладонь неторопливо пристраивается ему на плечо, а низкий голос зло цедит в ухо:
— Ах ты ж, пизденыш, ну-ка положил бутылку на место!
Но стоит Чонгуку оглянуться и посмотреть на Шугу больными глазами, как тот, прищурившись, что-то прикинув в своей голове, отталкивает его со словами:
— Я сам выберу… Что не жалко угробить на сопливые жалобы. Бери два бокала.
Сам же хватает с холодильника какой-то сыр, и буркнув «пойдем» тащит Чонгука в свою студию, тише положенного ступая мимо комнаты Тэхена. И это так потешно выглядит, Гук не может сдержаться, чтобы в голос не хмыкнуть. И тут же зарабатывает толчок в грудь.
— Блядь, да тише ты! — сипит Шуга в лицо Гуку, бешено вращая глазами. Хватает его за руку и несолидно ускоряется. — Нигде покоя нет, нигде от вас не спрячешься…
— Хён, блин, больно! — шепчет Чонгук и дергает рукой, зажатой будто тисками. Адидасовский шлепок остался где-то в коридоре, второй хлопает по голой чонгуковой пятке, будто придаёт ускорения. Кто ж знал, что Шуга, испуганный перспективой опять оказаться в тесных объятьях Тэхена может так быстро бегать и так крепко держать.
— Ай, да что тебе объяснять, такой же сталкер…
Добежав до студии этот мелкий спринтер ухает отдышкой, замирая перед дверью. Тратит пару секунд на выдох и открывает ее, оглядываясь напоследок прежде чем тихо щёлкнуть замком.
В студии, отдышавшись, пошебуршав беспорядком на столе Юнги находит и перочинный ножик, и штопор, ловко дергает пробку из бутылки, режет на огромные куски сыр, все так же бурча под нос какие-то ругательства.
— Так вот где штопор… — тянет Чонгук смешливо, разглядывая с дивана скупые, ладные движения рук. Выглядит так, будто Шуге не впервой устраивать винный междусобойчик в окружении музыкальной техники. — А Джин-хён недавно его обыскался.
Занятый приготовлениями Юнги и ухом не ведет.
Босая нога подмерзает, и Чонгук, скинув оставшийся в одиночестве шлепок, прячет ноги под себя. Тут же на диван прилетает лист какой-то газетенки, на которую укладываются куски сыра, в руку всучивается бокал, некультурно налитый до краёв. На изумленный взгляд младшего Шуга только независимо пожимает плечами:
— Не до церемоний. Ну, валяй…
***
— … Хён, разве я не достоин разговора? какого-либо объяснения? Неужели я не доказал, что я серьезный, взрослый, ответственный мужчина, пусть мне пока только 21*?
Дно бутылки все ближе, винный цвет с бокала плавно перетек на щеки парней, зажигая на коже пьяный румянец. Сыр недоеденными огрызками разлетелся по дивану, будто нетрезвые руки, нащупав кусок с газетки, после закусывания перекладывают его на другую сторону, и забыв, ищут пальцами новый.
Чонгук гипнотизирует взглядом Шугу, который, задумчиво поигрывая бокалом отвечает не ему, а каким-то своим мыслям.
— Ох, Чонгуки… Сколько бы вам не было, вы навсегда маленькие тонсены, и не важно, что вымахали здоровыми парнями…
— Но, хён, не всегда же мне быть 21-летним*. Не всегда же нам быть айдолами. Еще 5 лет и мне 26. Потом еще 5 лет и мне 31, — вслух размышляет расстроенный Чонгук. Ноги затекли, и он с кряхтением, будто ему давно даже не 31, выпрямляет их, подсовывает за спину подобревшему от винишка хёну.
Тот на немудреную чонгукову математику только хмыкает, на маневры ногами не обращает внимания, и не торопясь, смакуя, отпивает еще глоток.
— Ты ведь знаешь все… Он не верит моим чувствам? Я разве похож на ветреного? — алкоголь сделал свое нехитрое дело, и Чонгук болезненно откровенен, обнажает душу и страхи. Признается себе и другим, что юные годы все ещё довлеют над ним. Перед глазами стоит Хоби, каким он был в его постели, мягкий, жаркий, совсем немножко побывший его, Чонгука. И не ухватить, опять утекает из рук, опять убегает и прячется, не доверяет Чонгуку. Разрозненные, колкие мысли, как льдины при ледоходе заезжают одна на другую, и хочется встать и разнести кулаками всю комнату.
Юнги переводит серьезный взгляд лисьих глаз на разметавшегося в расстройстве младшего. Допивает одним глотком остатки вина и медленно произносит, будто впечатывает тяжёлые слова в сознание Гука:
— Ты же железобетонный. Ты же неутомимый. И завтра ты продолжишь искать пути подхода к своему неумолимому хёну.
***
На следующее утро Чонгук ловит зазевавшегося Хоби-хёна на выходе из ванной. Нехитрым приёмом перехватывает его на ходу, зажимает рот, чтобы не шумел испуганно и прижимает к стене.
— Только не кричи… — шепчет он в тут же загоревшееся красным ушко. Джей Хоуп неуверенно кивает в ответ, и Чонгук отнимает руку от губ.
— С чего бы мне кричать, не маленький… — независимо дергает подбородком Хосок и поправляет свалившийся с плеча рукав домашней кофтенки.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отменно, а что? — наигранно удивленно поднимает тонкие брови старший, пуская по Гуку ножеметательные взгляды, пытается его обойти, но тот преграждает путь рукой, внимательно разглядывает обветренные, нескромно красные губки, сложенные буковкой О, задиристо торчащий нос, синяки под глазами.
— Выздоравливай, хен… — спокойно говорит Чонгук и, не торопясь, обхватывает тонкую, хрупко-красивую, украшенную браслетами руку, вкладывает в ладонь мазь.
И уходит.
Если ты проиграл битву, и тебе приходится отступить — это не значит, что ты проиграл войну. Гуку не надо становиться 30-летним, чтобы это понять.
========== 13 часть. ==========
Комментарий к 13 часть.
Знаете, я тут осознала, что конец близко, поэтому ускорилась. Следующая глава будет последней ;)
Дни потекли своим чередом. Чонгук залег на дно, решив не пугать своего трусоватого хёна, хотя один Господь Бог знает, как тяжко ему далось и дается это решение, видя каждый день будто назло хорошеющего блядского Чон Хосока. Он цветёт и расцветает, словно черная орхидея, щедро политая вниманием Чонгука. Ведь не смотреть тот не может, хоть и решил для себя не подходить и не показывать свой интерес. Но оторваться от солнце-хёна выше его сил.
Джей Хоуп будто издевается. И если на публике еще держит дистанцию мембер vs мембер, то, будучи дома, постоянно крутится рядом, на подступах к чонгукову нервному стрессу: меняет одни шортики на другие, светит голыми стройными ногами и тугими бедрами. И как только задница в них не мёрзнет?
“Будь он моим, — думает Чонгук, разглядывая Хосока во время всеобщей уборки в гостиной, — я бы каждый день подправлял засосы на смуглой, тонкой шее, чтобы никто даже не думал иметь насчет Хоби каких-либо планов. Будь он моим, он бы вообще не сводил вместе свои охуенно-красивые ноги. Будь он моим, нам бы уже не понадобилась смазка и растягивание, я бы по утреннему, по вчерашнему, по недельному въезжал в растянутый, смазанный своей спермой вход”.
