Я спросила, как его успехи, и отключилась. А потом сделала то, чего в принципе не делаю, но к чему меня иногда вынуждает суровая необходимость: обыскала комнату дочери.

Я считаю, что ребенок имеет право на личную жизнь, но не абсолютное: родительская ответственность за то, что происходит в доме, стоит на первом месте. Если обстоятельства того требуют, право ребенка на личную жизнь может быть временно приостановлено.

Знаю, что некоторые либертарианцы (и все дети) не согласятся со мной, но делать нечего.

В комнате у Присциллы был такой же беспорядок, как у нее в голове, но меня не это заботило. Я медленно прочесала ее спальню и ванную, стараясь не пропустить ни одного кубического дюйма и оставлять все вещи в том же виде, в каком нашла.

Спиртного я не обнаружила. Нашла тайничок с чем-то вроде марихуаны – я не знала, как она выглядит, но решила, что это именно «травка», потому что на дне ящика были спрятаны две пачечки папиросной бумаги, – а табака нигде не нашлось, ни россыпью, ни в сигаретах. Зачем еще нужна папиросная бумага, как не для сигарет особого сорта?

Еще одну странную находку я обнаружила в ванной, в самой глубине шкафчика: маленькое квадратное зеркальце и при нем бритва «Джем» с односторонним лезвием. У нее было большое зеркало для макияжа, которое я ей подарила, а над туалетным столиком был трельяж, – зачем же она купила это зеркало? Я долго смотрела на эти два предмета, зеркальце и безопасную бритву, потом поискала еще и нашла, как мне и помнилось, бритвенный прибор «Жилетт» и начатую пачку обоюдоострых «жилеттовских» лезвий – ни одного «Джема» больше не было. Тогда я обыскала ванную и комнату вторично. Не оставила без внимания даже комнату Дональда, хотя и знала, что там пусто, как в буфете у матушки Хаббат[155], поскольку убиралась там после его отъезда. Белого порошка, похожего на сахарную пудру, мне не встретилось, – но это доказывало только, что я не сумела найти тайник.

Я положила все обратно – так, как было.

Около часу ночи в дверь позвонили. Я спросила, не вставая с постели:

– Кто там?

– Я, мама, Дональд.

(Ах ты, такой-сякой!)

– Ладно, входи.

– Не могу, дверь закрыта на засов.

– Извини, я еще не проснулась. Сейчас спущусь. – Я накинула халат, сунула ноги в шлепанцы, сошла вниз и впустила сына. – Входи, Дональд. Садись. Когда ты ел в последний раз?

– Перехватил бигмак в Бетани.

– Боже ты мой. – И я принялась его кормить. Когда он уничтожил гигантский дагвуд[156] и управился с большой тарелкой шоколадного мороженого, я спросила: – Ну, и зачем ты приехал?

– Ты сама знаешь, мама. Чтобы повидать Присс. Ты сказала, что она во мне не нуждается… но ты ошибаешься. С самого детства, когда ей было плохо, она бежала ко мне. И я знаю, что нужен ей.

(О, дорогой! Надо было судиться. Нельзя было оставлять своих младших детей под опекой у этой… да поздно спохватилась! Отец, почему ты дал себя убить в битве за Британию? Мне нужен твой совет. И мне так тебя не хватает!)

– Дональд, Присциллы здесь нет.

– Где же она?

– Не скажу.

– Я не уеду в Гриннелл, не повидав ее, – уперся он.

– Твоя проблема. Дональд, мое терпение истощилось, и я не знаю, что еще с вами делать. Моих советов вы не слушаете, моим приказаниям не подчиняетесь, а отшлепать вас нельзя – слишком взрослые. У меня закончились варианты.

– Ты не скажешь, где она?

– Нет.

– Тогда я останусь здесь, пока не увижу ее, – тяжело вздохнул он.

– Зря ты так. Ты не единственный упрямец в нашей семье, сынок. Поговори еще, и я позвоню твоему отцу и скажу, чтобы забирал тебя, – я с тобой не справляюсь…

– Я с ним не поеду!

– …А потом закрою дом и сниму себе квартиру, где поместится только Полли с песочным ящиком, и больше никто. Я так и собиралась сделать, когда явились вы с сестрой, – ради вас я переменила планы и сняла этот дом. Но вы обращались со мной по-хамски, и мне надоело расшибаться перед вами в лепешку. Я иду спать. Можешь прилечь здесь, на кушетке. Но если, когда я встану, ты еще будешь дома, я позвоню твоему отцу и скажу, чтобы приезжал за тобой.

– Не поеду я с ним!

– Твоя проблема. Следующим шагом будет суд по делам несовершеннолетних, но этим уже пусть отец занимается. Ты сам сделал выбор шесть лет назад, и он твой опекун по закону.

Я встала и тут вспомнила кое о чем:

– Дональд, ты знаешь, как выглядит марихуана?

– Ну… наверное.

– Знаешь или нет?

– Ну, знаю.

– Подожди-ка. – Я вышла из комнаты и тут же вернулась. – Что это такое?

– Это марихуана. Ладно тебе, мама, все теперь покуривают.

– Только не я. И тем, кто живет в моем доме, это тоже запрещается. А теперь скажи, для чего нужно вот это. – Я достала из кармана халата зеркальце, нелепое в девичьей комнате, из другого осторожно извлекла одностороннее лезвие и положила на зеркальце. – Ну что?

– Что я должен сказать?

– Ты пробовал когда-нибудь кокаин?

– Да нет.

– Но видел, как это делается?

– Мама, если ты хочешь сказать, что Присс подсела на кокс, то могу ответить только, что ты не в своем уме. Конечно, почти все ребята в наше время пробуют, но…

– И ты пробовал?

– Ясное дело. Вахтер в нашей школе его продавал. Только мне не понравилось. От него нос гниет, знаешь?

– Знаю. И Присс тоже пробовала?

– Наверное. Похоже на то, – сказал он, глядя на зеркальце и бритву.

– Ты сам видел?

– Ну… Один раз. Выругал ее как следует. Сказал, чтобы больше этого не делала.

– Но она, как говорили мне и ты, и она сама, не любит, когда ей приказывают. И как видно, тебя не послушалась. Должно быть, у нее в школе вахтер тоже не промах.

– Это может быть и учитель с тем же успехом. Или кто-то из старшеклассников – в каждой школе есть такой. Или в книжном магазине продают – мало ли где. Мелких торговцев то и дело заметают, но толку никакого – через неделю появляются новые. И везде так, насколько я знаю.

– Ты меня доконал, – вздохнула я. – Пойду принесу тебе одеяло.

– Мама, а почему бы мне не лечь у себя в комнате?

– Потому что тебя тут вообще не должно быть. Я разрешаю тебе остаться только потому, что не могу выгнать тебя ночью голодного и невыспавшегося.

Я снова легла, но не смогла уснуть. Через час я встала и сделала то, что давно следовало: обыскала комнату для прислуги.

Там я и нашла тайник – под чехлом матраса, в изножье. Хотела было попробовать на язык – из курса биохимии я знала, какой примерно вкус у кокаина, – но не стала рисковать, то ли из благоразумия, то ли из трусости: эти самодельные наркотики бывают опасны даже в ничтожных дозах. И заперла все – порошок, «травку», папиросную бумагу, зеркальце и бритву – в маленький сейф у себя в спальне.

Они победили. Я сдалась. Просто не могла с ними справиться.

Присциллу я привезла домой – излеченную, но надутую, как всегда. Не успели мы снять пальто, пришли двое сотрудников департамента здравоохранения (по наводке Джима и с его согласия). Они стали мягко и вежливо спрашивать у Присциллы, с кем она «контактировала», – кто мог заразить ее и кого могла заразить она.

– Какая еще инфекция? Я не больна и не болела ничем. Меня держали в больнице против моей воли, потому что сговорились! Это насилие! Я подам кое на кого в суд!

– Но, мисс Смит, у нас есть копии ваших анализов и вашей истории болезни. Вот посмотрите.

Присцилла оттолкнула предъявленные ей бумаги:

– Все ложь! Больше ни слова не скажу без адвоката.

Тут я допустила еще одну ошибку:

– Я тоже адвокат, Присцилла, ты же знаешь. Они задают вполне законные вопросы. Ведь речь идет об охране общественного здоровья.

Никогда еще на меня не смотрели с таким презрением.

– Ты не мой адвокат. Ты относишься к тем, на кого я собираюсь подать в суд. И эти двое тоже, если не отвяжутся. – Она повернулась к нам спиной и удалилась наверх.