Мне следовало быть умнее. Со мной уже был случай в Сан-Франциско: не думая никого этим задеть, я заметила, что, по всем имеющимся данным, Иисус был голубой.

И на меня ополчились сразу две группы населения: а) голубые; б) не-голубые. Насилу я убралась из города.

(Как я хочу, чтобы Пиксель вернулся.)

В пятницу мы поженили нашу Нэнси с Джонатаном Везерелом. Невеста прятала под белым одеянием эмбрион величиной с орех, открывающий ей доступ в Фонд Говарда, мать невесты глупо ухмылялась, вспоминая, чем занималась на неделе, а мать жениха отличали более спокойная улыбка и отсутствующий взгляд, проистекающие от аналогичной (хотя и не идентичной) деятельности.

Мне стоило многих хлопот подложить Элеонору Везерел под сержанта Теодора. Я знала, что им будет хорошо: мой муж говорит, что Элеонора – матрасная плясунья мирового класса, – но старалась я не только ради ее блага. Элеонора – все равно что пробный камень, и при сексуальном сношении, en rapport, сразу чувствует малейшую фальшь.

Вернемся на два дня назад. В среду мой зверинец прибыл из цирка в шесть ноль пять, а в шесть тридцать мы устроили пикник на заднем дворе, уложившись в этот срок благодаря тому, что Кэрол приготовила обед еще утром. На закате Брайан зажег садовые фонарики, и молодежь стала играть в крикет, а мы, старшие, – Брайан, отец, Теодор и я – сидели на качелях и разговаривали.

Разговор шел о способности женщин к оплодотворению: Брайан хотел, чтобы отец послушал мнение капитана Лонга на этот счет.

Но сначала я должна рассказать, что прошлой ночью, во вторник, когда весь дом уснул, пришла к отцу (пришлось дать клятву, что я без задних мыслей) и заявила, что хочу сообщить ему страшную тайну. И повторила странные вещи, которые сказал сержант Теодор во время того дурацкого и неожиданного посещения Электрик-парка: будто бы он капитан Лазарус Лонг, говардовец из будущего.

Несмотря на мою торжественную клятву, отец оставил дверь приоткрытой. К нам постучалась Нэнси, и мы впустили ее. Она присела к деду на кровать с другой стороны, лицом ко мне, и сосредоточенно слушала мой рассказ.

– Мне сдается, ты ему поверила, Морин, – и про путешествие во времени, и про корабль, летающий в эфире, и про все прочее.

– Отец, он знает дату рождения Вудро. Это ты ему сказал?

– Нет – я же знаю твою политику на этот счет.

– И дату твоего рождения знает тоже – не только год, но число и месяц. Ты говорил ему?

– Нет, но это не секрет – можно найти во всех моих документах.

– Откуда ему взять твои документы? И дату рождения матери он знает – год, число и месяц.

– Это труднее, но тоже возможно. Дочка, он же сам сказал, что любой человек, имеющий доступ к архивам Фонда в Толедо, может найти эти сведения.

– Почему тогда он знает, когда родился Вудро, а когда Нэнси – не знает? Отец, он прибыл сюда, имея сведения о всех своих предках – так он говорит, – то есть о Вудро и его родословной, но когда родились братья и сестры Вудро не знает.

– Понятия не имею. Ну, если он действительно получил доступ к архивам судьи Сперлинга, он мог запомнить как раз эти даты, чтобы было чем подкрепить свою историю. Самое интересное, что он сказал, что война кончится одиннадцатого ноября этого года. На мой взгляд, она должна кончиться еще летом – причем Британии придется худо, Франции еще хуже, а нас ждет унижение… но может затянуться до лета следующего, девятнадцатого года – тогда победят союзники, но непомерно дорогой ценой. Если окажется, что дата, предсказанная Тедом, – одиннадцатое ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года – верна, я поверю ему и во всем остальном.

– А я ему и так верю, – сказала вдруг Нэнси.

– Почему, Нэнси? – спросил отец.

– А помнишь, дедушка, – да нет, тебя не было. Это случилось в тот день, год назад, когда объявили войну. Папа поцеловал нас всех и ушел. А ты, дедушка, ушел следом за папой…

Отец кивнул.

– Да, я помню, – сказала я.

– А ты, мама, пошла прилечь. Тут позвонил дядя Тед. Да, я знаю, он звонил потом еще раз, и ты, дедушка, с ним говорил. Ты нехорошо говорил с ним…

– Да, Нэнси, и жалею об этом.

– Ну, это было недоразумение, все мы об этом знаем. Но в первый раз он позвонил примерно за час до вашего разговора. Я была расстроена и, наверное, плакала – дядя Тед понял и сказал, чтобы я не волновалась за папу, потому что он, дядя Тед, провидец и умеет предсказывать будущее. Сказал, что папа вернется домой. И я вдруг перестала тревожиться и с тех пор больше так не волновалась. Потому что знала – то, что он сказал, правда. Дядя Тед в самом деле знает будущее… потому что сам из будущего.

– Ну как, отец?

– Откуда мне знать, Морин? – Отец глубоко задумался. – Думаю, нам следует остановиться на том – по принципу бритвы Оккама[107], – что сам Тед, во всяком случае, в свою историю верит. При этом, конечно, не исключено, что у него не все дома.

– Дедушка! Ты же знаешь, что дядя Тед не сумасшедший!

– Пожалуй – но его история звучит безумно. Нэнси, я пытаюсь подойти к ней рационально. Не ругай деда – я делаю, что могу. В худшем случае через пять месяцев все станет ясно. Одиннадцатое ноября. Конечно, это слабое утешение, Морин, но немного смягчает ту грязную шутку, которую сыграл с вами Вудро. Надо было отлупить его там же, на месте.

– Не ночью же в лесу, папа, не такого малыша. А теперь уже поздно. Нэнси, помнишь то место, куда сержант Теодор возил нас всех на пикник? Мы были там.

Нэнси разинула рот:

– И Вуди с вами? Так вы не… – И она поперхнулась.

Отец принял мину, словно при игре в покер. Я перевела взгляд с одного лица на другое:

– Ах вы, милые! Я с каждым из вас поделилась своими планами, но ни одному не сказала, что кто-то еще посвящен. Да, Нэнси, я, как и говорила тебе, ехала туда с определенной целью – проводить Теодора на войну наилучшим образом, если он мне позволит. И он уж было позволил, но тут выяснилось, что на заднем сиденье прятался Вудро.

– Вот ужас!

– Еще бы не ужас. Так что мы быстренько отправились оттуда в Электрик-парк, и больше остаться наедине нам не удалось.

– Ой, бедная мама! – Нэнси перегнулась через дедовы ноги, обхватила мою голову руками и закудахтала надо мной – в точности как я над ней, когда ей бывало плохо. Потом она выпрямилась. – Мама, ты должна пойти и сделать это прямо сейчас!

– Здесь, когда в доме полно детей? Что ты, дорогая, – нет-нет!

– Я тебя посторожу! Дедушка, как по-твоему – можно?

Отец молчал, и я повторила:

– Нет, дорогая, нет. Слишком опасно.

– Мама, – ответила она, – если ты боишься, то я – нет. Дедушка знает, что я беременна, да, дедушка? Иначе не собиралась бы замуж. И я знаю, что сказал бы Джонатан. – Она соскользнула на самый край кровати. – Сейчас я пойду вниз и провожу дядю Теда на войну. А завтра все расскажу Джонатану. Мама, Джонатан просил передать тебе кое-что. Но я передам тебе это, когда опять поднимусь наверх.

– Не задерживайся слишком долго, – вяло сказала я. – Мальчишки встают в полпятого – смотри не попадись им.

– Я буду осторожна. Пока.

– Нэнси! – остановил ее дед. – А ну-ка, сядь. Ты посягаешь на права своей матери.

– Но, дедушка…

– Тихо! Вниз пойдет Морин – завершить то, что начала. Как и положено. Я покараулю, дочка. А Нэнси может мне помочь, если хочет. Но помни свой же совет и не задерживайся слишком долго. Если ты к трем не поднимешься наверх, я спущусь и постучу вам в дверь.

– Мама, а почему бы нам не пойти вдвоем? – взмолилась Нэнси. – Спорим, что дяде Теду это понравится!

– Я тоже спорю, что понравится, – проворчал отец, – но сегодня он этого не получит. Хочешь проводить солдата – прекрасно. Но не сегодня, и сначала посоветуйся с Джонатаном. Теперь марш в постель, а ты, Морин, ступай вниз, к Теду.

Я наклонилась к нему, поцеловала и слезла с кровати.