Алиша Киз пела по радио «Unthinkable (I'm Ready)»:

Момент искренности,

Кто-то должен сегодня взять пальму лидерства,

Кто это будет?

Я собираюсь сидеть здесь

И говорить тебе всё, что приходит на ум.

Если у тебя есть что сказать,

Тебе следует сказать это прямо сейчас.

Ты готов?

Ты даришь мне чувство,

Которого у меня прежде не было…

– Почему, пошёл? – Спросил его внутренний голос. – Смалодушничал? Подумал, что сможешь жить без своей любви…

– Подумал! – Уничтожено осознал Ари. – Боялся, что Риг вернётся к жене…

– Предпочёл убежать, – Понял его внутренний голос. – Опять испугался, что выберут не тебя!

Он плакал – беззвучно, слеза катилась за слезой.

Ари лежал, положив голову на колени мамы, и она гладила его, гладила, гладила.

У неё была тёплая нежная рука.

Они оба безучастно наблюдали за тем, как Поль и Верлен – брат и сестра Ари, близнецы, играли с отцом в догонялки на лужайке у дома.

– Иди к нему, – Сказала Се Ён, Ари. – Почему ты к нему не идёшь?!

– Я его предал, мама!

– Мой любимый сын, люди прощают друг другу и не такое, когда любят – из любви!

– Ты тоже прощала?

– И я.

– Почему?

– Во имя любви! Не я прощала – любовь прощала, – моя любовь прощала всё!

Ари перевернулся на спину, и посмотрел на маму.

– А если он меня не простит?

– Простит, малыш, – мужчина, который рискнул всем, чтобы быть с тобой, простит тебе всё!

– «Рискнул»? – Смутился Ари.

– Он не гей, – Задумчиво сказала Се Ён. – Конечно, он рискнул – он не знал, что из этого выйдет.

– И выйдет ли что-то. – Понял её, Ари.

– Да, любимый…

Се Ён не договорила.

– К тому же у него есть друзья, которые привыкли к его браку – к его женщине, к его семье – деловые партнёры, коллеги, фанаты… Конечно, он рисковал – его могли не понять!

– А ты бы поняла? Если бы ты была его другом, ты бы поняла?!

Странно Се Ён посмотрела на сына… Нежно – со снисхождением… к его юности.

– Я бы не хотела быть его другом, сын…

Она посмотрела вперёд, на Аристотеля и детей.

– Нет, не так, – Продолжила она. – Если бы я была его другом, я бы хотела его любви!

Ари удивился вновь.

– «Любви»?

– Я бы хотела его всего! Дружба, сын мой, тоже хочет всего!

Ари поразили слова мамы.

Се Ён погладила лицо Ари.

– Ты сказал мне «я его предал»… Нет, дорогой, – ты его не понял! И не понимаешь…

– «Не понимаю», мама? Что ты имеешь в виду?

– Риг любит как мужчина, – ты любишь как мальчик – как юное существо, а он как мужчина – он чувствует за тебя ответственность!

Ари понял её.

– Я это чувствую!

Се Ён посмотрела на него.

– Возможно, ты никогда не поймёшь его до конца – его мужскую душу, – душу зрелого пожившего мужчины, у которого есть, пусть и бывшая, но жена – ребёнок – уже взрослый, но оттого не перестающий быть его ребёнком…

Она не договорила, взяла свои сигареты, закурила.

– Ты спутал карты, сын… Ему? Ей? Всем, – всем, кто на него претендовал… Ты всё спутал, Ари!

– Я перед ним виноват, мама?

– И да, и нет…

Се Ён выдохнула дым сигареты.

– Ты его спас, – любовь всегда спасает, даже если сокрушает…

– «Сокрушает»?

– Я думаю, что любовь даётся человеку, чтобы жить, – не обязательно, для того, чтобы быть счастливым!

– «Жить»… – Задумчиво произнёс Ари. – Любовь к кому-то заставляет человека жить?!

– Не «заставляет» – придаёт сил!

Они посмотрели друг на друга.

– Даже сейчас, когда ты несчастен и плачешь от любви и тоски, ты чувствуешь силу – у тебя есть он, а у него есть ты!

Ари посмотрел на свою маму по-другому – как на родную душу. Она права, – он не знает, где Риг – где он сейчас, с кем, но он чувствует – всем своим существом… счастье! Счастье любви к этому человеку – к этому мужчине!

Ари подумал о Риге, подумал, – Ты сделал меня счастливым, а я тебя – несчастным, прости меня! Прости меня за то, что… я испугался моей любви к тебе!

Риг звонил ему – писал, добивался разговора. В тот день, когда он ушёл, Риг позвонил ему почти пятьдесят раз! Сходил с ума…

Ари не отвечал – ни на звонки, ни на сообщения в ватсап, но и не отключал телефон… малодушничал.

– Какой же я мудак! – Больно подумал Ари.

Он вспомнил «– Иди к нему. Почему ты к нему не идёшь?!».

– Стыдно, – Подумал он. – До безумия, – стыдно!

Ари взял у мамы сигарету, затянулся дымом.

Он вдруг понял, почему люди расстаются окончательно; из-за стыда! Из-за невозможности попросить прощения, когда знаешь, что страшно виноват(а).

Он осознал свою вину перед Ригом, – до конца, осознал, и он раскаивался – он был наказан, наказан неизбывным одиночеством!

Ари посмотрел на Поля и Верлен, какие они маленькие, и какой большой отец… высокий, красивый отец! Ему впервые захотелось за него спрятаться, за Аристотеля – попросить у него защиты – от самого себя! Ему хотелось что-нибудь сделать… с собой.

Риг сказал матери, что уезжает – возвращается домой!

Хрёсвельг посмотрела на него осуждающе и поджала губы – её и без того суровое в своей скорбности, лицо, стало ещё более резким, морщины, словно стали глубже.

Она быстро извлекла из недр своего рабочего фартука, блокнот, и нацарапала на бумаге, неровным почерком: но здесь тоже твой дом!

Риг вдруг понял, что у неё ко всему прочему, ещё и больные руки – ей трудно писать.

Он почувствовал, как сердце сжалось от любви к ней и от желания отсюда сбежать. Его здесь всё душило – душило её бесконечное молчание!

Риг подумал, – Если бы молчание было морем, то, он оказался в море молчания – среди теней, её товарищи и товарки по несчастью, блуждали по общине как тени, ни дать ни взять – Хельхейм67!

Она не хотела его отпускать, Хрёсвельг, но и держаться за него не хотела – не хотела, цепляться.

Он подумал, смотря на неё, – Уцепись – я останусь!

– Вцепись в меня, – Подумал Риг. – Хотя бы ты – вцепись, покажи мне, что я тебе нужен!

Он вновь ощутил боль и тоску – боль из-за Ари, и тоску по материнской любви – по участию.

Он думал, смотря на её руки, которые начал искривлять артрит, – Спроси меня, почему я приехал – всё не приезжал, и вдруг приехал… Ты мне нужна! Обними! Пожалей!

Но себя ей было жальче – себя… Она погрузилась в жалость к себе – в свою боль, и Риг испугался, что станет таким же – его тоже сломит боль от потери Ари!

Он только сейчас её понял, – по настоящему, до конца, понял! И жизни нет… Ты вроде бы жив и даже здоров, а жизни нет!

Риг заплакал, – от одиночества, заплакал – ни до кого не достучаться!

Тина Тёрнер пела по телевизору «Private Dancer»:

Мужчины приходят сюда,

И эти мужчины одни и те же,

Ты не смотришь на их лица

И ты не спрашиваешь, как их зовут,

И ты не думаешь о них, как о людях,

Ты не думаешь о них вообще,

Ты думаешь только о деньгах,

Смотря на стену.

Он закрыл лицо руками, и зарыдал – прорвало!

Тина пела:

Я хочу заработать миллион долларов

И жить у моря,

Иметь мужа и детей,

Да, я думаю, что я хочу семью,

Все мужчины приходят в эти места,

И эти мужчины одни и те же,

Ты не смотришь на их лица

И ты не спрашиваешь, как их зовут.

Риг почувствовал руки матери – она прикоснулась к его плечам, голове… и руки её дрожали, дрожали от любви – сколько любви было в её прикосновениях!

Она убрала руки, – его руки, от лица, посмотрела на него. Она плакала тоже – её глаза выражали отчаянье и мольбу, а может, отчаянную мольбу: не плачь!