– О, мистер Марков, – пробираясь между ящиками и занятыми чем-то людьми, к нему шел доктор. Лишившись пиджака, он остался в когда-то белой, а теперь изрядно закопченной рубашке, застегнутой на все пуговицы. – Неплохо выглядите, а как самочувствие?
Он опустился рядом и окинул Глеба взглядом опытного врача.
– Кажется, все в порядке, спасибо, – ответил тот и протянул руку. – Мистер?
– Левенштейн, – ладонь доктора оказалась грубой, как камень, – Эрик Левенштейн. А о вас я уже все знаю, вы же в каком-то смысле мой пациент.
– В каком-то смысле, – кивнул Глеб, стараясь различить среди снующих людей знакомые лица. – Вы не могли бы объяснить, что вообще происходит?
– Все закончилось, друг мой, – Эрик поднялся. – Шторм улегся, мы пока стараемся навести здесь хоть какое-то подобие порядка. А вот там собирается группа, которая первой отправится наружу.
– Наружу?
– Да, спросите у них сами. Если хотите, тоже собирайтесь. Можете считать, что я вас выписываю.
Глеб кивнул, поднялся на ноги и невольно охнул от того, с каким нежеланием его онемевшие мышцы пришли в движение.
– Вам надо размяться, – хмыкнул Эрик. – После четырех дней на ящиках, должно быть, нелегко разогнуть конечности.
– Я был здесь четыре дня?! – опешил Глеб. Бессчетные пробуждения и провалы в беспамятство сейчас казались ему целой вечностью, но четыре дня…
– Да, сколько и длился шторм. Сейчас, – доктор изящным движением встряхнул наручные часы, – семь тридцать утра пятого дня. Не вздумайте больше так мучать свой организм, иначе в следующий раз все может обойтись не так легко, – Эрик кивнул и двинулся дальше по своим врачебным делам.
Через несколько шагов к Глебу вернулось привычное ощущение земли под ногами, и он без промедлений направился туда, где, по словам доктора, готовились к вылазке наружу.
– Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря, – вдруг различил он монотонный скрипучий голос.
В кругу человек из десяти сидел Франческо с толстой книгой на коленях. Подняв глаза, он увидел Глеба, кивнул ему и продолжил:
– И взяла Мариам пророчица, сестра Ааронова, в руку свою тимпан, и вышли за нею все женщины с тимпанами и ликованием. И воспела Мариам…
Больше Глеб слушать не собирался – он поспешил дальше и вскоре приметил впереди тех, кого искал. Перед дверьми церкви трое мужчин выгружали из ящиков тросы навроде тех, что носят скалолазы. Четвертой с ними оказалась Лора.
– Доброе утро, – неуверенно поздоровался Глеб, оказавшись рядом.
– О, доброе! – просияла она. – Очень рада, что ты поправился!
Голос ее показался Глебу невероятно звонким, да и весь облик девушки сильно изменился. Вместо юбки на ней теперь были джинсы и сапоги, напоминавшие военные, а волосы Лора стянула в пучок на затылке. Но самая большая перемена была вовсе не в одежде, а в ее лице, речи и даже движениях. От плавности и размеренности не осталось и следа, а глаза снова превратились в угольки.
– Это Поль и Влад, – она повернулась к молодым людям, которые на мгновение оторвались от ящиков и канатов. – Мы собираемся наружу разведать как обстоят дела.
Мужчины обменялись короткими рукопожатиями. У Глеба промелькнула мысль, что Поль, высокий и темноволосый, мог бы подарить свое лицо любой из академических скульптур, чего точно нельзя было сказать о Владе. Тот, долговязый, жилистый и будто чересчур вытянутый, гаркнул что-то вроде: «Рад встретить».
– А это Ганс, – Лора положила руку на плечо третьему, и Глеб тут же его вспомнил. Это был тот самый полноватый подросток, что встретился ему возле приюта в первый день. И он до сих пор крутил в руках всю ту же веревку.
– Приятно познакомиться, – Глеб попытался изобразить дружелюбную улыбку, но, судя по всему, вышло у него довольно скверно – парень тут же отвернулся. И слава богу.
– Застеснялся, – Лора потрепала того по пухлому плечу и вонзила в Глеба угольный взгляд. Мальчишка снова углубился в перебрасывание веревочки из руки в руку, а Глеб попытался вернуться к разговору:
– Я бы хотел сходить с вами, – заявил он, стараясь больше не смотреть в сторону Ганса.
– Нет-нет! – перебил его долговязый Влад, вынырнув из очередного ящика со связкой каких-то ремней. – Снаружи может жить опасность! Простите мой английский, я еще учусь. Возможно, придется за себя постоять!
– Опасность? Какая опасность, шторм же кончился? Было ведь еще и землетрясение, верно? – Глебу показалось, что где-то внутри собственной головы он чувствует и слышит тихий назойливый звон. Отзвук просыпающейся злости. Снова его окружала неизвестность и какая-то ненормальность, сквозившая в происходящем.
Должно быть, уловив это, Лора взяла его за руку:
– Давай мы отойдем на пару минут и поговорим. А парни пока приготовят вещи.
Глеб кивнул и поплелся за девушкой, пытаясь заглушить ядовитый прилив нетерпения.
– Я понимаю, что тебе неприятно, – начала Лора, когда они оказались более или менее наедине, опустившись на пол и наблюдая со стороны за всеобщей суетой. – Вокруг слишком много народу, что-то происходит, но ты все еще ничего не понимаешь. И всем будто все равно. Так вот, знай: ты далеко не безразличен этим людям. Хоть пока их и не знаешь, – она махнула рукой в сторону, откуда все еще слышалось чтение Франческо.
– Да, прости, я понимаю. Не думай, будто я не ценю все, что вы для меня сделали…
– Я вовсе не требую благодарности, – покачала головой Лора. – Я хочу, чтоб ты знал – здесь никто не будет пытаться запутать или обмануть тебя.
– В таком случае я все-таки рискну спросить еще раз. Что же за чертовщина здесь происходит? Почему я здесь?
Лора вздохнула и принялась тихонько притопывать об пол толстыми подошвами сапог.
– Боюсь, что быстро и понятно объяснить это просто невозможно. Но я постараюсь… Только не перебивай меня, прошу, – она уткнулась взглядом в потолок. – Может быть, тебе знаком второй закон термодинамики?
– Конечно, я же человек науки, – прыснул Глеб, несколько огорченный таким началом разговора.
– Жаль, тогда нам было бы проще, – довольно холодно ответила Лора и продолжила. – Второй закон связан с понятием энтропии – мерой хаоса и беспорядка. Он говорит, что в замкнутой системе, каковой является наша вселенная, энтропия неизбежно возрастает, – она взглянула на Глеба и попыталась определить, какой эффект оказывают ее слова.
– Если проще, – теперь она сопровождала речь обильной жестикуляцией, – энтропия – это стремление вселенной к хаосу. Ты когда-нибудь видел пляж, где галька была бы сложена, не знаю, в форме пирамиды? Разумеется, нет. Потому что упорядоченность неестественна. Энтропия растет, и от этого вся галька стремится рассыпаться более или менее равномерно по поверхности пляжа, вся посуда во вселенной – разбиться, а сахар раствориться в чае. Холодные тела нагреваются, а горячие остывают, стремясь прийти в температурное равновесие, дым рассеивается, запах наполняет комнату… Я могу продолжать бесконечно долго. Это и есть проявления энтропии. Работа в свою очередь энтропию снижает. Только при совершении человеком работы может получиться пирамида камней или кусочек сахара.
– Хорошо, – протянул Глеб, – Пока звучит не очень сложно. Или у тебя талант объяснять сложные вещи людям, которые ничего в них не смыслят. Но я все же не понимаю, какое отношение это имеет к происходящему и ко мне.
– Прямое отношение, Глеб. С самого момента зарождения вселенной энтропия росла, и сейчас ее уровень стал неимоверно высок. Да, раньше это понятие не рассматривали как меру реального хаоса, но теперь… Понимаешь, все, что создает человек: города, машины, книги, картины и все остальное, – это и есть галька, сложенная в пирамиду. К тому же, в последнее время «порядок» человечество поставило во главу угла. Едва ли не божество из него сделало. И эта пирамида уже рушится.
– Как понять – рушится?
