В семье не без урода, и в нашей семье урод я. Мама часто говорила, что я особенная. Началось это в детстве. Мне пять лет, я прихожу с танцев и реву, потому что мне не нравится партнер:

– Я не могу с ним танцевать, он плохо ведет, наступает на ноги… Почему у всех нормальные мальчики, а у меня…

– Вечно у тебя все виноваты, только не ты. Ну, конечно, ты же у нас особенная, у тебя всё не как у людей!

Через год она снова выйдет замуж. Новый муж будет из тех, чужих, с кем она была мила и дружелюбна. Она скажет, что он особенный, но не такой, как я. Зарабатывает, красивый, приятно подругам показать, удобный, потакающий ей.

Я плохо понимаю эту особенность. Ее заслужить как-то надо? Или это хаотичный подарок судьбы? Все вокруг стали особенные, успешные: занимаются любимым делом, работу 5/2 презирают, на выставки ходят, кофе из модных стаканов пьют. Общество отслеживает их по соцсетям как Боинги по флайтрадару. Кто-то снимает частные самолеты на пару часов для фотосессий или эконом-вариант – Бэнтли для фото маникюра на фоне руля. Все так бездушно, но так красиво. А я что, хуже? Я тоже хочу признания, чтобы меня общество любило, кофе хочу из стакана пить.

Осень 2014-го была как картинка с выставки. Был уже октябрь, а лето все не капитулировало. Фотогеничная Москва, желтая и красная, сияла под солнцем. Старые здания расправляли плечи и впитывали последние лучи – впрок. Временами шел дождь, и тонкие лужи отражали довольный город. Такая осень, с разноцветными деревьями, дорожками в желтом клене, очень идет Москве.

Вечерами на улицы выходили не только влюбленные школьники, но и все-все, пожилые, больные, занятые. Пенсионеры одевались в лучшее. Собака выгуливала детей. Мальчишки дарили своим первым возлюбленным букеты из клена. Влюбленная парочка прошла мимо, над чем-то тихо смеясь.

Черт, откуда здесь лужа? Гневно тру джинсы, размазывая по ним грязь. Иду домой переводить, писать диплом, стирать джинсы. Мне 21, у меня тоже «молодость». Как и у моих коллег. Вообще особенная, независимая и успешная я жила на лирической окраине города, где у метро меня каждый вечер встречали гости столицы с комплиментами и предложениями купить краденые яблоки Джобса. Но потом мой дом на окраине снесли, и в силу непреодолимых семейных обстоятельств я попросила временного убежища у друзей. Катя с Аней – вполне себе томные барышни, но это поодиночке. Стоит им встретиться, и они превращаются в банду городских пиратов и чинят разбой. Иногда Катя варит вкусные борщи и начищает дом до блеска, но сегодня не такой день.

– Машка, День учителя будешь с нами отмечать? – говорит Аня и взмахом Джонни Уокера приглашает меня за стол. Пока мы никакие не учителя, а Аня тут даже не живет.

– У меня горло болит.

– А ты с молоком пей! – смеется Катя.

И я еще не подозреваю, что завтра мы будем сидеть за кухонным столом и пить вино, которое она украдет из бара.

Когда я была стройной танцовщицей бальных танцев, мама не очень любила ходить на мои соревнования. Не просто не любила, а не ходила. Но однажды переборола себя, накрасилась, надела лучшее, пришла, расправила юбку, села. А тут я.

– Что за дурацкое у тебя платье? Совсем нет вкуса.

Я просила ее помочь мне выбрать, но она сказала отстать.

– Ты так искусственно двигаешься, как манекен. Ты что, не девочка? Еще бы в балерины пошла! И перестань столько есть, если не хочешь стать толстой коровой, – сказала она, пока другим родители дарили цветы, конфеты, похвалы. Громко сказала. Голос у нее еще такой красивый, контральто.

Я тогда так странно себя почувствовала, а спустя лет 10 поняла – так ощущается желание убивать. Иронично, что в итоге не она от этого пострадала.

Она вращалась в кругах людей взрослых и утонченных, а содержать такое домашнее животное, как я, было вынужденной мерой. Она редко готовила. Иногда я ужинала кашей, которую не умела варить. Под ночь она приходила, скидывала туфли в прихожей. От нее пахло ликеро-водочным магазином, и я чувствовала себя продезинфицированной, едва она переступала порог.

– Уроки сделала?

Это включилось воспитание. Не выполнив ни одного домашнего задания в жизни выше, чем на тройку, отучившись на платном по знакомству (без домашних заданий и курсовых), она имела ясное представление о том, как надлежало учиться. Если я ложилась спать в десять или одиннадцать, это значило, что я плохо подготовилась к завтрашнему дню. Ну и что, что первый класс. У нас был комендантский час для тех, кто не она: кто, не дай бог, смел возвращаться не вовремя (позже 20.00) или прилагал недостаточные усилия к выполнению домашних заданий (и ложился рано). Обе категории граждан постигало наказание.

К сожалению, я была не слишком глупа и успевала сделать уроки до наступления глубокой ночи. Когда я дерзнула лечь раньше, на завтрак меня ждали крики и «Никакого сладкого!», что странно, так как запасами конфет заведовала исключительно она, и ни я, ни отец не подумали бы посягнуть бы на единственное, что периодически заставляло ее молчать. Завтрака мне тоже не дали (мною же сделанные бутерброды), ибо «такой жирной корове это будет полезно». Следующие два дня я сидела допоздна, изучая еще не пройденные уравнения и главы по истории, и раздумывала, как могу усовершенствовать еще не приобретенные знания. Тогда мне даже в голову не приходило, что можно было просто сидеть и делать вид, что делаешь уроки, а самой читать книжку. Моя комната была ближе всего к ванной, и я стала засыпать под звук капающего белья…

На утро я проспала и не приготовила бутерброды – кроме меня, в доме никто готовить либо не умел, либо не смел. Кулинарные попытки отца были некогда растоптаны маминым красноречием, а сама она умела только попасть яйцами в сковородку, либо водой в чашку. Так все остались без завтрака, а мне хватило ума ляпнуть: «Зато я прошла географию на четыре графы вперед!». Мама дала мне пощечину:

– Только о себе думаешь, овца неблагодарная! Тебе ничего не нужно. Живешь в свое удовольствие. Не жизнь, а приключение! Вся в отца, тот еще эгоист! Мне что, теперь вам готовить?! Уроки она делала – только и делать, что уроки, с такой рожей! Завели тупую корову себе на голову! Никакой пользы от тебя! Ни копейки еще не заработала…

С детства я мечтала эмигрировать или сходить к психологу. Говорят, это такой человек, который слушает и не осуждает. Я бы ему сказала: вся моя семья хочет умереть. Мама рассказывала, что когда-нибудь мы точно ее доведем; а папа просто всегда молчал и никогда не смеялся. Ну а я не хочу жить, раз жизнь такая отвратительная. Доктор, а Вы бы что посоветовали – мост, петлю или яд? У нас в городе много мостов. Или, может, по литературной традиции, поезд?

Кто-то из родственников как-то пошутил, что у меня все шансы стать наркоманкой или алкоголичкой, но эта вакансия в нашей семье уже занята.

Мама считала, что самое эффективное воспитание – побольше ругать, пореже кормить, не пускать гулять. Ты должна делать уроки тщательней, должна думать о будущем, должна поступить в престижный университет, не должна гулять по вечерам, не должна увлекаться мальчиками, не должна слишком много времени уделять своему внешнему виду, но при этом должна хорошо выглядеть и не позорить ее, должна уметь успевать все, должна помогать семье – как нормальные, правильные девочки. Но ты… понятно, особенная.

Бездонный список моих обязательств, часто противоречащих друг другу, расширялся с каждым днем. Мне казалось, что однажды она подаст жалобу в какой-нибудь комитет ООН за нарушение пакта, который я не подписывала. Но пока она просто слушала советы из модных журналов и не хранила отрицательные эмоции в себе.