«Дорогой Сириус,

Все хорошо? Джеймс немного напуган тем, что ты не отвечаешь. Я уговорил отца и теперь могу пользоваться совой! Поэтому, пиши мне. Надеюсь, ты в порядке.

Твой скучающий друг,

Римус»

«Самый невероятный Сохатый,

Все в порядке, Джеймс, прекрати гонять бедную сову… Я не смогу приехать к тебе этим летом. В доме Блэков у всех начало сносить крышу. Они говорят о каком-то Темном Лорде. Кто бы это ни был, парень звучит жутко. И я не скрываю своего мнения на этот счёт. Вальбурга недовольна.

Очень скучаю и надеюсь, что на зимних каникулах мы соберёмся у тебя!

Твой ещё более невероятный друг,

Бродяга»

«Дорогой Лунатик,

РЕММИ, НАКОНЕЦ-ТО! Не могу поверить, что смогу писать тебе этим летом. Как ты поживаешь? Как прошло «сам знаешь что»? Очень жду сентября, когда мы сможем составить тебе компанию. Тренирую свои «собачьи» навыки и, должен признаться, мне страшно хочется напакостить Вальбурге под дверь. Или разгрызть ее чертов портрет. В любом случае… Не грусти больше! Ешь шоколад, который я передам через сову (надеюсь, чертовка не съест).

У меня все по старому… Орион много говорит о моем долге, промывает мозги чистокровной чепухой. Ещё и с Регги стали ссориться… Хочется скорее домой. К вам.

Пиши мне! Я скучаю!

Твой навсегда,

Бродяга»

***

Дом номер двенадцать на площади Гриммо никогда не был самым уютным и тёплым местом. Но чем старше Сириус становился, тем сильнее ощущались холод и отчужденность мрачного места. Когда он вернулся в семейный дом на летние каникулы, мальчишку мгновенно охватило чувство страха, от которого подташнивало.

Ему больше не было места в этой семье. Вероятно, никогда и не было.

Регулус даже не встречался с ним взглядом, не заходил в комнату и не пытался заговорить. Сириусу ужасно хотелось испариться, убежать от прожигающего взгляда отца и криков Вальбурги. Находиться в доме стало невозможным. Сириус был почти уверен, что матери и отцу он тоже был не нужен.

Конечно, будучи мародером, он определенно не планировал сидеть спокойно и позволять своему присутствию оставаться незамеченным для семьи. Первое, что он сделал, поднявшись в спальню, — повесил через стену большой гриффиндорский флаг и фотографии лучших друзей. Глаза Вальбурги чуть не вылезли из орбит. Ее рот то открывался, то закрывался, как у рыбы, пока она пыталась найти слова, чтобы описать, каким ужасным и постыдным был ее сын.

— Тебе нужно думать о своём долге, Сириус, — возмутился отец во время очередного «семейного ужина». — Ты уже не ребёнок. Посмотри на своих кузенов! Нарцисса помолвлена с Малфоем. Беллатриса с Рудольфом участвуют в планах Темного Лорда. А чем ты можешь похвастаться?

Сириус устало взглянул на отца.

— Я могу достать языком до носа, — мальчишка доказал сказанное, но тут же услышал удар кулаком по столу.

— Прекрати этот цирк! — Орион был красным, как флаг ненавистного ему Гриффиндора. — Ты позоришь семью своими выходками.

— Какая честь, — Сириус прижал руку к сердцу. — Спасибо за комплимент, отец.

— Мне надоело, — мать резко поднялась со стула и схватила сына за воротник рубашки. — Живо в свою комнату. Не будешь выходить оттуда, пока не повзрослеешь.

Сириус ненавидел четыре серые стены и холод, царивший в каждом уголке, в каждой пылинке проклятого дома. Но больше всего он терпеть не мог тишину. Ему прежде незнакома была депрессия, не в характере Бродяги это было. Но апатия, сонливость и мучительная тоска окутали его и не отпускали до самого конца лета. Ему не хотелось ни пить, ни есть, ни смеяться. Даже письма друзей не помогали оживиться. Он так скучал по их голосам, по прикосновениями. Было просто жизненно необходимо обнять кого-то, прижать к своему плечу и ощутить чужой ритм сердца.

К счастью, он отыскал в чемодане синий свитер Римуса, который тот ему одолжил в прохладный весенний вечер. Разумеется, Блэк так и не вернул его. Вся одежда Бродяги была строгой, элегантной и неудобной. В свитере Римуса он ощущал себя совсем крохотным, будто кто-то укрывал его пледом и нежно обнимал за плечи. Пахло от вещи так же чудесно, как и от друга. Нотками ванили, хвои и мятных лекарств.

Иногда Сириус вспоминал их последнюю ссору с Люпином и чувствовал страшную вину за то, что мечтал о его объятиях.

— Прекрати лезть ко мне, — Римус словно дрожал от злости, щеки горели красным.

— Мы ж-же всегда… — Сириус никогда не заикался, но смущение заставило жадно глотнуть воздух. Ему хотелось провалиться сквозь землю.— Мы же всегда с тобой близки. Я не знал…

— Мы были, когда нам было одиннадцать, — Римус чуть расслабился и виновато посмотрел на друга. — Сейчас это… странно. Тебе не кажется?

С того самого дня они больше не заползали друг к другу в кровать, почти не держались за руки и не обнимали друг друга без повода. Но Сириусу так сильно не хватало его.

В очередной раз, засыпая в синем свитере, Блэк ловил себя на мысли, что прикосновения Римуса – зависимость. Внутри него будто что-то умирало без лучшего друга. Вяло и тоскливо царапало сердце. Возможно, четырнадцатилетние мальчики так не делают, но ему становилось лучше, когда он представлял себя, засыпающим в объятиях Луни. В голове звучало ласковое: «Спокойной ночи, Сириус». Блэк улыбался сквозь сон: «Спокойной ночи, Ремми». В его мечтах Римус все так же желал прикосновений и прижимал брюнета к груди. Только поглаживая самого себя за волосы и спину, Сириус наконец-то мог погрузиться в сон.

Ему так сильно не хватало заботы.

***

Римус перестал верить в чудеса еще в младенчестве. Поэтому надежды на то, что отец неожиданно изменит отношение к сыну у него не было. Лайалл Люпин был по-прежнему холоден, только теперь он не пытался контролировать мальчика. Римус ощутил больше свободы, вернувшись домой на летние каникулы.

Ему удалось наладить связь с лучшими друзьями, и почти каждый день к нему в окно стучались совы. Самое яркое лето было у Джеймса – его навещала Эммелина, после чего двое расстались. По рассказам Поттера, девушка не чувствовала настоящей любви между ними (в чем, разумеется, и не ошибалась). Джеймс также слетал с семьей во Францию и привёз друзьям гостинцы. Сириус с непередаваемым восторгом писал о чёрном кожаном жакете, что приглянулся Джеймсу в Париже. Питер погостил в августе у Поттера и даже освоил полёт на метле.

Сириус писал реже всех, от чего Римус не мог не начать переживать. Его письма были краткими и отчуждёнными, искусственное веселье было ощутимо в каждом предложении, каждой вымученной шутке. Романтические чувства Римуса немного остыли, хотя периодически мальчишке, проходящему переходный возраст, и снились слишком откровенные сны с лучшим другом. Но ему необходимо было двигаться дальше, становилось очевидным, что со стороны Сириуса не было взаимности.

Сам Римус по-прежнему много читал, ласкался в лучах летнего солнца и гулял по магловскому Лондону. С отцом они почти не пересекались, а если Лайалл и заходил в комнату сына, то лишь недовольно качал головой. Ни одно летнее полнолуние он не пытался помочь Римусу, как прежде. Мальчик самостоятельно добирался из сарая до дома, попутно заживляя свои же ранения.

Видимо, отец перестал верить, что мог изменить сына. Он испытывал лишь страшное отвращение.

Как же сильно Римусу хотелось вернуться домой.

***

— Лунатик! — встретил его радостный крик Джеймса, как только Римус появился на платформе девять и три четверти. — Когда ты уже перестанешь расти?

Поттер запечатлел друга в крепкие объятия и потрепал по светлым кудрям. От Джеймса всегда пахло домом. Свежеиспеченными яблочными булочками, дымом и травяным шампунем.

— Рад тебя видеть, Сохатый, — Римус не мог перестать улыбаться. Как же ему не хватало друзей. От одной мысли, что целый год он будет снова жить рядом с ними, внутри все изнывало от волнительного трепета.

— Питер уже в поезде, занимает места, — Джеймс указал в сторону ближайшего вагона. — Я хотел дождаться вас.