Решила, что съезжу к родителям. Пообщаюсь с братом, который судя по рассказам отца выиграл какой-то конкурс в интернете по видео играм.

Но сев в метро, я, намеренно или нет пропустила свою станцию. А может дело в том, что засмотрелась на фото торса, которое прислал мне вчера Марк.

Я залипла, наверное минут на пять. Часто дышала и смотрела как одержимая на застывшие капли воды, что сияли на его коже. На изгиб губ и глаза, которыми он словно призывал меня снять с него это проклятое полотенце.

Просто безумие…

И я могла бы увидеть, что под ним. Снова. Но фотографировать свою грудь я не решилась.

Нет никаких гарантий, что уже завтра этими фото не будет заклеены все стены универа.

Но, несмотря на кучу страхов и толику ненависти к Марку, я здесь. В этом огромном, пропахшем потом подвале. Кусаю в кровь губы, наблюдая как нерусский бугай пытается свернуть шею Марку. Не моему Марку.

Он сегодня опять проиграет, это же ясно. Нельзя драться, не восстановившись. А Марк словно хочет себя загнать в инвалидную коляску. Радует, что хоть в штанах у него пока все работает.

Но судя по ярости Ахмедова – это пока. Он так и старается нарушить единственное правило и вдарить Марку по яйцам.

Невольно пришло воспоминание, что я и сама неплохо справилась с этой задачей. Надеюсь, ничего не повредила.

Студентки не переживут. Да и я тоже.

Толпа продолжает реветь, оглушая меня со всех сторон. А бойцы налетают друг на друга снова и снова. Не хуже титаника с айсбергом.

И совсем немного времени осталось выяснить, кто есть кто.

Страшнее всего стало, когда Ахмедов хотел прыгнуть на уже лежащего без сил Марка.

Причем навострив свой локоть прямо ему на позвоночник.

Я не выдерживаю!

Подрываюсь вместе со всеми, откидываю капюшон, в котором всегда сижу, и кричу в противовес всем:

– МАРК! НЕТ!

Он словно оживает.

И за долю секунды откатывается в сторону, а Ахмедов врезает локоть в пол ринга и ломает руку с таким звучным треском, что становится не по себе. Ревет от боли, но мне его не жалко. Меня волнует другое.

Марк подскакивает, смотрит в мою сторону и меня пробирает дрожь до самых кончиков пальцев на ногах.

Не мог же он заметить меня в этом месиве? Пусть, я и не маленькая. И тем более не мог услышать.

Толпа только что кричащая «Ахмедов», резко переобувается и начинает поддерживать Марка.

От такого лицемерия становится тошно, но я продолжаю стоять и смотреть на ринг. На Марка по телу которого струится кровь.

Страшное зрелище.

Еще страшнее, что он продолжает смотреть стрелой в мою сторону, не меняя сосредоточенное выражение лица.

И я не могу двинуться, сесть, развернуться и уйти, как обычно, делаю. Могу только стоять статуей и любоваться своим богом. Таким живым и настоящим, что кажется вот-вот и я смогу снова его коснуться. Ощутить твердость мышц, мягкость губ, опытность длинных пальцев.

И это невероятно, вот так, стоять на расстоянии нескольких метров и погружаться все глубже в то безумие, что творилось с нами в раздевалке. В тот омут, в который я хочу окунаться снова и снова. И пусть называет меня как, хочет, только пусть снова жадно целует, пусть ласкает грудь, пусть его желание снова окажется в моих руках.

Или во рту.

Огромное такое, твердое желание, увитое венами подобное его напряженным, сейчас, рукам.

И всю магию разрушает женский вскрик и какая-то швабра с мочалкой на голове повисшая на Марке и занявшая губы, совсем недавно ласкающие меня.

Острое чувство ревности сносит всё желание. Остается только жажда убийства. И в душе я уже на ринге, душу любовь, что мешает мне жить. Но она только смеется в ответ, унижает меня собственными чувствами.

Вынуждает плакать.

И я отворачиваюсь, не могу на это смотреть. Ведь знала же, что надо уйти раньше. Но он словно загипнотизировал меня.

Очнись Даша, что за фантазии? Он не видел тебя. Он никогда тебя не замечал. Ты для него никто.

А то что было в раздевалке. Наказание. И пора смирится с тем, что губы этого парня не будут принадлежать тебе никогда.

Толпа вдруг ринулась на выход, да так живо, словно кто-то крикнул «Пожар». Меня начинают зажимать со всех стороны, толкать локтями, и я снова жалею, что не ушла раньше. Или что не осталась на своем месте.

Теперь вот в самой гуще получаю случайные удары от случайных людей, отражающие ту боль, что долбит меня изнутри.

И я уже втягиваю воздух от страха, когда на меня летит какой-то человек, как вдруг чувствую рывок и оказываюсь у стены. Она разделяет два выхода, в которые продолжает ломиться толпа.

А я оказываюсь притиснутой каким-то огромным, мокрым телом.

И сквозь мысли я наконец ощущаю запах крови и пота. Ничего странного на боях. Но помимо этого чувствуются знаковые нотки сандала. Одеколона, который порой на себя льет литрами Марк. Наверное, боится, что кто-то задохнется его естественным запахом.

Не может быть.

Марк?

Но он же должен быть на ринге, целовать очередную фифу. Он точно не должен помогать мне не быть раздавленной. Сама виновата.

Но стоит открыть глаза, как сердце пропускает удар, потому что эту грудь, что оказывается перед моими глазами я не спутаю ни с какой другой.

Он здесь. Охренеть. Он здесь. Со мной.

Поднимаю голову и вижу кадык, который жуть как хочется лизнуть. Сглатываю, чувствую, как по вкусовым рецепторам проходятся ржавой пилой, так что вкус крови буквально на кончике языка.

Поднимаю голову выше и почти теряю сознание, потому что руки марка четко надо мной. Прямые, напряженные, с четко обрисованными бицепсами и трицепсами. Растопыренными в стену пальцами. Но я быстро перевожу взгляд на лицо. В синяках и ссадинах, опухшее с правой стороны, с порезом с левой.

Да уж, тот еще красавчик. Но сейчас он настоящий. И это ценнее всего.

Его глаза кажется заглядывают прямо в душу. Высверливают там дыру, погружая в нее свои руки, стискивая сердце, что колотится как сумасшедшее.

– Привет, – говорит он так серьезно, что мне кажется мы не в толпе, которая вот-вот нас раздавит, а одни.

Снова в раздевалке. И соски от воспоминаний становится острыми, словно хотят проткнуть два слоя ткани.

– Привет, Марк, – шепчу, не могу сказать громче, боясь спугнуть видение. Может я сплю? Может это все очередная фантазия, вызванная возбуждением после боя? – Ты страшный, как смертный грех.

Он не кривит лицо в ухмылке и вдруг хрипит так, что подгибаются колени.

– А ты тот смертный грех, против которого не устоять.

Кажется, я сейчас умру. Он мне это сказал? Он правда мне это сказал?

Я сейчас чувствую, словно готова вот прямо здесь раздвинуть ноги, запрыгнуть на него и умолять трахнуть себя. Несмотря на то, что он скотина. Несмотря на то, что это ничем хорошим не закончится. Несмотря на то, что я буду страдать.

Просто вот такому, после боя, огромному, полуголому, с пьяной жаждой в глазах от победы, я готова была отсосать еще два года назад, когда первый раз сюда пришла. А после его слов…

– Давно сюда ходишь? – слышу вопрос сквозь туман похоти и понимаю, что надо соврать. Показать хоть долю безразличия. Хоть попытаться.

– Нет, конечно, – чуть подбородок вверх. – Мимо проходила.

Он усмехается, его толкают на меня, так что губы становятся еще ближе. Так близко, что дыхание и запах выигранной схватки сворачивают внутренности. Кровь и адреналин. Убойное сочетание.

– Пиз*аболка.

Хоть и вянут уши от его стиля разговаривать, но спорить бесполезно.

– Сколько. Ты. Сюда. Ходишь? – чеканит он слова и я чувствую, что задыхаюсь. Господи, когда они уже все выйдут. Почему Марк прижимает меня так тесно. Почему я ощущаю, как накладка на его причиндалах начинает давить мне на живот.

– Сколько, Даша?

– Два года.

Он смотрит так, словно не верит. Словно не верит, что кто-то может его любить вот так. Не требуя ничего взамен. А мне и не надо ничего.