– Почему не оставил сумку на лошади? – задал неожиданный вопрос Отан.

– Так мало ли, вор какой-нибудь проходить тут будет, конь-то ржать начнет, а вот сумку быстро срежут, и ищи ветра в поле!

– Мысль правильная, только вот уезжать собрался как раз единственный вор во всей округе, – уже не скрывая лукавой улыбки, проговорил Отан. – И запомни, есть много мест, где лучше и сумку, и коня держать не дальше вытянутой руки, – добавил старик уже серьезно и поманил юношу приблизиться к сундуку, который перед тем вытащил из-под кровати.

Юноша, поднимаясь, начал театрально кряхтеть, вздыхать и причитать о том, что ему не дают посидеть спокойно, явно копируя старика. Но, пытаясь изобразить шаркающую походку, запнулся о ножку стула и чуть не разбил голову о печь, грохнувшись плашмя рядом с ней.

– Н-да, думаю, ты убьешься раньше, чем что-то случится в путешествии, – с явной издевкой в голосе просипел старик, – а теперь отряхнись и подойди, а то у меня спина уже затекла так сидеть.

Смутившись и не найдя что ответить, Саймон подошел к сундуку. Старик откинул тяжелую крышку… Да, по-прежнему не было в сундучке ни «каменьев самоцветных», ни «жемчугов драгоценных», но было в том сундучке то, что мыслящими людьми во все времена ценилось дороже золота…

Старик молча вручил Саймону книгу, самшитовые палочки для письма и несколько пузырьков с чернилами. Все это, действительно, стоило довольно дорого. Открыв книгу, юноша обнаружил, что страницы ее чисты, как снег на вершинах Орвульских гор, и поднял вопрошающий взгляд на Отана. Вздохнув с легкой досадой, человек, который уже отпутешествовал свое, начал терпеливо объяснять тому, кто только собирался в свое первое путешествие, как лучше писать свою книгу путешествий, где можно почерпнуть интересные истории, и прочее, и прочее…

– Послушай, я очень ценю твой подарок и твои наставления, но не думаю, что у меня будет время на написание целой книги.

– Ты вообще никогда не думаешь! – рассердился старик, возвысив свой давно осипший голос, что заставило его скорчиться в очередном приступе кашля. – Так что просто сделай, что я тебе говорю: начни записи с мыслей о твоей жизни в деревне, о людях, которые тебя здесь окружали, а затем описывай все, что в пути покажется тебе мало-мальски достойным внимания. Завершишь ее, когда вернешься. Тогда и поймешь, зачем это все, – заключил старик, откашлявшись.

Саймон согласно кивнул, и, удивившись самому себе, очень бережно уложил дар Отана в дорожную сумку.

Вернувшись в дом, он обнаружил, что его ждал еще один подарок. Это был короткий меч, при первом же, даже мимолетном взгляде на который, не оставалось ни малейшего сомнения в том, что сделан он искусным мастером, и явно не в этих краях.

Клинок был ромбовидного сечения, навершие и гарда – в форме дисков, что предотвращало соскальзывание руки. С рукоятки на лезвие переходил изящный узор в виде змеи с открытой пастью. Сделан этот чудо-меч был из материала, о котором ученик кузнеца только слышал, однако сразу понял, что это он, ибо даже в слабых отсветах свечи было заметно, как переливается идеально гладкая поверхность клинка, и змея начинает извиваться, как живая.

Да, несомненно, это был клавз. Этот материал добывали в самых гиблых местах Болотные жители и обменивали его затем на разные вещи у торговцев Холунда, где жили самые искусные мастера кузнечного дела, секретов которых никто не знал даже в Андалионе. Только они могли достигать в своих кузнях температуры, достаточной для работы с клавзом, поэтому равных им не было и в Рейвуде. Так как металл был очень редкий, то за каждую вещь, которая выставлялась на продажу, всегда велись серьезные торги, нередко заканчивающиеся драками между самыми богатыми купцами.

Саймон как подмастерье иногда помогал ковать мечи, но по качеству и изысканности они очень уступали тому, что он держал сейчас в руках. Сравнивать их было равносильно тому, как если бы вы оторвали неоструганную доску от забора и сравнили ее с боевым мечом.

Эти мысли, сталкиваясь и пересекаясь, пронеслись в голове Саймона. Ошеломленный, оглушенный радостью, он застыл посреди комнаты, держа драгоценность в вытянутых руках и не сводя с нее зачарованного взгляда.

– Его сделали в Барнусе. Холунды знают толк в таких вещах, ведь им постоянно приходится сражаться с пиратами, кочевниками, да и со второй частью своего семейства – Ноландами, – прекрасно понимая состояние юноши, негромко проговорил Отан.

– Нет, я не могу его принять. Такой меч стоит как… как… как три моих лошади! – говорил Саймон, но руки его уже ухватывали меч за рукоять и приучались правильно его держать.

– Да, сынок, много охотников найдется, желающих завладеть этим мечом, поэтому и не показывай его никому, держи под одеждой. Надеюсь, он вообще тебе не понадобится, но, увы, не особенно в это верю. – Отан опять тяжело вздохнул.

– Что ж, спасибо тебе, мой дорогой учитель. Смогу ли я когда-нибудь оплатить все, что ты для меня сделал?.. Солнце зашло, мне, действительно, пора.

– Ты стал совсем взрослым, Саймон. В 17 лет молодой человек волен сам принимать решения, и все же, позволь узнать, почему ты решил ехать ночью?

– Все просто, Отан. Долгие проводы – лишние слезы! Хотя, вру: какие там слезы – плакать обо мне точно некому. Да просто не люблю я этих прощаний, расспросов. Еще, чего доброго, отговаривать начнут. Лучше вот так вот…

– Да, местная детвора будет по тебе скучать. Да и жители деревни к тебе привязались. Со жрецом-то простился? – грустно улыбаясь, спросил Отан.

– Простился. Он сказал, что будет просить богиню Эйбл помогать мне в пути. Я буду скучать по нему, по тебе, и по кузнецу Уильяму, но здесь слишком скучно, всегда все одно и то же. А я хочу увидеть мир, все, о чем ты рассказывал, своими глазами! – мечтательно произнес Саймон.

– Эх-эх-эх, посмотрим, как ты заговоришь потом, сынок… – немного удрученно проговорил старик, – а теперь иди, раз уж все решил, тебя уже заждались болотники, песчаники, горные жители, пираты и кочевники, может, даже чудовище Срединного моря, не говоря уже тварях и растениях, которых ты никогда не видел. Да и Туманные земли наверняка будут тебя манить и завораживать своими неразгаданными тайнами. Это сколько же способов умереть – и не перечесть! – с нарочитой веселостью подытожил Отан.

– Если бы ты думал, что я не справлюсь, ты бы меня не отпустил так легко, я это знаю. И потом, если ты смог быть путешественником, то для меня это будет просто легкая прогулка! – с самодовольной улыбкой, маскирующей нарастающую печаль и тревогу, закончил разговор юноша.

Отан проводил своего ученика до двери. Порывисто обернувшись, Саймон крепко обнял старика, чем сильно его удивил, сбивчиво, дрожащим голосом поблагодарил за все, что тот для него делал все эти годы, и быстро развернувшись, не дожидаясь ответа, ушел в темноту.

Теплая улыбка светилась на морщинистом лице старика, но вдруг лицо его потемнело: на подоконнике он увидел лосуна.

Величавая птица с темно-синим окрасом, блестящим в свете луны, острые глаза которой высматривали что-то в доме, вдруг стремительно пронеслась через всю комнату, расправив свои полупрозрачные крылья, схватила невесть откуда забредшую мышь, и тут же вылетела в ночь.

– Ах, чтоб тебя… – не удержался Отан.

Лосуны жили высоко в горах и почти никогда не спускались в долину. А если и появлялись, то это всегда было предвестием какой-то беды: засухи, болезней или даже войны.

– Милый мальчик, похоже, ты выбрал не самое удачное время для путешествия, – пробормотал Отан, слушая, как удаляется стук копыт все дальше и дальше от деревни.

В один из полдней, когда солнце светило уже высоко над верхушками деревьев, двое стройных, хорошо сложенных юношей, держа в руках заряженные арбалеты, шли по небольшой, еле заметной в тени деревьев тропинке.

– Генгрэд, пора нам возвращаться! Уже три дня мы слоняемся в бесплодных поисках! Мы оба знаем, что все равно ты не станешь героем в ее глазах, и мы будем продолжать кормить комаров и пинать мильтов до бесконечности, – с нетерпением в голосе говорил высокий статный юноша с темно-русыми волосами, красиво обрамлявшими высокий чистый лоб. Одет он был в простую крестьянскую рубашку, поверх которой красовался жилет из грубого льна. Его одежда странным образом контрастировала с благородными и тонкими чертами лица, на котором особого внимания заслуживали глубокие и печальные серые глаза, а по тону его голоса легко было понять, что эту фразу в разных интерпретациях он произносит уже в сотый раз.