Кстати, я не заметила, когда мы перешли на «ты». Интересно, это я первая начала?

– Извини, я обещал все объяснить, просто мне действительно важно знать, что заставило тебя передумать. А насчет Круга – я уже рассказал все, что мог: мы просто собираемся вместе, трудимся и отдыхаем сообща, каждый делает то, что ему по душе. Кто-то живет в Доме постоянно, некоторые, как и я, приезжают по выходным или по вечерам среди недели, если получается.

– Что значит «каждый делает, что ему по душе»? А если кому-то по душе бить других лопатой? Как вы трудитесь и отдыхаете? Что-то вроде хиппи? Выращиваете коноплю, а по вечерам устраиваете оргии?

Смех у него тоже был раздражающе красивым.

– Теперь я тебя знаю немного лучше. По крайней мере, знаю, как ты представляешь свободу. Но должен тебя разочаровать – ни наркотиков, ни оргий у нас не бывает. На самом деле, я даже не представлял, как мало нужно человеку, чтобы быть счастливым. Никаких излишеств, ни в чем. Простая пища, простой труд, шум реки, музыка, разговор с тем, кто тебя понимает, чья-то любовь.

Еще один взгляд. Похоже на откровенный флирт.

Ладно, с этим разберемся потом.

– Зачем для этого собираться в какой-то Круг? Купи себе загородный участок, сажай картошку, дыши свежим воздухом сколько влезет, все то же самое.

– Человек так устроен, что ему нужны другие люди, единомышленники, своя стая – если хочешь.

– Не хочу, – успела вставить я.

Он кивнул.

– Да, этот навык – совместности, общности – очень серьезно пострадал за последнее столетие. Но потребность в своем круге возвращается так же быстро, как естественные вкусовые предпочтения и многое другое.

– То есть вы насильно причиняете всем подряд счастье вмешательством в личное пространство.

Он был очень терпелив со мной. В голове закопошились воспоминания об отце, которого раздражали любые мои вопросы, но я усилием воли избавилась от этих мыслей: простите, дорогой Зигмунд, в моем личном дурдоме сейчас не до ваших параллелей.

– Мы ничего не делаем насильно. Ты можешь хоть целый день заниматься своими делами, никто не станет навязываться. Обязательно собираемся все вместе только один раз, вечером. Но я почти уверен, что большей части наших современников уже тошно от личного пространства. Ну, или от того, что принято называть сейчас личным пространством, а на деле это скорее отчуждение, – он помолчал, подбирая слова, – отдаление и отделение. Я сам люблю побыть один. Но одиночество, когда знаешь, что в любую минуту есть к кому обратиться, совсем не то же самое, что, скажем, обреченное одиночество брошенной молодой мамы, которая целыми днями сидит в четырех стенах с малышом.

Я хотела съязвить по поводу последнего примера, но лицо Антона вдруг стало таким печальным, замкнуто-холодным, что рот закрылся сам собой.

– Мы подъехали, – сказал он.

Антон толкнул встроенную в каменную ограду калитку, на которую сверху спускались длинные гибкие побеги плюща (или чего-то подобного, в темноте не очень хорошо рассмотрела да и вообще была совершенно не сильна в ботанике и при свете дня. Но выглядело мило, даже чересчур).

Казавшийся с дороги очень компактным, при ближайшем рассмотрении двухэтажный дом оказался весьма внушительных размеров. Он тянулся вглубь двора, обрастая попутно небольшими пристройками. Несколько невысоких строений темнело и в самом дворе. Между ними сновали фигуры, слышались негромкие голоса, смех, где-то за домом потрескивал костер, отблески которого высвечивали то угол длинного деревянного стола, то кружащегося посреди двора ребенка, то пса, лениво вытянувшегося под высоким стулом и нисколько не заинтересовавшегося нашим появлением.

Люди проявили немного больше интереса (но, к счастью, тоже довольно умеренно – никто не тыкал в меня пальцем и не устраивал ритуальных приветствий): девушка в длинном светлом платье, расставляющая тарелки, послала Антону воздушный поцелуй, высокий (еще более высокий, чем Антон!) парень с длинными волосами, собранными в хвост (ясно, сюда принимают только мужчин с эффектной внешностью), на ходу похлопал его по плечу; дежуривший у костра Саша сдержанно кивнул. Мы прошли чуть дальше, Антон наклонился, чтобы потрепать большого дремлющего пса, но не успел: с воплем «Тооооониии» его чуть не сбил маленький, но весьма решительно настроенный вихрь. Мальчишка (на вид лет пяти, ненамного старше Сони – меня снова обдало жаром и тоской при одном только воспоминании об отъезжающей машине), как обезьянка, вскарабкался на Антона и обхватил его руками за шею.

– Арчи, ты его свалишь, – смеясь, крикнула та же девушка, и я почти успела подумать, что они вполне могут оказаться женой и ребенком моего спутника, что будет… эм… не совсем удобно.

– Познакомься с моим племянником и главным организатором всех местных катастроф.

Мальчик надул щеки до весьма впечатляющих размеров и с резким звуком выпустил воздух в лицо Тони. Вид у обоих при этом был абсолютно счастливый.

– А вот там моя сестра Лиза. С остальными можем познакомиться позже.

Он спустил с рук Арчи (не без сопротивления со стороны последнего) и, взяв меня за локоть, подвел ближе к Дому.

– Мы приехали к самому ужину, сейчас все соберутся за столом. Если хочешь, могу проводить в твою комнату и ужин принесу туда. Поешь, осмотришься и спустишься позже. Или завтра, когда выспишься.

Мне не очень понравилось выражение «твоя комната». И перспектива остаться одной в совершенно чужом доме тоже. Как ни крути, Тони (черт, когда я стала так его называть?! Может, местный воздух размягчающе действует на мозг?) был единственным, кого я здесь знала, и мне хотелось держаться поближе к нему. На всякий случай.

– Нет, я посижу со всеми, только покажи, где здесь туалет. Или это слишком приземленное для вас понятие?

Возьми себя в руки. Ну зачем же вести себя настолько по-идиотски?

Арчи дёргал его за джинсы.

– Тони, пойдем ужинать! Ману испекла пирог.

– Беги, помоги Лизе с тарелками, а я провожу Аню в Дом.

Внутри было очень тихо и просторно. Высокие деревянные стулья, столы и шкафы. Засушенные цветы в плетеных вазах, много свечей самых разных размеров и форм, большая корзина с фруктами.

– Сюда, – Тони щелкнул выключателем, и у двери неярким светом загорелась маленькая лампочка, – я подожду тебя у выхода.

В ванной пахло чем-то мятно-цветочным. Аромат был приятный – сильный, но ненавязчивый, совершенно не въедливо-химический (в одном чудном магазине на меня однажды брызнул автоматический распылитель, отмыться не получалось несколько дней. Одежда была перестирана, сумка тщательно вымыта несколько раз, я уже была готова сама залезть в стиралку, лишь бы избавиться от обжигающего нос запаха освежителя, от которого раскалывалась голова. «Я ничего не чувствую», – сказал Леша. По-моему, очень точное выражение его жизненной позиции).

Аккуратные брусочки разноцветного мыла в больших деревянных мыльницах на краю раковины, ванны, на полках стеллажей. И просто пробежаться глазами не получилось: это были настоящие шедевры. На одном сквозь нежно-голубые прожилки просвечивали яркие кристаллики-снежинки, второе, красное, цвета чересчур красивого заката, притягивало взгляд застывшими внутри крохотными желтыми розами, а от вида глянцевых бусинок-ягод на фоне бледно-розового потока почему-то захотелось плакать. Ощущение, будто мне подмешали что-то, повышающее чувствительность (видимо, в воздух, учитывая, что я ничего не ела и не пила с самого утра).

Осторожно – было жаль даже чуть-чуть разрушить это мыльное волшебство – потерла зеленое, с «плавающими» внутри веточками. Запахло хвоей, лесом, Новым годом. Сполоснула руки, лицо, не удержалась, еще раз зарылась в пахнущие детством ладони.

Идиотская фраза. «Пахнущие детством» – что это вообще значит? Чьим детством? По крайней мере, к моему запах елки никакого отношения не имел. Из года в год мы ставили искусственную, а после того, как отец однажды швырнул ее на пол и мы с мамой долго выгребали из-под мебели разноцветные осколки, – никакую. Мое детство пахло перегаром и мамиными успокоительными каплями, из хорошего – первой в жизни Барби, подаренной виноватым папой через два дня после моего совершенно непраздничного шестого дня рождения, который мы провели у маминой подруги без торта и подарков: все было в спешке оставлено в нашей квартире при очередной эвакуации под крики и угрозы пьяного отца.